Сорок два свидания с русской речью - Новиков Владимир Иванович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая

К «качественной литературе» сторонники этого термина обычно относят «умеренность и аккуратность». Без всяких там дерзостей и приколов, без рискованного проникновения в глубины подсознания. Но главная беда в равнодушии оценщиков к содержанию, к самому художественному «посланию» книги.

Некоторые критики считают, например, «качественным» роман Захара Прилепина «Санькя» — о молодых экстремистах национал-большевистской ориентации. О том, как из душевной серости, завистливости юных недоумков формируется взрывчатая смесь. Автору романа эта смесь очень по вкусу и по душе. Он мыслит теми же категориями, изъясняется теми же словами, вместе с героем оценивая происходящее как «праведный беспредел». Вы и это готовы проштамповать своим «знаком качества»? Не принимаю. Лично для меня Прилепин — такой же идейный противник, каким в шестидесятые годы был глашатай сталинизма Всеволод Кочетов. И такого же уровня писатель: «Само знание о первой жене деда поражало Сашу…», «понял Саша иронично»…

Нет, негоже критикам быть литературными товароведами, равнодушно измеряющими технические параметры продукции. Невозможно оценить «качество текста», не затрагивая его сути.

На трибуне — председатель правления Союза писателей РСФСР Сергей Михалков. Докладывает о достижениях советской литературы за 1984 год. Хвалит роман-эссе Генриха Боровика «Пролог», отмечая, что произведение написано «хорошим журналистским пером». Под видом комплимента ехидно срезал. В ту пору пресса была совсем другая, и для писателя сравнение с журналистом звучало нелестно. «У тебя язык газетный» — услышав такое, прозаик мог и в морду дать. Или, признав правоту обидчика, сжечь рукописи и навсегда отказаться от литературных потуг.

В пору перестройки и гласности газеты засверкали разными идейными красками, заговорили с читателем живым человеческим языком. «Ну, прэсса! Вот прэсса!» — изумленно восклицал Жванецкий. Столько появилось новых слов, интонаций. Лингвисты кинулись выписывать на карточки шустрые и колючие фразы журналистов, предпочитая их гладко отредактированной советской прозе.

А корифеев прессы, открывших народу «тьму низких истин», потянуло к «возвышающему обману», к художественному вымыслу. Типичная фигура нашего времени — журналист, пишущий романы и стихи в свободное от газетно-радио-телевизионной службы время. Времени этого мало, зато много информации в голове и столько нервных эмоций в душе! Кабинетный писатель часто тяготится своей свободой, ничего не видит он в жизни кроме издательств и книжных выставок. А через журналиста проходит такой заряд социального электричества! Ни стабильности, ни застоя. Твою газету, твой канал в любой момент закроют или перекупят, перепрофилируют так, что родная мать не узнает. Дискомфорт, зато какая динамика! Суровая школа жизни…

Перед каждым журналистом, ваяющим романную «нетленку», и перед каждым прозаиком, подрабатывающим газетчиной, неизбежно встает важный вопрос: одним пером он работает или двумя? Можно ли писать «прэссу» и прозу единым языком?

Когда этот вопрос мои студенты задали Александру Кабакову, он ответил, что у журналистики и прозы «разное целеполагание». Красиво сказано и убедительно. Это позиция классическая. Основа прозы — многозначный вымысел, а журналистика требует однозначной ясности и фактической достоверности. Проза сильна изобразительностью, в газете же таковая просто неуместна. Вспоминаю публицистику Юрия Трифонова: разговорность и стилистический аскетизм. Пластичная интонация, выразительная деталь — это у Трифонова только в вымышленном повествовании.

А есть и другой путь, когда журнализм внедрен в подкорку литературного сознания. К примеру, роман Сергея Доренко «2008» написан сугубо газетным языком (не считая срывов в явную безвкусицу). Но у этого произведения очень конкретное «целеполагание» — дожить до года, обозначенного в названии. А куда девать роман в 2009 году? Туда же, куда девают прошлогодние газеты.

От языка прозы ждут первозданности и неповторимости. Но книгу, написанную в непривычной стилевой системе, не прочтешь безотрывно, над ней все-таки потрудиться надо. А что если свои мысли и чувства передать словами вторичными и повторимыми? Этим путем пошел Евгений Гришковец, преднамеренно опустивший стилистическую планку, работающий в журналистской манере «не по службе, а по душе». И добился успеха.

Синтез беллетризма и журнализма — в прозе Дмитрия Быкова. Название нового романа «ЖД» сам автор расшифровал множеством способов. Я предложил бы еще один — «журналистский дискурс». Не пугайтесь лингвистического термина: «дискурс» по-французски речь, тип речи. В прозе нового поколения журналистская языковая модель явно теснит речь книжную. Это факт.

«Чем пахнут ремесла» — есть такие детские стихи Джанни Родари. «Пахнет маляр скипидаром и краской. Пахнет стекольщик оконной замазкой». Только про писателей там ни слова. Восполним пробел. Понюхаем страницы современной прозы.

«То, что последовало за этими словами, больше всего напомнило Громову даже не дежурство по полку, а скорее ночной эфир в радиостудии: давно, в незапамятные времена, в прошлой и даже позапрошлой жизни, он хаживал гостем на такие эфиры, отвечал на звонки, что-то читал. Никогда потом не было у него столь острого чувства связи с миром…» Это из упомянутого романа Дмитрия Быкова «ЖД». Такой язык пахнет свежей газетной полосой, прямым телевизионным эфиром. Запах простой, понятный, но летучий. Может быстро выветриться. Пока работает.

А теперь образчик другого стиля:

«Истощенность сознания, излечиться от которой он не мог вот уже год, рисовала повсюду, куда бы ни бросил он взгляд, размытый автопортрет — неряшливый черновик с пустыми глазницами и вялым провалом рта, где, как в черной дыре, гибли рой за роем невнятные образы и слова, оставляя на губах привкус проглоченной шелухи из сладковатого воска, горькой пыльцы и пережеванных пчелиных крыльев».

Это из романа Алана Черчесова «Вилла Белль-Летра». Такая словесная ткань отдает букинистической лавкой или литературным архивом, пыльными старинными переплетами. Душок более стойкий, но, как говорится, на большого любителя.

Что лучше? Как специалист читаю и то и другое. Участвую в спорах, кто лучше пахнет. А чего ждет мой читательский нос? Того, чего он до сих пор не нюхал.

Виктор Шкловский говорил, что в искусстве нужен собственный запах. Первичный и неповторимый. Но он встречается о-очень редко.

Уверены, что все мы говорим на одном языке? Я — нет. Русский язык не только велик и могуч, но также и широк, многолик. Вслушиваясь в речь сограждан, обнаруживаю в ней три потока, о которых и поведаю. А уж вы сами решайте, по какому руслу приятнее плыть, какой речевой костюм вам к лицу.

Почему для правильного и безупречного языка выбран эпитет «благородный»? Слово «интеллигентный» в данной роли не работает. Во времена советской уравниловки считалось: все должны ходить в театр, читать Льва Толстого, слушать «Аппассионату» Бетховена и говорить интеллигентно. Был даже анекдот на эту тему: один работяга роняет на ногу другому что-то тяжелое, а тот ему делает замечание: «Извини, Федя, но ты не прав». Примерно так изъяснялись труженики в тщательно отредактированных фильмах и спектаклях. Кому нужна такая лакировка действительности? Требование всеобщей речевой «интеллигентности» заведомо утопично, поскольку удовлетворять ему может меньшинство населения. От силы один-два процента.

Более того: многие гуманитарии сегодня отрекаются от звания «интеллигент». Авторитетный языковед, автор солидных монографий, сказал мне однажды: «Я себя интеллигентом не считаю». Так под каким же знаменем могут объединиться рыцари русского языка? Надеюсь, принцип речевого благородства будет впору.

А эпитет «плебейский» предлагаю использовать вместо устаревшего термина «просторечие», которым лингвисты по привычке называют социально обусловленное отклонение от литературной нормы. Например, такие ошибки, как «ложить», «мой туфель», «психиатор», «без польт», «кушаю» вместо «ем» и т. п. На заре двадцать первого века этот ряд пополнился выражениями «двухтыщеседьмой год», «в разы». Новое просторечие? Но так то и дело говорят люди, по анкетным данным принадлежащие к элите. Министр образования — простой человек? Но он упорно живет в «двухтыщеседьмом» году. Как и две ведущие программ радиостанции «Эхо Москвы», жестко разъясняющие нам азы политграмоты. Их тоже простыми не назовешь — дамы с большими претензиями. А каково было услышать в телепередаче из уст вице-президента Академии наук, что в США на науку денег выделяют «в разы больше»! Не говоря о вульгарности слога, это даже информационно невразумительно. Что значит «в разы»? В три раза или в девять раз больше? Ненаучный какой-то стиль.

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая