Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич - Страница 78
- Предыдущая
- 78/167
- Следующая
У подъезда, на углу безлюдной Театральной площади, стояли бок о бок лакированные санки с медвежьими полостями. Два кучера в четырехугольных шапках с широкими опушками сутулились на козлах. Усы, бороды и даже брови у них обросли инеем. Время от времени, изрядно озябнув, они спрыгивали на заснеженную мостовую и, притопывая расписными валенками, принимались дурашливо тузить один другого кулаками в бока. Кудрявый половой в белой рубахе из голландского полотна, с шелковым пояском уже второй раз вынес им для сугрева по стопке водки…
В укромном кабинете сидели трое. Красное вино из подвалов удельного ведомства, заказанное к мясу, и белое кавказское, поданное к осетрине по-монастырски, стояло недопитым. Над столом колыхалась густая туча табачного дыма. Горка окурков в хрустальной пепельнице росла, они сваливались на скатерть. Половой, задержавшись у стола, хотел было собрать их и заменить пепельницу, но Зубатов, покосившись на него, — не подслушивает ли, шельмец? — недовольно кашлянул, а Евстратий Медников, толстолицый, подстриженный «под горшок» и похожий на волостного старшину, хриповато зыкнул:
— Сгинь!
Морозов пощипал жесткую бородку, встал и, разминая затекшие ноги, прошелся мимо стола. Он злился на Зубатова за то, что тот, нарушив уговор о встрече наедине, привез с собой подручного. Хитрит, окаянный! Свидетеля прихватил!
«А хоть бы и двух — мне ничто. Я не робкого десятка, — подбадривал себя Савва Тимофеевич, снова усаживаясь к столу. — Руки у них коротки — до Морозова не дотянутся».
Неделей раньше, когда Зубатов здесь же ужинал с семью крупными московскими промышленниками, он, Савва Морозов, предпочел отмалчиваться, сегодня намеревался не стеснять себя в выражениях и уже резанул бы собеседника по сердцу острыми словами, если бы не этот свидетель. Волосатый дьявол!
…Встретились они, когда в трактире еще не зажигали огней. Заказывая ужин, Савва Тимофеевич через левое плечо говорил половому:
— Из закусок севрюжинку с хреном, салатик. Фирменный, конечно. Семужку с лимончиком. — У него, любившего все рыбное, уже текли слюнки, и он провел кончиком языка по губам. — Ну и для начала коньячку. Разумеется, шустовского старого. Не возражаете? — спросил у Зубатова. — По маленькой неплохо. Ну а вы, почтенный, не имею чести знать имя и отчество…
— Евстратий Павлович я, — с поклоном назвался Медников и толстыми пальцами правой руки откинул длинные волосы на затылок.
— …вы, — продолжал Морозов, — если обожаете смирновскую, — не стесняйтесь.
— Да нет-с… — поперхнулся Евстратий Павлович в замешательстве. — Я — за кумпанию.
Он, малограмотный выходец из деревенских старообрядцев, начал службу рядовым тюремным надзирателем. Там его, прилежного, во всем послушного и прижимистого, в свое время приметил Зубатов и, когда стал начальником Охранного отделения, взял к себе и в короткое время помог ему создать свою «школу» филеров, которую жандармские офицеры называли «евстраткиной». В минувшем году Медников за ревностную службу был вне правил высочайше удостоен Владимира в петлицу, дававшего повод для причисления к потомственному дворянству. Вот и сюда он явился при этой отменной регалии.
Савва Тимофеевич косо глянул на его орден. Он брезгливо не терпел таких выскочек да служак черного дела и чокаться не стал. По-европейски подержав рюмку перед глазами, он сделал легкий приглашающий жест в сторону Зубатова и отпил немного больше половины. Предостерег себя: «Не захмелеть бы…» Не спеша пожевал ломтик лимона и закусил семгой.
Зубатов не допил рюмку, провел пальцем по усам и отметил: «Купчина себе на уме», хотя в донесениях в департамент и великому князю именовал Морозова не купцом, а промышленником или фабрикантом.
Они, начальник Охранного отделения и председатель Московского промышленного комитета, сидели друг против друга, разговаривали о погоде, о театральных премьерах и литературных новинках; присматривались один к другому с хитрецой, как заядлые картежники, до поры до времени не выкладывали козырей. Морозова Зубатов считал фрондером и всегда старался выведать о нем все, что мог. А теперь его интересовало: какие шаги собираются еще предпринять против него промышленники, на заводах и фабриках которых он уже поставил на ноги и оделил из секретных фондов деньгами рабочие общества вспомоществования? Но прямых вопросов он не задавал, — надеялся, что Морозов, захмелев, на этот раз проговорится. А Савва Тимофеевич, разгадав замысел противника, отводил разговор на мелкие московские происшествия и, в свою очередь, тоже ждал, не проговорится ли царский служака о чем-нибудь таком, что следует незамедлительно учесть в своих интересах.
Первому надоела эта игра Зубатову, и, когда третий или четвертый раз выпили по половине рюмки, он спросил тоном близкого доброжелателя:
— Новые фабрики, Савва Тимофеевич, не собираетесь строить? В Сибири, например? Кажется, подумывали — на берегу Оби?
— Кхы! — усмехнулся Морозов, сверкнув настороженными глазами. — Читаете мысли на расстоянии?
— Нет, не обладаю таким даром. А иногда заглядываю в сибирские газеты. Из простого любопытства.
«Ой, не из простого, — про себя возразил Морозов. — Видать, завел на меня особое досье». А вслух сказал с мягкой улыбочкой:
— Давно раздумал. Зачем мне в Сибирь… по доброй-то воле? Если же меня, не к слову будь сказано…
— Что вы говорите, Савва Тимофеевич, — перебил Зубатов. — Побойтесь бога…
— И Охранного отделения, — добавил Морозов, не гася хитренькой усмешки.
— Будет вам… Мы вас ценим как делового фабриканта и как человека.
— Цените?! — Морозов кинул вилку на стол. — А ваши бегунки что-то зачастили возле моего дома.
— Не может быть! — Зубатов, наигранно удивляясь, развел руками и повернулся к Медникову. — Какое-то недоразумение.
Евстратка, по привычке поглаживая свои толстые ляжки, поспешил подтвердить:
— Истинное недоразумение.
— Я привык, господа, — добавил Морозов твердости своему голосу, — верить не словам, а делам.
— Вы убедитесь, что мы слов на ветер не бросаем, — холодно процедил Зубатов.
— Дай-то бог, — сказал Морозов и ткнул вилку в ломтик севрюжины.
Половой принес свежеиспеченную, пышущую жаром кулебяку с начинкой из мяса и налимьей печенки, открыл бутылки с вином. Морозов наполнил синие хрустальные рюмки. У Медникова, любившего поесть, уже хрустела на зубах поджаренная нижняя корочка. Зубатов, глядя на приподнятую рюмку, сказал со смаком:
— Такое даже монаси приемлют! По полной, Савва Тимофеевич!
Но Морозов и вина отпил два глоточка и приложил к губам уголок хрустящей от крахмала салфетки.
И опять они без особого успеха расставляли словесные сети. Один то и дело гасил в узеньких глазах усмешки, другой подергивал подкрученный ус и приопускал брови.
Зубатову было известно, что депутация промышленников в поисках заступничества уже успела побывать у графа Витте; Морозов был с графом, упрямым противником любых рабочих организаций, хотя и опекаемых полицией, на короткой дружеской ноге и мог знать о его намерениях. Не осмелится ли граф предпринять какие-нибудь решительные шаги? Он ведь мог посоветоваться с видным фабрикантом, недавно побывавшим в Петербурге. Но Морозов о своей встрече с Витте не обронил ни единого слова.
Медников достал массивные серебряные часы, полученные в награду за службу. Стрелки приближались к двенадцати. То было время, когда он принимал рапортички филеров, одних похваливал, обещав денежную надбавку, других штрафовал за оплошности, а за провинки, случалось, давал нетрезвым зуботычины. Зубатов знал, что сегодня Евстратий даст взбучку недостаточно юркому филеру, которого, как видно, приметил морозовский черкес. После докладов все получали от Евстратия — всегда от него самого! — новые наряды. Сейчас ему пора ехать в нарядную, и Сергей Васильевич одобрительно повел бровью в сторону своего подручного. Тот, щелкнув крышкой часов, встал и почтительно поклонился Морозову.
— Извините-с! Вынужден поломать стол. Знаете, служба-с…
- Предыдущая
- 78/167
- Следующая
