Польская фэнтези (сборник) - Дукай Яцек - Страница 36

Мементо давно уже не чувствовал голода, однако постоянно принуждал себя есть, дабы продлить свое пребывание в этой юдоли слез, страданий, крови и пота. Он еще надеялся услышать Бога при жизни.

После смерти в этом уже могло не быть никакой философии.

Он с изумлением обнаружил еще едва заметную у женщины беременность и подумал, что отцом будущего ребенка должен быть палач, больше вроде бы некому. Палач же, в свою очередь, полагал, что немая — наложница философа.

Оба они ошибались.

Немая была невероятно уродлива, у нее были нечеловечески массивные черты лица, в особенности челюсть, у глаз — неопределенный цвет, а сальные волосы больше походили на копну сена или льна.

У Мементо женщина наверняка вызывала бы жалость, если б не то, что гораздо больше он жалел самого себя и весь мир. Именно в такой последовательности.

Временами в приступе гнетущего отчаяния философ думал, что Бог так же нем, как эта женщина. Или что Бога вообще нет. Обе возможности казались в равной степени ужасающими.

Когда женщина ушла, философ с трудом дотянулся до торбы, заполненной учеными книгами в кожаных переплетах. Некоторые даже были иллюстрированы. Авторы считали, что им что-то известно. Однако были и такие, которые говорили: «Я знаю только то, что ничего не знаю». И все-таки писали книги.

Кроме книг, в торбе лежал стилет с узким, как губы Мементо, лезвием. И острым, как его кадык, концом.

Некогда любовница философа сравнивала его губы со шрамом. Девица была немного поэтессой, немного кабацкой девкой со склонностями к кабацким приключениям. Еще в очень юном возрасте Мементо пришел к выводу, что женщины — ничего не стоящий на этом свете пух. И ни одной он никогда по-настоящему не любил. Его единственной любовью была философия. Когда он занимался любовью с девками легкого поведения, перед его умственным взором стояли главы из философских трактатов, и лишь воспоминания об особо тонких мыслях философов, подстегиваемые менее тонкими, но зато чисто физическими воздействиями девок, могли довести его до оргазма. Мементо частенько задумывался, как с этой проблемой обходятся кузнецы.

— Довольно! — крикнул он, чтобы отогнать слишком уж фривольные мысли.

Мементо приложил острие стилета к глазу и уже собрался было нажать, когда его внимание привлек неожиданный всплеск света заходящего солнца. Источником вспышки оказался наездник, закованный в латы. Философ подумал, что это странствующий рыцарь с сумасшедшинкой в глазах.

Уже через мгновение он забыл о наезднике, а его искушенный разум погрузился в размышления о тупике, образованном улицами.

Однажды ему довелось побывать в Бардене, чудовищно многолюдном городе, насчитывающем никак не менее пятидесяти тысяч нечистых душ. Город не понравился Мементо, весь он был пропитан неприятными запахами, люди казались какими-то блеклыми, вероятно, из-за отсутствия чистого воздуха. Девки были вульгарные и убежденные в исторической миссии своего ремесла, так что в них не чувствовалось и крохи поэзии. Именно там философ впервые в жизни увидел слепую улочку-тупик и тут же подумал, что тупик — метафора человеческого бытия и в то же время его небытия. В этот момент ему показалось, что если он собственноручно лишит себя зрения, то сравнение его судьбы с тупиком приобретет характер возбуждающей дословности. Однако он тут же утешился, подумав, что люди принципиально отличаются от улиц, а слепцы — от тупиков. У улиц нет проблем экзистенциальной природы, им не приходится набивать себе брюхо и добиваться благосклонности девок. Им не надо никого убивать, чтобы выжить самим.

Издалека до философа долетели женские крики. Женщина чего-то смертельно боялась и извещала об этом мир пронзительными воплями. До сих пор единственной женщиной в замке была немая. Мементо видел два объяснения: либо немая служанка таинственным образом обрела речь, либо появилась другая женщина, на сей раз наделенная голосом, от которого дрожали стены.

— Чего вам от меня надо?! — кричала она. Голос долетал приглушенно, словно из-под земли, вероятнее всего, из подвалов. И палач был к этому явно причастен.

Мементо, не колеблясь, принялся выкалывать себе глаз. Дело шло с трудом, ведь это было одно из тех действий, которые человеку доводится делать первый и последний раз в жизни. Как, к примеру, умирать. Или появляться на свет.

И тут философу пришла в голову мысль: а ведь он мог попросить помощи у профессионала из подвалов. Получалось, что и философы порой задним умом богаты.

Выколов правый глаз, Мементо на мгновение потерял сознание. Но как только пришел в себя, тут же выколол левый. Однако, надо сказать, пока что это не просветлило его мыслей и уж точно не повысило остроты зрения.

Немая женщина не всполошилась при виде крови. Ей в жизни довелось видеть множество крови, пота и страдания. И слез. Она с каменным спокойствием осмотрела раны философа. Только ее неопределенного цвета странные глаза были печальны. Однако этого Мементо увидеть уже не мог.

Чтобы хоть немного утишить боль в гниющей ноге и глазницах, Мементо принялся в уме перебирать доводы в пользу существования Бога. По сути, довод был лишь один, но в четырех частях. Во-первых, неоспоримый факт наличия всеобщего движения требовал изначального присутствия Перводвижителя. Во-вторых, дифференцированное разнообразие всего сущего требует наличия Идеальной Сущности. Из наличия случайностей, в свою очередь, делается вывод в пользу наличия Необходимой Сущности. В-четвертых же и последних, коли в природе имеет место причинность, должна быть и Первопричина.

— Прекрасно!! — воскликнул Мементо, чтобы заглушить страдание. — Но при чем тут упорное молчание Бога!

Мементо решил, что всем его рассуждениям грош цена. «Не доказательства это, а плод досужего ума, — говаривал он в приступах скверного настроения, то есть довольно часто. — Ну разве не факт, что в действительности мир состоит из малых частичек, а те в свою очередь из еще меньших и так дальше до бесконечности? То есть — до абсолютной пустоты? А пустота сия означает, что мир — не более чем иллюзия. Вот так. И все это, вместе взятое, говорит о том, что Бог обожает заниматься бесконечным пустословием. Тогда что же есть мир: игра обманутых органов чувств, отражение в воде, тень тени, благородство преступника, добродетель гулящей девки?»

— Мудрствование философа — вот что это такое! — крикнул Мементо и горько рассмеялся.

Или взять причинность мира. Мнимую причинность. Разве не факт, что у каждой причины есть своя собственная причина, что первая-то причина просто и не существует!

Несколько мгновений Мементо казалось, что он слышит приглушенный смех, идущий отовсюду, но нет, просто это яды из ноги нарушали равновесие всех четырех органов чувств философа.

И тут он услышал голос, полный звериной боли:

— Аааааааа!!

Но и в его реальность не поверил.

Потом уснул. Ему снились уши, превратившиеся в пепел.

Проснуться ему не было дано. Гниющая нога изъяла его из этого мира. Он умер, так и не услышав Голоса Бога.

Солнце стояло неподвижно в самом зените, опаляя оттуда мир.

Безымянный палач и его спутник двигались по тракту, третий день надеясь встретить грядущую жертву. Вокруг раскинулись вересковья. Еще пара дней столь небывалой в эту пору года жары — и растения умрут.

Нормальный человек, обладай он средним терпением, уже давно потерял бы веру в успех мероприятия. Но палач не считал себя нормальным человеком, его вера могла выдержать восхождения в горы и спуски в долины.

Спутника палача звали Мори.

Они встретились три дня назад. Палач в приятной влажной тиши подвалов работал над новейшим изобретением, которому — уже после смерти гениального конструктора — предстояло революционизировать систему свершения акта правосудия и неправосудия. В другой реальности очень похожую машину в честь ее создателя окрестили «гильотиной». Поскольку палач не знал своего имени и средь живых не было человека, информированного в данной проблеме лучше его, приспособление получило название: «Безымянная машина». Название довольно длинное, но ведь изобретатель первого в иной реальности автомобиля будет называть его «горронтрикелом».