Месс-Менд, или Янки в Петрограде (изд.1956 г.) - Шагинян Мариэтта Сергеевна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

— Гм, гм… — повторяет про себя Лепсиус в полном душевном удовлетворении. — Примеров уже настолько много, что я смогу их классифицировать!

И он берете линейку, открывает в тетради чистую страницу, тонкой чертой делит ее пополам. Слева, наверху страницы, он пишет: «Депрессивные на почве экономической».

Справа, наверху страницы, заносит: «Депрессивные в силу изгнания из родной страны собственным народом».

Занеся около десятка фамилий под первую надпись (слева) и столько же фамилий под вторую надпись (справа), Лепсиус задумывается. Три ступеньки его подбородка, нижней и верхней губы приходят в некоторое волнообразное движение: доктор Лепсиус улыбается себе самому — не то вопросительно, не то иронически.

— Удивительно во всей этой цепи заболеваний, — бормочет он про себя, — даже и не то, что все они ведут к одному и тому же физиологическому синдрому.[3] Удивительно то, что больные из первой графы цепляются за больных из второй графы в надежде на спасение, а больные из второй графы цепляются за больных из первой графы в надежде на доллары, которыми они думают вернуть себе прежнее место в мире. Да, это поистине удивительно!

Вздохнув, Лепсиус закрывает тетрадку, словно расстается с пачкой дорогих сердцу любовных писем. Вот она уже на старом месте, в потайном ящике, а ящик захлопнут и заперт одному ему известным способом. Потянувшись и глубоко вздохнув, Лепсиус проделывает несколько легких гимнастических упражнений и бодрой походочкой выходит через внутреннюю дверь на асфальтовый дворик.

В глубине его, перед дверью бетонного здания, похожего на гараж, ждет молчаливая сестра в белом фартуке, с таким же белым, как снег, фартуком в руках, и неизменный Тоби. Быстро подойдя к сиделке, Лепсиус дает себя облачить в фартук, самолично повязывает шнурки у ворота и на запястьях, а потом шествует вперед, в полуоткрытую дверь, сопровождаемый молчаливой сиделкой и Тоби.

Если снаружи здание стационара похоже на гараж, то внутри это впечатление мгновенно сменяется изумлением и восхищением. Идеальный санаторий для самых богатых клиентов не мог бы быть лучше обставлен. Изящество и комфорт; в меру оранжерейных цветов, в меру прекрасных предметов искусства. Всем этим пользуется пока только один-единственный больной доктора Лепсиуса, дошедший уже до той стадии, когда лежачее положение предпочтительней сидячего или стоячего.

В роскошной палате, на ложе, отделанном поистине с царской щедростью, возлежит единственный пациент стационара, невидимый из-за густых облаков синеватого дыма сигары. На столике возле него — все принадлежности для сумасшедшего напитка, составление которого, по словам знатоков, столь же неповторимо и разнообразно, сколь неповторима и разнообразна шахматная партия, — иначе сказать, для коктейля. Легкий запах хорошего обеда, еще не втянутый шведским магнето-вентилятором, показывает, что коктейль уже выпит и пациент откушал.

— Удалите сиделку и мулата, — раздается капризно-старческий голос, сопровождаемый сухим покашливанием.

— Слушаю, ваше величество, — отвечает доктор и кивком удаляет Тоби и сиделку.

Потом он подходит к царскому ложу и садится на стул возле больного. Сквозь синий дым доктор видит прыщеватого старикашку с жиденькой растительностью на висках и подбородке. Оголенный череп показывает вдавленности и вмятины, безжалостно уродующие тот драгоценный сосуд, где принято помещаться человеческим мозгам. Колючие глазки из-под разросшихся седых бровей глядят пронзительно и с раздраженьем.

— Как мой отпрыск и благоверная? Пытаются доказать юридически мою невменяемость и запустить зубы в капитал? — скрипит он, желая понизить голос. И тотчас, не дожидаясь ответа: — Как мое инкогнито? Никто не подозревает?

— Никто ничего не подозревает, мистер Рокфеллер, — отвечает Лепсиус. — Для всех вы путешествуете, согласно совету врачей, на яхте, а у меня на излечении, как убежден мой персонал, находится индейский вождь Бугае Тридцать Первый. Итак, разрешите проверить состояние вашего позвоночника…

Чудесное зрелище для доктора Лепсиуса! Кажется, сколько он ни смотри на мало заметный, с пухлую точку, бугорок на среднем позвонке («вертебра медиа», по его терминологии), доктор не насытится созерцаньем. Еще бы, все дело его жизни, все наблюдения зрелых лет подтверждаются этой странной деформацией, встречающейся все чаще и чаще — и только у определенной категории людей!

— Надо, надо в гимнастический зал, ваше величество. Без тренировки вы рискуете… гм, гм… занять несколько горизонтальное положение при передвижениях, затруднительное при нашем европейском костюме.

Старичок издает свистящий звук — он терпеть не может гимнастического зала. Но доктор неумолим. На сцену вызывается верный Тоби.

— Поможешь его величеству натянуть трусики, — строго приказывает Лепсиус, — и проведешь с ним цикл вертикальных упражнений. Да смотри, если ты после побежишь через улицу к кондитеру и заведешь с ним разные разговоры, я продам тебя военному министерству на пушечное мясо. Возьми мой фартук, я должен ехать.

Отдав нужные распоряжения сиделке, Лепсиус вышел, сел в поджидавший его автомобиль и приказал шоферу ехать к доктору Бентровато, имевшему образцовую клинику и рентгеновский кабинет.

Он делал это не совсем охотно. Он боялся, что его открытие выкрадут у него из-под самого носа. Ворча сквозь зубы, Лепсиус поднялся по лестнице и попал в руки двух молодых девиц с карандашами и блокнотами.

— Сорок, — промолвила одна девица.

— Сюда, — подтвердила другая, подставляя ему ящик, битком набитый деньгами.

— Дорогие мои, — мягко ответил Лепсиус, — я беру больше.

И, отстранив их рукой, он прошел прямо в гостиную к своему коллеге.

У Бентровато шел прием. Множество людей дожидались его, развлекая себя всевозможными занятиями, приспособленными к услугам пациентов в комнатах для ожидания. Тут были книги на всех языках, домино, шахматы, вышиванье и вязанье для дам, игрушки для детей, прохладительные напитки.

Пройдя в соседний зал, а оттуда в рентгеновский кабинет, Лепсиус остановился.

В кабинете было полутемно. Красная лампочка тускло освещала комнату. За ширмой перед экраном стоял человек, подвергнутый действию рентгеновских лучей. Лепсиус не мог разглядеть его внутренностей и видел лишь тень от небольшой и продолговатой головы да руку, небрежно закинутую за спинку стула и выступавшую из-за ширмы.

Лепсиус сел равнодушно в кресло, дожидаясь конца сеанса. Он рассеянно смотрел туда и сюда, испытывая неодолимый приступ зевоты. Как вдруг, совершенно случайно, глаза его задержались на вышеупомянутой руке.

Что такое… Где, — черт возьми! — где видел доктор Лепсиус эту руку, худую, слабую, с припухшими сочленениями?

Но сколько он ни напрягал память, ответа не приходило. Пальцы лежали все так же безжизненно, потом внезапно скрючились, будто схватились за что-то, скользнули и исчезли.

Бентровато выпустил своего пациента из боковых дверей кабинета.

— Здравствуйте, здравствуйте, Лепсиус. Чем могу?

— Здравствуйте, Бентровато. Кто это у вас был?

— Вы хотите проверить, соблюдаю ли я профессиональную тайну?

Лепсиус с досадой покосился на коллегу.

— Я заехал к вам, достопочтенный друг, с просьбой произвести рентгенизацию одного дегенеративного субъекта. Чем скорее, тем лучше.

— Хорошо, в первый же свободный час. Постойте-ка, запишем: «28 августа будущего года в 4 1/2 часа дня».

Бентровато занес это к себе в блокнот и копию записи с улыбочкой протянул своему коллеге.

Широкое лицо Лепсиуса не выразило ничего, кроме благодарности. Но на лестнице он сжал кулаки, побагровел и со свирепой миной подскочил к швейцару:

— Кто тут сейчас прошел, а?

Швейцар флегматически повел плечами:

— Многие проходили… Фруктовщик Бэр… Профессор Хизертон… Штурман Ковальковский…

Лепсиус сел в автомобиль, тщательно похоронив у себя в памяти три услышанных имени.

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая