Заповедное место - Варгас Фред - Страница 71

— Я понял, Кромс.

— Раньше отец мало для меня значил. Иногда я думал о тебе, но чаще мне хотелось забыть, что я сын легавого. Про тебя писали в газетах, мать гордилась этим, а я нет. Вот и все. И вдруг в дело вмешался Жослен. Он сказал, что ты — причина всех моих бед, всех моих поражений. Он увидел это у меня в голове.

— Каких поражений?

— Не знаю, — сказал Кромс и опять с шумом втянул кофе через соломинку. — Мне это не так уж и важно. Вроде как тебе — та перегоревшая лампочка на кухне.

— И что посоветовал Жослен?

— Он сказал, что я должен объявить тебе войну и уничтожить тебя. «Очиститься» — так он это называл, словно у меня внутри помойка и эта помойка — ты. Мне его план не особо понравился.

— Почему?

— Не знаю. У меня не хватало храбрости, вся эта чистка казалась мне чересчур трудной работой. А главное, я не чувствовал внутри никакой помойки, не мог понять, где она. Но Жослен говорил, что она точно есть, да еще какая огромная. И если я ее не ликвидирую, нутро у меня сгниет. В конце концов я перестал с ним спорить, это его раздражало, а он был умнее меня. Я слушал его, сеанс за сеансом, чувствовал, что начинаю ему верить. И в итоге поверил по-настоящему.

— Что ты решил сделать?

— Выбросить помойку, но я не знал, как это делается. А Жослен вначале ничего не объяснил. Только сказал, что поможет. Что мне в любом случае предстоит столкнуться с тобой. И он оказался прав. Так и вышло.

— Неудивительно, Кромс, ведь он сам это спланировал.

— Верно, — согласился Кромс после минутной паузы.

Туговато соображает парень, подумал Адамберг, злясь на себя за то, что хоть и отчасти, но все же признает правоту Жослена. Ведь если Кромс не отличается живостью ума, кого следует за это винить? Сам он тоже медлительный. Кромс успел выпить только половину своего кофе, но и в стаканчике Адамберга осталось не меньше половины.

— Когда же ты столкнулся со мной?

— Сначала мне позвонили по телефону в ночь с понедельника на вторник, после убийства в Гарше. Какой-то незнакомый тип сказал, что завтра в утренней газете появится моя фотография, что меня обвинят в убийстве и что мне надо быстро смыться и залечь на дно. А позже все уладится само собой, и он даст мне об этом знать.

— Это Мордан. Один из моих майоров.

— Тогда, значит, он не соврал. Он сказал: «Я друг твоего отца, делай, что я говорю, черт подери». Потому что сначала я хотел пойти к легавым и сказать, что это ошибка. Но Луи всегда учил меня держаться подальше от легавых.

— Какой Луи?

Кромс удивленно посмотрел на Адамберга:

— Луи. Луи Вейренк.

— Понятно, — сказал Адамберг. — Вейренк.

— Ему-то лучше знать. Поэтому я дал деру и спрятался у Жослена. А к кому еще я мог пойти? Мать переехала в Польшу, Луи живет в Лобазаке. А Жослен говорил, что, если понадобится, его дверь для меня открыта. Вот тогда он и сказал, что пора перейти в действию. Но я к тому моменту уже дозрел, это точно.

— Под каким соусом он это подал?

— Сказал, что мне представился уникальный случай, которым грех не воспользоваться. Что сама судьба посылает мне это недоразумение. «Судьба останавливается всего на одну минуту, и надо вскочить в этот поезд, только кретины топчутся на платформе».

— Эффектная фраза.

— Да, мне она понравилась.

— Но лживая. А потом? Он отрепетировал с тобой всю сцену?

— Нет. Только объяснил в общих чертах, как мне держаться, как заставить тебя понять, что я существую, заставить поверить, что я круче тебя. Но самое важное — добиться, чтобы ты ощутил свою вину, а иначе ничего не получится, так он сказал. «Это твой день, Армель. После этого ты станешь другим человеком. Атакуй, не бойся перегнуть палку». Здорово сказано. «Атакуй, очищайся, живи. Это твой день». Раньше я никогда такого не слышал. Особенно мне понравились эти три слова: «Атакуй, очищайся, живи».

— Где ты взял футболку с костями?

— Он сам мне ее купил, сказал, в старой рубашке я буду выглядеть неубедительно. Я переночевал у него, но не мог заснуть, слишком нервничал, готовился к завтрашнему. Он дал мне какие-то лекарства.

— Возбуждающее?

— Не знаю, я не спрашивал. Одну таблетку вечером и еще две — утром, перед тем как я пошел к тебе. Я уже чувствовал, что становлюсь другим человеком. А помойку внутри я видел так отчетливо, как будто она была у меня перед глазами. И с каждым часом это ощущение усиливалось. Я мог бы тебя убить. Даже тебя, — добавил он вдруг почти тем же тоном, каким разговаривал, когда изображал «гота».

Молодой человек отвел взгляд. Он взял сигарету, и Адамберг дал ему прикурить.

— А ты правда траванул бы меня газом из этого дерьмового пузырька?

— На что, по-твоему, был похож этот пузырек?

— На пробирку с ядом.

— С нитроцитраминовой кислотой.

— Ага.

— А еще на что?

Кромс затянулся и шумно выпустил дым.

— Ну, не знаю. На пробный флакончик духов.

— Это и был пробный флакончик духов.

— Не верю, — прошипел Кромс. — Тебе сейчас стыдно за то, что ты тогда собирался сделать, вот почему ты так говоришь. Я же запер тебя в кабинете. Думаю, кабинет — не то место, где ты хранишь духи.

— Ты запер меня, но забыл, что у всех легавых есть отмычка. Я зашел в ванную и взял там пробный флакончик. Нитроцитраминовой кислоты не существует. Хочешь, можешь проверить.

— Черт, — сказал Кромс и втянул кофе через соломинку.

— А вот то, что пушку нельзя слишком глубоко засовывать в штаны, — чистая правда.

— Понятно.

— У тебя действительно чесотка, туберкулез, одна почка?

— Нет. Когда-то был лишай, но прошел.

— Рассказывай дальше.

— Этот кот, застрявший под ящиками, сбил мне весь настрой. А может, не кот, а старик с его историей про оторванную руку. Я словно протрезвел. И почувствовал, что мне уже надоело наезжать на тебя. Но все-таки я этого хотел. Хотел наезжать на тебя до тех пор, пока ты не упадешь на колени, не начнешь умолять, чтобы я тебя простил. Жослен говорил, что, если я не наеду на тебя как следует, если не отправлю тебя в нокаут, мне крышка. Я так и останусь с этой помойкой внутри до конца моей жизни. И в самом деле, мне потом было хорошо, я ни о чем не жалел.

— Но ты оказался в ловушке.

— Да, черт побери, как кот под ящиком. Я все ждал, когда появится опровержение насчет ДНК. Или опять позвонит тот тип. Но так и не дождался.

— Тебе не пришло в голову, что все это подстроил Жослен?

— Нет. Ведь он же спрятал меня у себя. В дальнем конце квартиры, в чулане, и велел не вылезать оттуда, чтобы пациенты не заметили.

— Если бы в то утро, вернувшись от меня, ты вылез из своего чулана где-то между девятью и двенадцатью, то мог бы встретиться со мной. Я пришел к нему, чтобы выговориться. Думаю, он оценил эту ситуацию. Мы оба просим его о помощи, а он нас обоих водит за нос. Хотя мне он действительно помог, шума в ушах как не бывало. У него золотые пальцы, Кромс. Нам будет его не хватать.

— Нет. Я по нему скучать не буду.

— Что было дальше? В тот день?

— Когда настало время обедать, он пришел за мной, велел рассказать, как это было, во всех подробностях, хотел, чтобы я повторил слово в слово то, что говорил тебе, страшно веселился и вроде был очень рад за меня. Потом велел мне снять футболку и приготовил вкусный обед, чтобы отпраздновать это дело. По поводу ДНК он сказал, что эксперты ошиблись и, пока легавые это поймут, должно пройти какое-то время. Но я с каждым днем все меньше в это верил. Я хотел поговорить с Луи, но с моего мобильника звонить было нельзя, а если бы я позвонил по домашнему телефону Жослена, легавые могли бы узнать, что Луи мой дядя, и начать следить за ним. Мне стало казаться, что кто-то меня подставил. Это ведь он подбросил платок, да?

— Конечно. Ему ничего не стоило это сделать. А еще — шерсть твоей собаки, Лютика. Ее нашли на сиденье старинного кресла в Гарше. Того самого кресла, к которому он вчера тебя пригвоздил. Он бывал у тебя дома?