Гердер - Гулыга Арсений Владимирович - Страница 3

В Кенигсберге он провел два года. Это было время его интенсивного духовного развития. Молодой студент-теолог изучал не только богословские дисциплины, но и светские науки и художественную литературу. С особым интересом Гердер слушал лекции по философии, тем более что они читались не заурядным преподавателем, а крупным ученым, о котором Гердер впоследствии с признательностью вспоминал: «В цветущие годы своей жизни он обладал веселой бодростью юноши, которая, несомненно, останется у него и в глубокой старости. Его открытое, как бы созданное для мышления чело носило отпечаток веселости, из его уст текла приятная речь, отличавшаяся богатством мыслей. Шутка, остроумие и юмор были средствами, которыми он всегда охотно пользовался, оставаясь серьезным в момент всеобщего веселья. Его публичные лекции носили характер приятной беседы. Этого человека, моего друга, звали Иммануил Кант» (4, т. 5, стр. 267–268). Докритические работы Канта оказали значительное влияние на формирование теоретических взглядов Гердера.

Другим мыслителем, влияние которого испытал Гердер, был близкий знакомый Канта, однако своего рода его антипод по образу мыслей — Иоганн Георг Гаман (1730–1788). Человек совершенно чуждый точным и естественным наукам, талантливый литератор и знаток литературы, религиозно настроенный Гаман еще больше, чем Кант, овладел душой юного Гердера, оставив в ней глубокий след. В этом влиянии двух противоположных по своему духовному облику и научным принципам наставников впервые проявилась противоречивость натуры Гердера, сочетавшего в себе качества ученого-вольнодумца и протестантского пастора.

В 1764 г. Гердер навсегда расстался с Кенигсбергом я направился в Ригу, с тем чтобы занять там должность помощника ректора церковной школы. Мы не будем разбирать деятельность Гердера на педагогическом поприще; отметим лишь, что она была весьма успешной, о чем свидетельствовало хотя бы то обстоятельство, что после трех лет работы ему было предложено преподавательское место в Петербурге. Гердер отклонил это предложение, он уже чувствовал себя связанным с Ригой. Здесь Гердер быстро акклиматизировался и стал, по выражению его биографа, «горячим русским патриотом» (13, т. 1, стр. 123). Рига импонировала Гердеру своими свободолюбивыми ганзейскими традициями, он сравнивал этот город с Женевой и чувствовал себя легко вдали от ненавистных ему прусских казарменно-бюрократических порядков.

Тем не менее после пяти лет успешной деятельности Гердер неожиданно подал прошение об увольнении, которое было принято, и покинул Ригу. Мотивы, побудившие его к этому поступку, недостаточно ясны, однако, несомненно, что не просто внезапно вспыхнувшая страсть к путешествиям была причиной его отъезда, а обстоятельства более серьезного порядка. Дело заключалось в том, что годы пребывания Гердера в Риге были периодом его интенсивного творческого роста. Перед ним впервые открылось широкое поле литературной деятельности, куда Гердер вошел с программой, не оставлявшей сомнений в его привязанностях и антипатиях. Уже первые его работы — «Фрагменты о новейшей немецкой литературе» (1766–1768) и «Критические леса» (1769) — показали, что Гердер выступает сторонником Винкельмана и Лессинга в их борьбе за демократическую, материалистически окрашенную эстетику и критику.

В эти годы интенсивно развивались философские взгляды Гердера, который все больше склонялся к пантеизму и материализму. Он начал сомневаться в учении о нематериальности души, как и в других церковных догматах. Религия представлялась ему порождением человеческого страха. Ясно, что подобные взгляды с трудом согласовывались с деятельностью священника, которую, начиная с 1765 г., Гердер стал совмещать с педагогической работой. Гердер остро переживал, как он сам говорил, «противоречие между самим собой и своими должностями» (8, стр. 40)[2]. Это все более обострявшееся противоречие, усугубленное систематической травлей в печати, которой Гердер подвергался со стороны своих литературных противников, и было, по-видимому, той причиной, которая заставила его покинуть Ригу и направиться в центр европейского свободомыслия — Париж.

Развитие вольнодумства и материалистической мысли в Германии имело свои специфические особенности. Немцы с неодобрением относились к механистическим крайностям французов. Однако наиболее ценные достижения французской общественно-политической мысли находили в Германии полное признание: Лессинг, высмеивавший Ламетри, развивал мысли Монтескьё и Дидро. Большой популярностью пользовалось учение Руссо. Уважением к творчеству выдающихся французских мыслителей был преисполнен и Гердер. По дороге во Францию он ведет дневник (опубликованный посмертно под названием «Журнал моего путешествия в 1769 г.»). Прибыв в Париж, он поспешил познакомиться с Даламбером и Дидро, которого ставил выше других французских философов. Особенно сближала Гердера с Дидро полная общность эстетических воззрений, и в первую очередь убеждение в том, что искусство должно играть воспитательную роль и вытеснить из этой области церковь.

Вернувшись в Германию, Гердер провел некоторое время в Гамбурге, где жил Лессинг. Это была первая и единственная встреча Гердера с человеком, который оказал на него наибольшее идейное воздействие. Лессинг с радостью встретил своего последователя. В течение двух недель учитель и ученик, ставшие друзьями, обменивались мнениями в области философии, истории, искусства[3]. Дальнейший путь Гердера лежал в Эйтин, где его ждала служба при дворе тамошнего князя. Он стал наставником наследного принца и сопровождал его в путешествиях.

Осенью 1770 г. Гердер приезжает в Страсбург. Здесь он пишет трактат «О происхождении языка». Здесь же происходит знакомство Гердера с Гёте, сыгравшее значительную роль в жизни обоих. Известный литератор произвел на начинающего поэта сильное впечатление. «Благодаря Гердеру я вдруг познакомился со всеми новейшими идеями, со всеми направлениями, которые из этих идей проистекали». Но Гёте бросилась в глаза двойственность Гердера, характеризовавшая и его убеждения, и манеру держаться. «Гердер умел быть пленительным и остроумным, но также легко выказывал и неприятную сторону своего характера» (13а, стр. 301) — насмешливую нетерпимость к чужому образу мыслей и поведения.

Гердер тяготился придворной должностью, отношения со свитой принца сложились неблагоприятно, поэтому, когда ему предложили должность советника консистории в Бюкебурге (графство Липпе), он не замедлил дать согласие. В Бюкебурге Гердер провел пять лет (1771–1776). Это был период расцвета движения «Буря и натиск», в котором Гердер принимал активное участие. В 1773 г. совместно с Гёте он издает сборник «О немецком характере и искусстве», в котором публикует свои статьи о Шекспире и о народных песнях. В Бюкебурге у Гердера усиливаются религиозные настроения; он пишет «Древнейший документ человеческого рода» (1774), где утверждает, что Библия есть плод божественного откровения[4]. Вскоре, правда, он отказался от этой точки зрения; продолжая изучение Библии, просветитель рассматривал ее как древнейший памятник народной поэзии (наибольший интерес в этом плане представляет написанная в 1782 г. в Веймаре работа «О духе еврейской поэзии»). Немудрено, что церковная ортодоксия не приняла его в свои ряды. Даже в период религиозных увлечений Гердера лютеранские теологи относились к нему с недоверием; когда Геттингенский университет (в 1775 г.) предложил Гердеру место профессора, они приложили все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать этому назначению. Из созданного в Бюкебурге следует также упомянуть работы «Пластика» (1773), «Познание и ощущение человеческой души» (1774), «Еще одна философия истории для воспитания человечества» (1774), сборник песенного фольклора.

Новый период в жизни и творчестве Гердера начался с переезда в Веймар в 1776 г., куда он был приглашен на должность суперинтенданта протестантской церкви. Здесь в июле 1789 г. его посетил Н. М. Карамзин, запечатлевший в «Письмах русского путешественника» выразительный портрет немецкого философа и поэта. «Гердер невысокого роста, посредственной толщины и лицом не бел… Лоб и глаза его показывают необыкновенный ум… Вид его важен и привлекателен; в мине его нет ничего принужденного, ничего такого, что бы показывало желание казаться чем-нибудь. Он говорит тихо и внятно, дает вес словам своим, но не излишний. Едва по разговору его можно подозревать в Гердере скромного любимца муз, но великий ученый и глубокомысленный метафизик скрыт в нем весьма искусно» (17, стр. 137).