Красный терминатор. Дорога как судьба - Логинов Михаил - Страница 26

• Предыдущая
• 26/88
• Следующая

Но эта секунда была и у Назарова. Блеснула финка, ласточкой вылетела из его руки и вонзилась в Афонин глаз. От лютой боли подручный Козина присел на корточки. Назаров, проскочив пять шагов, разделявших их, ударил ногой по оцепеневшей руке, и маузер улетел в сторону.

Рыча от боли, Афоня-Мельник вырвал финку из страшной раны. Теперь он видел лишь одним глазом, да и тот покрывала кровавая пелена. Афоня-Мельник ждал последнего выстрела, но его не последовало. Назаров, вместо того чтобы искать пистолет, поднял винтовку и стоял с ней возле Афони.

— Какой же беленой ты кормился? — укоризненно сказал Назаров. — Невинную девушку ножом резать хотел. Теперь у нас с тобой мировая не выйдет.

Афоня хрипло дышал. Силы оставляли его, казалось, они вытекали с кровью из глаза. Размахнувшись ножом, он прыгнул на Назарова. Тот отставил правую ногу, чуть присел и сделал то, чему был хорошо обучен на фронте — шаг вперед с одновременным ударом снизу обеими руками, сжимавшими винтовку. Кое в чем старые русские военные уставы были правы: на короткой дистанции — пуля дура.

Ровно одну секунду простоял Назаров, держа Афоню, поднятого на штык, а потом с кряхтеньем швырнул его на три шага вперед, как швыряют на воз копенку сена, взятого на вилы.

Лариса сидела неподалеку, плача и дрожа. Она смотрела не на трупы, а на пылающую Усадьбу, родной ее дом.

— Пойдемте, Лариса, — услышала она. — На траве прохладно.

Прохладно было только на траве. Вокруг Усадьбы стояла июльская жара. Но едва они отошли на несколько шагов в сторону, как окунулись в волны холодного воздуха. Отчего Лариса задрожала еще сильней и прижалась к Назарову. Небо было чистейшим, мягкие весенние звезды, как всегда, приготовились развлекать людей своим сиянием.

Назаров и Лариса уже вышли на тропинку, спускающуюся к селу, когда сзади раздался голос, срывающийся на визг:

— Стой!

— Что за неугомон? — удивленно сказал Назаров и тотчас сошел с тропки, потянув за руку девушку. Предосторожность была излишняя, хотя через минуту и раздался выстрел — пуля прошла шагах в пятидесяти.

— Лариса, посиди-ка здесь. Я его угомоню, — сказал Назаров. Девушке он оставил револьвер, чтоб было спокойней, и крадучись пошел параллельно дорожке.

И эта осторожность была излишней. Гришка, идущий вслед за ним по тропинке, размахивал винтовкой, как машет руками двухлетний малыш, потерявший мамку. Он плакал, передергивал затвор — видно, патронов уже не было — и продолжал кричать:

— Стой, стой!

Однако остановиться пришлось ему самому. Из-за куста вышел Назаров и подставил Гришке подножку. Гришка рухнул на землю, но тотчас поднялся, ища потерянное оружие.

— Ну, все парень, пора успокоиться, — сказал Назаров.

— Стой, стрелять буду, — гундосил Гришка и шел на Назарова с голыми руками.

Назаров несильным толчком в скулу опрокинул его на траву.

Гришка полежал минуту-другую, а потом сел, растирая по лицу слезы.

— Дядя Федя, вы заступитесь за меня перед Козиным, — забормотал паренек. — Я сбежал, когда все загорелось. Потом в сенцах обо что-то споткнулся. А это человек, и голова у него… То ли есть, то ли нет.

Приглядевшись внимательней, Назаров понял, что Гришка измазан кровью, и, видимо, не своей. Федор без размаха несколько раз дал Гришке то, что капитан Терентьев называл «ручным нашатырем». Пощечины подействовали на парня столь же пользительно, как злая аптечная жидкость. Он перестал плакать и лишь немного дрожал.

— Не горюй, паря. И не бойся, нет больше Козина, — сказал Назаров. — Я помню, как первый раз под германские пушки попал. Показалось мне, миленький ты мой, что я на том свете. И место нехорошее — ад кромешный. Я, кстати, тоже, как и ты, своей волей под ружье встал… Вместо… ну да ладно… Тебе, конечно, похуже моего пришлось. Я-то воевал с дальним супостатом. А ты свою военную службу в родном селе открыл. В своих стрелял. Да, сегодня большой непорядок вышел. Людей, почти что соседей, поубивать пришлось. Ты же сам знаешь, кто в Зимино войну начал.

— Не… не знаю, — прогундосил Гришка, приняв сказанное Назаровым за вопрос, обращенный к нему.

— А чего тогда полез, раз не знаешь?

Гришка молчал. Мокрота из глаз и носа свободно стекала по лицу.

— Встретились бы Слепак с Козиным сами на узкой тропке, да все между собой бы и решили. А так набезобразили всем селом, будто кому-то от этого лучше стало. Ладно, парень, не хнычь. Ты жив — это главное. И поумнел. Теперь знаешь, что человечкина жизнь на волоске висит и отлетает грешная душа от тела, как пух от цветка-одуванчика. Мамка-то твоя в селе?

— В селе, — ответил успокоенный Гришка.

— Беги к мамке.

— До свидания, Федор Иванович, — сказал Гришка, поднимаясь с травы. — Спасибо вам большое.

— Пожалуйста, — ответил Назаров. — Давай уматывай, а то передумаю.

Обратясь уже к Ларисе, сказал ей:

— Задал мне малец работу, третий раз с его ружьем таскаюсь.

На это девушка ничего не ответила, а только еще раз посмотрела на пожарище.

— Пойдем, — сказал ей Федор.

— Подожди, — Лариса взяла его за руку. — Ты знаешь, когда умер Владимир Иванович и из его дома доносились песни и пьяная ругань, даже тогда я считала происходящее жутким сном. До сегодняшнего дня я верила, что когда-нибудь сон кончится и я снова проснусь в Усадьбе, где Владимир Иванович вместе с Карлом Леопольдовичем пьют утренний кофе и его аромат перемешивается с утренним запахом чайных роз.

Лариса прижалась к его груди, обняла. Всхлипнула, потом вздохнула глубоко, будто на что-то решаясь.

— Может быть, я покажусь тебе… нехорошей женщиной. Но мне нужно что-то светлое в жизни… Какое-то хорошее воспоминание. О чем я могла бы думать, когда мне станет грустно и тяжело… Пойдем со мной. Здесь неподалеку есть заброшенный хутор… И ничего не говори…

А потом был сеновал, запах сена, лучи утреннего солнца, пробивающиеся сквозь дыры в крыше, чириканье цтиц, рассевшихся на деревянных балках, и была любовь. Скромность, как оказалось (и не в первый раз уже оказалось), нисколько не мешает страстности. Ничто ничему не может помешать, даже революция и гражданская война, если двух людей тянет друг к другу…

Несколько часов спустя они шли по селу. Народа на улице не было. Лишь иногда какие-нибудь мужичок или баба осмеливались выйти на крыльцо. Но за ворота не показывались: вдруг беда, разразившаяся над Усадьбой, перекинется и на них.

Проснулся Назаров от звука кавалерийской трубы. Он тотчас поднял маузер, лежавший у изголовья, и подошел к окну.

По улице рысью скакал отряд человек в тридцать. Над одним из всадников развевалось красное полотнище огромаднейших размеров. Отряд направлялся к Усадьбе.

— Ну никакого покоя в этой деревне, — пробормотал Назаров и снова заснул.

Некоторое время спустя раздался стук в дверь. Назаров глянул в окошко и отворил стучавшему.

На пороге стоял невысокий белобрысый парнишка. На его фуражку была нацеплена жестяная, плохо окрашенная звезда. Во дворе переминались две оседланные лошади. Не успел Федор задуматься, где же второй всадник, как парнишка обратился к нему:

— Боец революционного полка Красной армии имени Жоржа Дантона, Василий Селиванов. Вы товарищ Назаров?

— Он самый, — ответил Федор.

— Товарищ Назаров, наш командир вас требует. Он возле помещичьего дома остановился, что вчера сгорел. Приказал вам коня прислать — скорей видеть хочет.

— Погоди, я оденусь, — сказал Назаров и скрылся в избе.

— Федя, тебя заарестовать хотят? — спросила Фекла Ивановна.

— Если бы хотели, так прислали бы конвой, а не парня с лошадью. Зачем-то я командиру понадобился. Я схожу узнаю, а ты пока завтрак приготовь.

— Федя, а вдруг задержишься? Хоть хлебца с молоком поешь.

— Это можно.

Назаров неторопливо оделся. За это время бабка поставила на стол крынку с молоком и нарезала хлеба. Потом она с другой крынкой, поменьше, выскочила на крыльцо. Некоторое время оттуда доносились возгласы красноармейца: «Да не положено, не положено», однако когда Назаров вышел из дома, посланец уже допивал молоко и доедал краюху.

• Предыдущая
• 26/88
• Следующая