Повесть без начала, сюжета и конца... - Липатов Виль Владимирович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая

– Перестань блажить, Нинка,– обеспокоенно и сердито сказал Сергей Вадимович.– Ты красивая баба, поэтому приказываю немедленно поцеловать меня!

Она поцеловала.

– Оченно приятно! – сообщил он важным голосом.– Можно ишо разочек повторить?

– Хватит, Сергей! – сказала она.– Давай-ка сюда мои вериги и навсегда забудь, пожалуйста, об этом метельном вечере! Ты слышишь меня?

– Я таких дур еще не видывал! – окончательно обозлился Сергей Вадимович, но через мгновенье сделался точно таким серьезным, каким был в тот час, когда сообщал ей о превращении поселка Таежное в город Таежный.

– Ты знаешь английский? – странным голосом, как бы осторожно спросил он.

– Свободно читаю и разговариваю. Во всех турпоездках я обхожусь без переводчика…

Он досадливо закусил нижнюю губу.

– Но почему я об этом узнаю только из дневника?

– Здрасте! – искренне удивилась Нина Александровна.– Может быть, подскажешь, с кем можно разговаривать на английском в Таежном? Ты его не знаешь, а с дурой Зиминой общаться по-аглицки не собираюсь… Она была на практике в Лондоне, и мне не хочется, чтобы она тайно посмеивалась над моим академическим произношением… Боже! Этого еще не хватало – стать посмешищем для идиотки Зиминой!… А теперь давай сюда мои дневники!

Нина Александровна решительно забрала у Сергея Вадимовича дневники, строгим голосом велела ему отвернуться к стенке и, бесшумно передвигаясь по комнате, спрятала дневник в неожиданном месте – за панелью лампового радиоприемника. После этого она вернулась на место, прижалась спиной к теплым кирпичам и взяла в руки «Швейка». Прочитав самым внимательнейшим образом целый абзац, Нина Александровна как бы между прочим спросила:

– Слушай, муженек! А ты не находишь, что по этим записям можно смоделировать образ жесткой, самовлюбленной и расчетливой девчонки? Это раз! А во-вторых, считаешь ли ты, что Ларин – это тот принц, которого я искусно поймала в ловко расставленные сети?

– Женщина сошла с ума! – трагическим шепотом, вращая глазами и с ужасом втягивая голову в плечи, произнес Сергей Вадимович.– Я бы уже звонил в дурдом, если бы не одно обстоятельство.

– Какое?

– Я люблю эту сумасшедшую женщину… Стоп, гражданочка, куда вы это собрались? – заорал он, увидев, что жена, небрежно уронив на диван книгу и полуснимая нейлоновый халат, решительно направляется к платяному шкафу.– Я вас никуда не пущу в такой ветрище, мадама. Не пущу!

– Я обещала забежать к Садовской…

– Ну, если обещала… Только долго не сиди. Ладно?

В середине марта опять распространились упорные слухи о том, что поселок Таежное собираются все-таки переименовывать в город; однако же через три дня взбудораженные жители услышали печальную новость: для этого не хватало двух тысяч человек. Таежнинцы приуныли, но еще через день узнали, что поселок может стать городом, если засчитают левобережную деревню Шпалозавод… Много, много волнений свалилось на голову аборигенов Таежного, а на Нину Александровну обрушился удар: домработница Вероника заявила, что окончательно и бесповоротно уходит к Зиминой.

– Я не каторжная, чтобы за пятьдесят рублей трудиться ночь-полночь… Кормить вашего я согласна, тут я сломилась, но ведь не в два же часа ночи!

– Вероника, но вы сами изъявили желание кормить Сергея Вадимовича, когда он возвращается с плотбищ или с поздних собраний,– удивилась Нина Александровна.

– Мало что изъявила… Я, может, не в себе была! У меня вон эта сучка длинноногая денежного жениха уводит! – Вероника протяжно завздыхала.– На морду она красивая, никто ничего не говорит, но ведь она фигурой-то – мужик… Ой, Нина Александровна, ухожу я от вас! Какого жениха потеряла: он обязательно в руководство выйдет.

Это был уже второй случай, когда в эмансипированной домработнице Веронике пробилось все насквозь деревенское: от мам, пап, дедушек и бабушек. Ну ничего не осталось от Вероникиной цивилизованности – на табуретке сидела обыкновенная толстая деревенская девка и, собираясь плакать, уже моргала рыжеватыми ресницами, с которых текла дорогая французская краска.

– Хороша любовь! – сказала Нина Александровна.– Уводят жениха, который выйдет в руководство… Ну и ну!

– А чего мне делать-то?! – не пожалев французскую краску, запричитала Вероника.– Я ведь тоже не баба, я – домработница. Вон тетка Лукерья дома мне говорила: «Теперь баб нету, теперь – бригадиры!»… Нет, нет, перехожу я от вас к Зиминым. Там на десятку больше и ужином кормить не надо. Значит, я больше образования получу… Вот фигушки вам, чтобы я образование не получила! – Вероника мотыльком вспорхнула с табуретки, по-опереточному сверкая глазами, начала носиться по кухне, собирала пожитки.– Финита ля комедия, как говорится в «Княжне Мэри» у Лермонтова! – выкрикивала она.– Мое пребывание у вас исчерпало себя! Финита, финита… Фиг вам с маслом! Ухожу!

И действительно – после обеда ушла к Зиминым, шагая по главной улице с двумя чемоданами в руках и важно поглядывая по сторонам; в недорогой, но славной шубке, в теплых замшевых сапогах, с яркой косынкой на голове – вся такая заметная и соблазнительная, что мужчины останавливались, провожали Веронику взглядами, да и сама Нина Александровна, наблюдая дезертирство домработницы через окно, залюбовалась: «Экая пава!» Однако когда Вероника скрылась в переулке, Нина Александровна в полной мере осознала значение того, что произошло. Это была катастрофа, да еще какая, ибо ровно через пять минут после нежданного убега домработницы явился Борька с лозунгом: «Хочу горячего молока!» – а в холодильнике не оказалось ни мяса, ни рыбы, ни консервов, не говоря уж о молоке, которое хозяйственная и скупая Вероника покупала понемногу, чтобы не прокисало. Еще через три минуты на глазах у загрустившего сына Нина Александровна дошла до того, что едва удержалась, чтобы не запричитать Вероникиным голосом: «Ой люшеньки, до чего я такая несчастная уродилась…» Однако юмор юмором, юмор, несомненно, вещь спасительная, но… только через три часа Нина Александровна освободилась от домашней работы, проклиная все на свете, торопливо и, конечно, небрежно оделась и полуголодная побежала в школу, где все давно знали о том, что Вероника перешла к Зиминым. К счастью, англичанки в учительской не оказалось, чему Нина Александровна так обрадовалась, что на короткое время пришла в хорошее настроение, и за три-четыре минуты до начала урока успела собраться с духом и даже аккуратно причесалась перед пожелтевшим зеркалом. В класс она вошла в обычной форме – спокойная, стройная, элегантная, умная, и сразу же, еще не поздоровавшись со всем классом, нашла взглядом парту, на которой обычно сидел Марк Семенов,– его не было, и это значило, что приходила весна все-таки настоящая. У Марка именно весной начинались головные боли и наступало депрессивное состояние. Подобные болезни Нина Александровна, начитанная в вопросах психологии и психиатрии, относила к одному из признаков гениальности будущего академика.

Урок прошел обычно, если не считать того, что Лиля Булгакова за все сорок пять минут ни разу не подняла глаз на преподавательницу математики – смотрела в парту, и густой кок на ее голове походил на фигу. Что касается отпрыска помощника киномеханика Шубина, то он не отрывал от Нины Александровны обожающих, по-бараньи глупых глаз. Дитё старшины катера Евгения Валентиновича Симкина – еще одного члена комиссии по жилищным вопросам – до половины урока валяло дурака: мастерило бумажных птичек и петушков, перемигивалось с хорошенькой Симой Терентьевой и не слушало урок. Поэтому на двадцатой минуте Нина Александровна прервала объяснение и очень тихо попросила:

– Симкин, встаньте-ка пожалуйста! Спасибо, любезный!… Покажите-ка тетрадь, из которой вы выдираете страницы для серийного изготовления голубей… Что? Из чистой! Позвольте-ка вам не поверить… Милый мой, не опуститесь же вы до того, чтобы я проверяла все ваши тетради… Из какой же вы добываете строительный материал? Ну?!

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая