Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая

А с той стороны решетки вопил Пожидаев.

– Зачем вы закрыли дверь! – он тряс пистолетом и просил: – Отойдите, я его застрелю!

– Отставить! – приказал полковник, испытав неподдельный ужас от прыжка сумасшедшего. Но он был офицером и умел сдерживать эмоции. – Я не Василь Кузьмич, я – Геннадий Фролович… И прекрати облизывать мои ботинки, скотина!

Полковник ткнул мыском ботинка лысого по зубам, отчего те должны были вылететь в полном составе, но не только все тридцать два остались на местах, а еще причинили Журову физическую боль, как будто он ногой по стене ударил.

Тем временем Хренин запустил в камеру Пожидаева, который целился дулом ПМ в лысый череп арестованного и просил:

– Позвольте, я стрельну!.. Позвольте!..

– Все назад! – скомандовал полковник.

Сам, кривясь от боли, отшатнулся к стене и, сжав кулак, вдруг оборотился в сторону Пожидаева, тыркнул им по жирной физиономии и зашипел гадюкой:

– Я тебе стрельну! Постреляли уже! Хватит!

И опять хотел было достать сиреневый нос старшины, но тот был начеку и ловко убрал физиономию из-под начальственного обстрела.

– Ва-си-лий Кузь-ми-ич!.. – вновь провыл лысый и, извиваясь всем телом, постарался придвинуться к полковнику. При этом глаза безухого источали безумную радость, а рот расплылся в улыбке.

Зубы у него, как у вурдалака, отметил Хренин, а Журов, теряя терпение, заорал:

– Я не Василь Кузьмич, а Геннадий Фролович Журов! А ты, преступная сволочь, расколешься, как пить дать, даже если в твоей башке две психушки!

Проорав сие, полковник коротко подумал, что лысый вовсе не преступник, что это он, Журов, его подставляет, но цель была столь благородна – спасение душ ментовских, – что в теле Журова не было ровным счетом никакого сожаления. Просто так ничего не бывает. Попался ему безухий, значит, таковая его судьба, таково предназначение – спасти ценой своей шкуры других людей. Еще полковник подумал, что как эти его мысли созвучны христианскому духу – жертвуя собою, спасать других!.. Здесь в его мозгу зашевелилось слово «добровольно», но Журов не понял, к чему оно сейчас. Улыбка лысого становилась все шире, а взгляд влюбленнее, и все это, и размышления философские, и облик лысого страдальца, окончательно укрепили полковника в верном служении Отечеству.

– Пиши протокол! – распорядился Журов, оборотившись к Хренину. – Писать умеешь?

– Умею, – буркнул старший сержант.

Полковник совсем пришел в себя, а потому, сев на корточки, приблизил свое лицо к морде подследственного, чем восхитил младшие чины.

– Ты, паря, подчинись судьбе! – ласково ворковал он. – Я тебе протекцию по зонам составлю…

– Ва-си-лий Кузь-ми-ич!.. – Безухий безуспешно пытался дотянуться до офицерских ботинок.

– Пусть Василь Кузьмич, – великодушно согласился Журов, вспомнил про боль в ноге и решил, что надо определиться: либо ботинки на размер больше иметь, либо ногти стричь. А то, как у футболиста, пальцы на правой ноге синие. – Пусть Василь Кузьмич, ладненько…

– Слизь-ки-ин, – подал голос лысый.

– Пиши, Хренин!

– Пишу…

И полковник принялся диктовать, мол, я, Слизькин, находясь в состоянии наркотического опьянения, оказал сопротивление сотрудникам милиции, завладел табельным оружием старшего сержанта Хренина и выстрелил в рядового Душко, ранив его в ногу.

– Записал?

– Так точно! – отозвался Хренин.

– Затем, – продолжил полковник, – вступив в преступный сговор с врачом «скорой помощи»… Как там ее? Пожидаев!

– Так это, – встрепенулся старшина. – Козявка… О, черт!.. Бове Александра… Отчества не помню… Не знаю… В оперативке есть…

– Потом впишем, – кивнул полковник, попав в ритм диктовки. – В сговор с Бове Александрой, которая помогла мне скрыться от заслуженного наказания… С моих слов записано верно, число, месяц, подпись!

– … Месяц, подпись… – закончил Хренин.

– Дай-ка! – попросил бумагу полковник, проглядел ее глазами и поинтересовался. – А почему без запятых?

– А зачем?

– Действительно…

Сам расставил знаки препинания и велел милиционерам снять наручники с лысого.

– Убьет ведь! – похолодел Пожидаев.

– На худой конец, покалечит! – поддержал Хренин.

– Не тронет!

Журов смотрел в глаза безухого, которые источали слабый свет, и был тот свет – светом любви.

– Ты же не тронешь Василия Кузьмича? – улыбнулся навстречу полковник.

– Ва-си-лий Кузь-ми-ич!…

– Ну вот… Расстегивай, – скосился Журов на Пожидаева.

Старшина решился, держа на всякий случай в левой руке ПМ. Правой повернул ключик, тем самым освободив руки-лопаты лысого.

– А теперь, – полковник подтолкнул к лежащему протокол. – Теперь подпиши… – вложил в ладонь ручку и погладил безухого по голове. – Ты – Слизькин, а я Василь Кузьмич…

Безухий проворно лизнул руку Журову, взял пластмассовую ручку в кулак и, покарябав ею по листу, сломал…

– Вот и чудненько! – обрадовался полковник, взяв бумагу. – Теперь застегивай! – приказал он Пожидаеву.

Некоторое время в камере царило потное напряжение. От страха старшина никак не мог завести руку лысого за спину, а когда все же вывернул, еще долго возился с наручниками, пока те спасительно не щелкнули.

Затем, наступила разрядка.

Хренин и Пожидаев били поверженного монстра с особым упоением. Такое обычно бывает, когда слабый вдруг неожиданно побеждает сильного, мучившего его, слабого, долгие времена. Полковник при этом не присутствовал, решив, что не царское это дело…

Били, не разбирая дороги, полчаса. Обозленные тем, что лысый не издал и стона единого, решили посетить камеру соучастницы, без особых намерений, что обычно бывает страшнее всего.

Старую бомжиху Свету выгнали из отдела под зад коленом, при этом она шепеляво верещала, чтобы не трогали девку, а то у нее любовь имеется!

Теперь Пожидаев и Хренин остались наедине с Сашенькой.

Старшина лыбился, прямо-таки лучился от великой власти, содержащейся в нем сейчас. Хренину же было на бабу плевать, ему чрезвычайно хотелось иметь орден Мужества.

Сашенька, глядя на красную рожу Пожидаева, не переставала думать, как же все это, совсем не из ее судьбы, вдруг стало частью жизни. В голове мелькало «от сумы и тюрьмы», но те фразы к мужчинам относятся, никак не к женщинам…

– Ну что, сопля! – разнообразил свой репертуар старшина.

Дальше он реплик не заготовил, а потому скалился и чувствовал половое возбуждение. Сам не понимал, отчего таких шмокодявок не любил, верно, ни единого волоска на теле, всюду подбрита, не то, что его супружница – натуральный продукт!.. Может быть, из-за тщательно уложенной прически, что в камере сделать непросто? Чистое личико с фингалом под глазиком… Вероятно, все это и действовало на подсознание Пожидаева. Желание плеснуть грязи на светлое, попортить породу.. И здесь он вспомнил приемчик капитана-омоновца – пальцы в ноздри всовывать. Вон, какой у нее носик аккуратный…

– Чего надо? – спросила Сашенька, одергивая юбку.

Хренин на время отставил мечты о правительственной награде и поглядел на потную шею Пожидаева. В воздухе почувствовался запах несвежих гормонов, и Сашенька, хоть и держалась смело, тем не менее часто дышала оттого, что сердце билось неистово.

– Вы совершаете ошибку! – проговорила она, сделав шаг назад. Споткнулась о нары и села на них неловко – готовая жертва, что особенно распаляет хищника.

Старшина надвигался на Сашеньку, расстегивая по пути штаны.

– Дверь закрой! – приказал Хренину.

Старший сержант молниеносно подчинился, и на указание «вторым будешь», – кивнул, сглатывая слюну.

– Вы совершаете ошибку! – еще раз предупредила Сашенька, созерцая цветастое белье хряка. – Самую большую ошибку в своей жизни!

– А я в тебя свое семя не пущу! – старшина тяжело дышал, подходя мелкими шагами, так как мешали спущенные брюки. – У меня резинка есть…

Он навалился на нее всем своим жирным и вонючим телом, так что Сашеньке казалось, вот-вот кости треснут. Он шарил рукой у нее в ногах, стараясь сорвать юбку вместе с нижним бельем. Другая пятерня мента тянулась к ее лицу, она не могла сдерживать своими хрупкими пальчиками ее продвижения, задыхаясь, попросила: «Не надо!», – а, когда почувствовала, что ее самого нежного места касается чужая плоть, решилась.

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая