Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/95
- Следующая
— Ну, давай, — протянул руку Федот.
— Грамотку покажи, — потребовал Акундинов. — Если с собой нет, то и разговора нет. И хрен тогда с вами — продавайте меня кому хотите! Только я сразу к боярину пойду да расскажу ему, что тут на Москве-то творится. Мне ведь, мужики, терять-то уже нечего!
— А что так? — полюбопытствовал цыган, с довольным видом осматривающий лошадей.
— Беглый я теперь, — объяснил Акундинов. — Где же мне деньги-то было взять? Вот в приказе и украл. Так что — грамотку давай!
— Да ладно, — успокоил его Федот, доставая из-за пазухи смятую и засаленную бумажку. — Хочешь, порву?
— Не! — усмехнулся Тимофей. — Ты ее в руки мне дай. Вдруг порвешь чего-нить не то, а потом и скажешь: «Вот грамотка-то на тебя кабальная! Плати».
— Чего же ты нам так не веришь-то? — с деланной обидой спросил Федот, однако же снова полез за пазуху и вытащил оттуда другую бумажку: — Твоя! Мы — люди честны!
Акундинов посмотрел на купчую. Точно, она самая, с его собственной, корявой по пьянке, подписью и корявыми же подписями-крестами видоков.
— Ну, деньги-то дашь? — требовательно спросил Федот, по-прежнему протягивающий руку.
— Да вон, в сумке-то и бери, — кивнул Тимофей на седло Косткиного коня, а сам между тем вытаскивал из-под подпруги ножны.
Федот принялся развязывать тесемки, а Акундинов спросил вдруг:
— Слышь, Федот, а ты атаман-то в шайке али цыган?
— Ну а тебе-то что за корысть? — усмехнулся тот, кажется, даже и довольный тем, что в нем признали атамана.
— Да так… — хмыкнул Акундинов. — А стрельцы-то на самом деле были аль нет?
— Были да сплыли, — неопределенно ответил атаман; забираясь в сумку и обнаруживая, что она пустая, изменился в лице: — Ты что, сволочь, позабавиться вздумал? Я те щас позабавлюсь, гаденыш. Кровью ссать будешь! Деньги где?
— Да тута они, — улыбнулся Акундинов, обнажив саблю и делая первый взмах…
Цыган умер первым. На него, жулика и прощелыгу, особой злости не было. Ну с него-то что взять? Тимоха взмахнул клинком и чиркнул кончиком сабли под черной кудрявой бородкой. Ром-Роман осел и захрипел, пытаясь закрыть руками широкую рану, из которой на его дорогую шелковую рубаху полилась кровь.
Атаман, кажется, не сразу и понял, что его будут убивать. Он отступил чуток, улыбнулся и заискивающе спросил:
— Ты чо, парень? Тимоша… Да мы же с тобой пошутковали малость, вот и все… Ну, не вернул бы ты деньги, никто бы тебя в холопы не стал продавать. Это ж мы так, для острастки… Ну, не принес бы ты деньги, так мы бы все обговорили да миром бы порешили… Ну, нечто мы не люди крещеные?
Глазенки Федота между тем бегали, так что, опасаясь, чтобы тот не ударился в бега, Тимофей рубанул его саблей по выставленной коленке. Атаман завопил дурным голосом и упал на свежий снег, пачкая его кровью…
— А ну, замолчи, сука! — приказал ему Тимофей, рубанув по второй ноге… — Никшни, сволочь…
Атаман послушно замолчал, потом пополз, поскуливая и оставляя за собой колею в мокрой от дождей и снега земле. Тимофей, нагнав его, ударил каблуком в спину, заставив остановиться, а потом двумя сильными пинками в бок перевернул на спину.
— Больно? — спросил Тимоха, заглядывая в глаза раненому. — Ну а как ты-то меня бил, вспомни… Мне-то не больно было?
— А-а, — закивал тот, смотря на Акундинова глазами, полными слез. — Прости ты меня, Христа ради! Ну, крест целовать буду, холопом твоим стану!
— Вишь, до чего же вы меня довели-то, паскуды! Был ведь добрый человек — приказной, в почете да в уважении. А теперь? Тать и убийца…
— Тимоша, отпустил бы ты меня, Христом Богом прошу, — преданно заскулил раненый. — Я тебе весь проигрыш возверну. Вот те истинный крест!
Федот, вскинув было руку, попытался сделать крестное знамение, но Акундинов рубанул теперь по обоим пальцам.
— У-у-у, — протяжно застонал тот, не смея кричать, видимо, еще на что-то надеясь.
— Стало быть, возвернешь? — улыбнулся Тимоха нехорошо. — Ну, возворачивай.
— Так ведь деньги-то на дуване сейчас, — обрадованно заголосил Федот, пересиливая боль. — Ты бы людей позвал… Перевязать бы меня, а не то ведь на кровь изойду.
— Сейчас позову, — хмуро пообещал Акундинов и, слегка развернувшись, воткнул клинок в живот мужика. Тот вытаращил глаза, захлопал ртом.
— Ну, ладно бы вы меня обыграли, — глядя в глаза умирающего, проговорил Тимоха. — Хрен с ним, кости воровские подсунули. Ладно, сам виноват, раз играть с жуликами сел. Ладно, обыграли дурака так, что он последнюю рубаху вам отдал. Так зачем же было во второй-то раз обманывать? Ну откуда ж такая сволочь-то берется?
— Попа… — едва простонал Федот, изо рта которого уже потекла кровь, — попа приведи, покаяться хочу перед смертью… Приведи, а я никому не скажу, что это ты меня…
— Не попа тебе, а попу! Задницу! Как собака худая, без покаяния умрешь, — зло улыбнулся Акундинов.
«Каяться он будет, как же! — злобно подумал Тимофей. — Так вот, нагрешат, да покаются, да все грехи спишут! Нет уж, без покаяния да без причастия обойдется!»
— Ну хоть сам, что ли, исповедь-то прими, — настаивал раненый, пытаясь схватить Тимофея за ногу. — Виноват я перед тобой, обмануть хотел…
— Так, значит, не было стрельцов-то? — усмехнулся Акундинов, одной рукой придерживая саблю, а второй — обшаривая одежду у мужика.
— Прости…
— Прощу, — пообещал Тимофей, вытаскивая из живота саблю и вытирая лезвие о нижнюю рубаху раненого. — Если скажешь, где деньги схоронил…
— Деньги… — начал раненый, но завершить фразу не успел. Кровь, шедшая тоненькой струйкой изо рта, вздулась вдруг пузырем, а потом пузырь опал и кровь перестала течь. Зрачки Федота расширились и превратились в мутное стекло, в котором отразились первые вечерние звезды…
— От ведь сволочь какая! — выругался Тимофей, пнув безжизненное тело ногой. — И помереть-то как следует не сумел!
— Ой, Тимоша, да что же ты наделал-то? — послышался голос Костки, появившегося из-за угла с двумя кожаными флягами в руках. — Ох ты, Господи, да что же теперь будет-то?
— Заткни хлебало да не причитай, — оборвал его Акундинов, обшаривая тело цыгана и снимая с того широкий кожаный пояс, в котором что-то позвякивало. Потом снял с атамана кожаную кису.
— Тимоша, да как же ты так? — продолжал скулить Костка, прижав к себе фляги, будто младенцев.
— А так, — хмуро обронил тот, ссыпая в собственный кошель добычу, которой было негусто — три штуки ефимков, да рубля на два «чешуек». Потом немного подумав, развязал свой кафтан и повязал вокруг рубахи пояс цыгана — очень уж удобный и незаметный!
— Скажи-ка, целовальник-то там один али нет? — спросил Акундинов. — Много народу-то в кабаке?
— Порядочно, — ответил приятель. — А на кой тебе?
— Да теперь уж и незачем. Хотел было с кабатчиком-подлецом еще поквитаться, но не судьба. Пусть живет, паскуда! — выдохнул Тимофей, подходя к побродяжке, которая так и продолжала спать. — Костка, бабу хочешь?
— Да ты что, Тимоша, какая еще баба? — остолбенел тот. — Бежать нам нужно! А если зайдет кто?
— Эт-то точно, — с сожалением согласился Тимофей, отворачиваясь от женщины. Но та на свою беду решила проснуться.
— Парни, а чо тут деется-то? — приподняла пьянчужка голову и обвела двор мутным взглядом. Увидев тела, заорала хриплым с перепоя голосом: — Ой, лихоньки!
— Ах ты, курва старая, — мгновенно повернулся Акундинов к бабе, хватая ее за горло. — Молчи, дура!
Насмерть перепуганная баба утробно пискнула и вытаращила глаза.
— Так вот, молча и лежи… — буркнул Тимоха, отпуская бабу. — Смотри у меня… — показал ей кулак, — язык выдеру!
Та продолжала таращиться, напустивши от испуга лужу.
— Да ладно, — примирительно сказал Костка, подходя поближе. — Никому она не скажет.
— Ну живи тогда, — разрешил Тимофей, отходя от бабы. Подобрав саблю, стал чистить ее о кафтан убитого Федота.
Побирушка успокоилась, решив, что убивать ее не собираются:
- Предыдущая
- 16/95
- Следующая
