Алмазная колесница. Том 2 - Акунин Борис - Страница 5

• Предыдущая
• 5/107
• Следующая

– Напишите, пускай посидит до завтра. Да сначала чтоб заплатил за разбитую витрину. Ещё что?

– Письмо от девицы Благолеповой. – Переводчик протянул консулу взрезанный конверт. – Сообщает о смерти отца. Просит выписать свидетельство о кончине. А также ходатайствует насчёт денежного пособия.

Доронин нахмурился, взял письмо.

– «Скончался в одночасье»… «одна-одинёшенька»… «не оставьте попечением»… «хоть сколько-нибудь на похороны»… М-да. Вот, Эраст Петрович. Рутинная, но оттого не менее печальная сторона консульской деятельности. Заботимся не только о живых, но и мёртвых подданных Российской империи.

Он полувопросительно-полувиновато взглянул на Фандорина.

– Отлично понимаю, что с моей стороны это свинство… Вы едва с дороги. Но, знаете, очень выручили бы, если б наведались к этой самой Благолеповой. Мне ещё речь сочинять для сегодняшней церемонии, а откладывать безутешную девицу на завтра опасно. Того и гляди явится сюда и закатит плач Андромахи… Съездили бы, а? Сирота вас сопроводит. Сам всё что нужно выпишет и сделает, вам только справку о смерти подписать.

Фандорин, все ещё рассматривавший портрет обезглавленного героя, хотел было сказать: «Ну разумеется», но в этот миг молодому человеку показалось, будто нарисованные чёрной тушью глаза фельдмаршала блеснули, как живые – да не просто так, а словно бы с некоторым предостережением. Поражённый, Эраст Петрович сделал шаг вперёд и даже наклонился. Чудесный эффект немедленно исчез – осталась лишь раскрашенная бумага.

– Ну разумеется, – обернулся титулярный советник к начальнику. – Сей же час. Только, с вашего позволения, сменю костюм. Он совершенно неуместен для такой скорбной миссии. А что за барышня?

– Дочь капитана Благолепова, который, стало быть, приказал долго жить. – Всеволод Витальевич перекрестился, но без особенной набожности, скорее механически. – Как говорится, царствие ему небесное, хоть шансы попасть туда у новопреставленного невелики. Это был жалкий, совершенно опустившийся человек.

– Спился?

– Хуже. Скурился. – Видя недоумение помощника, консул пояснил. – Опиоман. Довольно распространённый на Востоке недуг. Собственно, в самом опиумокурении, как и в употреблении вина, ничего ужасного нет, нужно только знать меру. Я и сам иногда люблю выкурить трубочку-другую. Научу и вас – если увижу, что вы человек рассудительный, не чета Благолепову. А ведь я помню его совсем другим. Он приехал сюда лет пять тому, по контракту с «Почтовой пароходной компанией». Служил капитаном на большом пакетботе, ходил до Осаки и обратно. Купил хороший дом, выписал из Владивостока жену с дочкой. Да только супруга вскорости умерла, вот капитан с горя и увлёкся дурман-травой. Мало-помалу всё прокурил: сбережения, службу, дом. Переехал в Туземный город, а это у европейцев почитается самым последним падением. Дочка капитана пообносилась, чуть ли не голодала…

– Если он потерял с-службу, почему вы называете его «капитаном»?

– По старой памяти. Последнее время Благолепов плавал на паровом катеришке, катал публику по заливу. Дальше Токио не заплывал. Сам себе и капитан, и матрос, и кочегар. Един в трех лицах. Катерок сначала был его собственный, потом продал. За жалование служил, да за чаевые. Японцы охотно нанимали его, им вдвойне любопытно: покататься на чудо-лодке с трубой, да ещё чтоб гайдзин прислуживал. Всё, что зарабатывал, Благолепов тащил в притон. Пропащий был человек, а теперь вот и совсем пропал…

Всеволод Витальевич вынул из несгораемого шкафа несколько монет.

– Пять долларов ей на похороны, согласно установленному порядку. Расписку возьмите, не забудьте. – Повздыхав, вынул из кармана ещё два серебряных кружка. – А это так дайте, без расписки. Отпоёт покойника корабельный священник, я договорюсь. И скажите Благолеповой, чтоб, как похоронит, в Россию ехала, нечего ей тут делать. Неровен час закончит борделем. Билет до Владивостока выдадим, третьего класса. Ну, идите, идите. Поздравляю с началом консульской службы.

Перед тем, как выйти, Эраст Петрович не удержался, оглянулся на портрет фельдмаршала Сайго ещё раз. И снова ему почудился во взгляде героя некий message – то ли предостережение, то ли угроза.

Сэмуси с хрустом почесал горб и поднял руку в знак того, что ставки больше не принимаются. Игроки – их было семеро – откинулись на пятки, каждый старался выглядеть невозмутимым.

Трое на «чёт», четверо на «нечет», отметил Тануки и, хоть сам ничего не поставил, сжал кулаки от волнения.

Мясистая ладонь Сэмуси накрыла чёрный стаканчик, кости звонко защёлкали о бамбуковые стенки (волшебный звук!), и на стол проворно вылетели два кубика, красный и синий.

Красный почти сразу лёг четвёркой кверху, синий же укатился на самый край татами.

«Чёт!», подумал Тануки, и в следующий миг кость легла двойкой. Так и есть! А если б поставил на кон, подлый кубик повернулся бы единицей или тройкой. Невзлюбил он Тануки, это было уже многократно проверено.

Трое получили выигрыш, четверо полезли в кошельки за новыми монетами. Ни слова, ни восклицания. Древняя благородная игра предписывала абсолютное молчание.

Горбатый хозяин махнул служанке, чтоб подлила играющим сакэ. Девчонка, присев на корточки подле каждого, наполнила чарки. Покосилась на Сэмуси, увидела, что не смотрит, быстро подползла на коленках к Тануки, ему тоже налила, хоть и не положено.

Он, конечно, не поблагодарил и ещё нарочно отвернулся. С женщинами нужно держать себя строго, неприступно, от этого в них задор просыпается. Если б с игральными костями можно было управляться так же просто!

В свои восемнадцать лет Тануки уже знал, что перед ним мало какая устоит. То есть тут, конечно, нужно чувствовать, может женщина стать твоей или нет. Он это очень хорошо чувствовал, был у Тануки такой дар. Если шансов нет, он на женщину и не смотрел. Чего зря время тратить? Но если уж – по взгляду ли, по мельчайшему движению, по запаху – угадывалось, что шанс есть, Тануки действовал уверенно и без лишней суеты. Главное – знал про себя, что мужчина он видный, красивый, умеет внушать любовь.

На что ему, казалось бы, эта тощая служанка? Ведь не для забавы он здесь торчит, для важного дела. Можно сказать, вопрос жизни и смерти, а все ж не удержался. Как увидел девчонку, сразу понял – из моих, и, не задумываясь, повёл себя с нею по всей науке: лицо сделал надменным, взгляд страстным. Когда подходила ближе – отворачивался; когда была далеко – не сводил глаз. Женщины это сразу замечают. Она уж несколько раз и заговорить пыталась, но Тануки хранил загадочное молчание. Тут ни в коем случае нельзя раньше времени рот открывать.

Не то чтобы игра со служанкой так уж его занимала – скорее помогала скрасить ожидание. Опять же бесплатное сакэ, тоже неплохо.

В притоне у Сэмуси он торчал безвылазно со вчерашнего утра. Деньги, полученные от Гондзы, почти все продул, хотя ставил не чаще, чем раз в полтора часа. Проклятая синяя кость сожрала все монеты, осталось только две: маленькая золотая и большая серебряная, с драконом.

Со вчерашнего утра не ел, не спал, только пил сакэ. В животе ноет. Но хара может потерпеть. Хуже то, что голова стала кружиться – то ли от голода, то ли от сладковатого дыма, которым потягивало из угла, где лежали и сидели курильщики опиума; трое китайцев, красноволосый матрос с закрытыми глазами и блаженно разинутым ртом, двое рикш.

Иностранцы – акума с ними, пускай хоть сдохнут, но рикш было жалко. Оба из бывших самураев, это сразу видно. Таким трудней всего приспособиться к новой жизни. Теперь ведь не прежние времена, пенсий самураям больше не платят – изволь работать, как все. А если ничего не умеешь, только мечом махать? Так ведь и мечи у них, бедолаг, отобрали…

• Предыдущая
• 5/107
• Следующая