Польская фэнтези (сборник) - Дукай Яцек - Страница 33

— Похоже, будет красиво, — вставил молодой, чье лицо было покрыто рубцами.

— Я рисую по поручению князя Сорма и нахожусь под защитой его княжеской милости, — на всякий случай решил раскрыть свой статус художник.

— Вы, господин, находитесь на землях графа Мортена.

— О, уверен, граф не имел бы ничего против...

— Граф... приглашает вас, господин, в замок Кальтерн, — прервал художника старший из наездников.

— Но откуда графу Мортену было знать, что сейчас я нахожусь именно здесь?

— Граф не знал, господин. Граф — человек очень гостеприимный и приглашает к себе всех путешественников, оказавшихся на его землях. Как ни странно, но до сих пор никто еще не отказывал нашему господину.

Художник почувствовал, как у него вспотели руки. Очень плохая примета в художественном ремесле. Он глянул на север, где вдали, почти на самом горизонте, возвышалась угрюмая глыба замка Кальтерн.

Предчувствия у него были скверные.

Одинокая каменная башня вздымалась высоко над стенами замка. Если верить жутким легендам, то в таких именно башнях обычно содержали строптивых и красивых принцесс, которых затем спасали из узилища гордые, храбрые, бравые, жаждущие богатства и славы парвеню. Художник, к сожалению, не мог рассчитывать на подобную благосклонность судьбы. Проходила неделя за неделей, а он все еще пребывал в неволе.

В комнате под крышей башни безраздельно царила влажность, а художник многие годы страдал ревматизмом. Суставы ему выворачивала боль, а душу — одиночество. Аишь узкое окно в комнате выходило на юг, прямо на вересковья. Художник глядел на бескрайнюю равнину и страдал.

Неподалеку от окна, там, куда в полдень падал наиболее подходящий для работы свет, стоял подрамник с растянутым полотном. Художник не знал, чего от него ожидают. До сих пор граф Мортен не соблаговолил высказаться на сей счет. Правда, время от времени он заходил в комнату на башне, присаживался на лежанку и молча выслушивал мольбы, обиды и угрозы узника. Приходил он редко: подниматься по крутой лестнице ему было трудно.

Неожиданно скрипнул засов, заскрежетали петли. В комнату ступил граф Мортен собственной персоной. Он был таким же бледным, как растянутое на станке полотно.

— Приветствую тебя, мэтр, — сказал он.

— Господин... — Художник согнулся в глубоком поклоне. Настолько глубоком, насколько позволяли ревматические суставы.

Мортен подошел к окну, однако предварительно плотно окутался пурпурной пелериной. Темные тучи за прорезью окна быстро бежали по небу, словно куда-то спешили.

— Надеюсь, тебе не наскучило мое гостеприимство, мэтр? — Граф не отрывал глаз от затянутого тучами неба. Он подумал, что люди подобны тучам. Их тоже неустанно гонит какой-то ветер предназначения.

— Как может наскучить то, чего нет? Я сижу в этой затхлой, влажной норе много дней и...

— Действительно, здесь влажно, — буркнул граф. Он оторвал глаза от туч и взглянул на стены, покрытые толстым слоем плесени. Потом пожал плечами: — Климат такой.

— Я знаю свои права, господин...

— Nécessitas non habet legem, мэтр. У необходимости нет закона.

В тот день граф был неразговорчив, и это неизвестно почему сильно обеспокоило художника.

— А знаешь ли ты, мэтр, что в действительности отличает человека от обычной скотины?

— Разум? — рискнул художник.

— Нет. Способность получать удовольствие от собственного страдания. От чужого, впрочем, тоже.

— Из этого следует, что я не человек.

— Это твое мнение, мэтр.

— Зачем ты все это мне говоришь, граф?

— Узнаешь. Узнаешь уже сегодня ночью.

— Я — уважаемый художник, господин! Я написал портрет супруги князя...

— И его любовницы, знаю. С той поры князь воспылал странной любовью к изящному. Ну и стал покровителем и меценатом твоего искусства. Однако не обольщайся, мэтр, думая, будто Сорм сделает что-либо, чтобы вытащить тебя из Кальтерна. Ты не настолько значительная персона, чтобы князь рискнул торговаться с таким сильным соседом, как я. Очень грустно знать, сколь часто любовь к искусству проигрывает выгоде.

— Я бы не был столь уверен...

— Замолчи. У моего терпения есть свои границы, как и у всего на этом свете. А кажется, группа юных недоумков проталкивает идею мира без границ... Глупцы. Однако, возвращаясь к тебе... мне наскучили твои дерзости. Не забывай — твоя жизнь и смерть в моих руках, хоть ты и не считаешь это для себя честью.

— Но чего ты, собственно, хочешь, господин? Что я должен для тебя написать?

— Уж конечно, не портрет моей любовницы. До чего же скучны бывают бездельничающие художники...

— Что должно произойти этой ночью, господин? -

спросил художник.

Граф вышел, ничего не ответив.

Храбрость не была сильной стороной художника. Он был человеком простым, и если б не головокружительное стечение обстоятельств, быть может, до конца дней своих подковывал бы лошадей, как его отец и дед. Однако сложилось так, что отец художника был убежден в том, что его сын — ублюдок. И это никак не способствовало расцвету родительско-сыновней любви. В результате интересы будущего художника свернули на совершенно другие пути, максимально, разумеется, далекие от кузнечно-подковывательной колеи. Искусство — это чистая случайность.

Подвалы были густо напоены влагой, но на сей раз художник заботился не о своих суставах. Скорее уж опасался за голову, так как этот орган имеет в жизни гораздо большее значение.

Факел давал мало света, и художник, прикованный к стене цепями, тяжкими, как укоры совести, даже не видел лица своего истязателя. Свистнул бич, заканчивающийся свинцовым шариком, и узник почувствовал пронизывающую боль.

— Не забудь присыпать ему раны солью. — Голос графа Мортена шел откуда-то из тьмы.

После первого часа художник перестал ощущать боль. Он перестал вообще что-либо ощущать. Ему казалось, что душа покинула его тело и повисла над ним, словно в задумчивости, полной мягкой иронии. Ибо что есть тело? Так, ничего не стоящая оболочка, «ящик». Правда, ведь существовал еще и ящик Пандоры...

Душа художника запросто проникла сквозь толстые стены замка Кальтерн и порхнула на свободу, к вересковью.

«Значит, я умер», — с удивительным безразличием подумал художник, учитывая последний факт.

Но он не умер. Ведро ледяной воды вернуло его к жизни. Он обрел сознание без всякой радости.

— Ты хотел умереть, маляр, — говорил граф. Его голос, казалось, доходил до художника из дальнего далёка. — Не забывай: не только ты мастер своего дела.

Палач взялся за прижигание.

— Не-ет! — крикнул художник. Его голос перешел в стон.

В воздухе разлился неприятный запах паленого мяса.

— Мой палач — гений, — как ни в чем не бывало продолжал Мортен. — Его искусство оценил даже некий инквизитор, гостивший у меня, а он не был профаном, поверь. Я готовил своего палача к его сложному ремеслу с детства. Он с младых ногтей подвергался самым изысканнейшим истязаниям, чтобы ознакомиться с будущей профессией, так сказать, изнутри. Поэтому его тело так деформировано... Юные кости очень легко растягиваются... Но зато его руки нежнее лепестков горных фиалок.

— Ааааххх!!!

Теперь художника растягивали.

— Ты сетовал на ревматизм, маляр. Говорят, растягивание прекрасно влияет на такого рода недомогания.

Художнику казалось, что еще чуть-чуть — и его конечности оторвутся от тела.

Но палач, как всегда, знал лучше. Он приводил свою машину в движение с тонкостью виртуоза, исполняющего необычную мелодию на доведенном до совершенства инструменте.

— Оооохх!

Мелодия была воистину необычной.

— Вероятно, ты пытаешься понять, мэтр, зачем я, собственно, держу тебя здесь и истязаю. Не думай, что ты первый из моих гостей, с которыми произошло подобное, но в данном случае я хочу, чтобы ты нарисовал для меня дело моей жизни...