Восточное наследство - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/62
• Следующая

Став богатым человеком, он и наверху связи хорошие отладил. Три месяца назад его на повышение к нам в Ташкент перевели. Он у себя прощальный банкет, устроил. Вся городская знать ему уважение оказала. На другое утро в столице должность принимать, а он не приехал.

Месяц ждали, не дождались. Должность его я принял. Вот и вся история.

— Какие выдвигались версии? — спросил Ерожин.

— Версий нет, — Насыров затянулся, пустил дым и загасил сигарету о косточки черешни.

— Может, на базаре с местными авторитетами запутался, они с ним и разобрались? — предположил Ерожин первое, что пришло в голову.

— Отпадает. С авторитетами говорили. Они все у него в друзьях. Иначе три года на базаре не продержишься. Он год после базара в начальниках ходил. Нет, убивать его там никому выгоды не сулило. Город небольшой, любой крупный передел заметен. Главный милиционер — фигура.

— Странно, — Ерожин задумался. — У вас, Рафик Насырович, есть соображения?

— Вот и я говорю — странно. Человек богатый. Все имел, в столицу перевели. Карьера ждет, а он исчезает. Вообще, в жизни Вахида много странного. Жена от него сбежала. Дочь один растил. Дочь, говорят, приблудная, на русскую похожа.

Ерожин отвернулся, чтобы не выдать смущения. Помог чайханщик, принес блюдо дымящегося маша.

— Вот и еда, — потер руки Насыров. — Маш — это маш!

— Объясни, что за угощенье, Рафик-джан, из чего приготовлено? — Ерожин с удовольствием сменил тему.

— Маш — это мелкий горошек, вроде вашей чечевицы. Блюдо это древнее, к нам из Египта пришло. — Махмуд принес таз с водой, Насыров вымыл руки. — Мы руками едим.

Тебе могут ложку дать. Мы не неволим.

— А вилку можно? — попросил Ерожин.

Ели молча. Блюдо Петру Григорьевичу понравилось, но он думал, как продолжить разговор, чтобы не выдать волнения.

— Выходит, дочка сиротой осталась.

Сколько же ей лет?

— Девица большая. Замуж пора. Только плохо о ней говорят. Кушай, Петр-джан. Маш надо горячим есть. Еще наговоримся.

— Трудно представить, чтобы Вахид вместо Ташкента махнул в Москву и занялся разбоем, — вслух размышлял Ерожин.

— Глупость. Зачем ему деньги? Он нас с тобой мог купить и еще десяток таких, как мы, — сообщил Насыров, вновь совершая омовение и разливая чай.

— Мне надо съездить на место, в Ферганскую долину. Не будет возражений? — спросил Ерожин, отодвигая тарелку.

— Зря не докушал маш, Петр-джан, — покачал головой Насыров. — Такой маш только Махмуд мастер готовить.

— Больше не могу, — взмолился Ерожин, — обожрался, боюсь, с места не встану.

— А ты не спеши, чай пей, фрукты кушай.

Еда времени требует. Вы в Москве привыкли глотать, как куры. Ни вкуса, ни удовольствия от еды не получаете. Еду нам Аллах дает, вам — Христос. Богов уважать нужно. А в Фергану почему не съездить? Сейчас из Управления позвоним, тебе бумагу напишем. Перед тобой все двери откроются. И мне поможешь.

Дело Вахида на мне висит. Говорят, ты мастер — вот и поработай.

Насыров достал из кармана мобильный телефон и вызвал шофера.

Поезд отходил вечером. Ерожин решил не ждать и ехать автобусом. Он успел на автовокзал за пять минут до отхода. Автобусное сообщение сильно подорожало, и большинство предпочитало поезд. Ерожин устроился у окна.

Соседнее кресло пустовало. Выехав из города, львовский автобус разогнался. Но трасса в два ряда не позволяла легко совершать обгон. Автобус, уткнувшись в грузовик, тормозил и долго тащился, пытаясь найти свободный участок для обгона.

Непривычный к обильным завтракам, Ерожин маялся от тряски и млел от жары. Наконец дрожь машины его усыпила. Он не знал, сколько времени спал. Проснулся от холода.

Автобус мчал через темные хлопковые поля.

Солнце село, и сразу похолодало. Пассажиры принялись закрывать окна и кутаться. Ерожин тоже опустил окно и надел пиджак Приехали поздно ночью. «Волга» начальника городского отдела дежурила на автовокзале. Калиджон Ухунбаев дремал рядом с водителем. Начальник мог прислать машину с водителем и спокойно спать в своей кровати. Но гость из Москвы требовал уважения. Что-что, а уважение в Узбекистане оказывать умеют.

По дороге в гостиницу Петр Григорьевич вглядывался в окно, пытаясь припомнить улицы. Но то ли ночь меняла очертания, то ли за двадцать два года город сильно изменился, но Ерожин ничего не узнавал. Калиджон пригласил гостя остановиться у него дома. Ерожин усмехнулся, припомнив опыт предыдущего приезда, и вежливо отказался. В «люксе» Интуриста горячую воду давали только по утрам.

В этом его заверила коридорная. Петр Григорьевич распрощался с гостеприимным начальником, наскоро умылся и завалился спать.

Утром воду действительно дали, о чем сообщила та же коридорная громким стуком.

Ерожин сперва хотел ее обругать, он не успел выспаться, но вместо этого поблагодарил и пошел в душ. С трудом отладив температуру воды, Петр Григорьевич не спеша и с удовольствием помылся. Вот когда пригодился весь нехитрый набор, собранный в дорожном чемоданчике. Облачившись в чистое белье и рубашку, Ерожин понял, что можно жить дальше. Он" спустился вниз и хотел немного пройтись по городу Но в холле гостиницы к нему с улыбкой до ушей бросился молодой человек в милицейской форме и сообщил, что машина у подъезда и москвича ждут в отделе.

В огромном кабинете начальника выстроился весь личный состав. Калиджон каждого представлял Ерожину, и тот жал протянутые руки. После торжественного представления гостю предложили поехать позавтракать. Но Ерожин, вспомнив вчерашнюю трапезу, наотрез отказался. Он попросил, чтобы чай принесли в кабинет. Калиджон подмигнул водителю, и тот через пятнадцать минут поставил на стол начальника две кесы с лагманом, блюда с лепешками и чай. Ерожину снова пришлось с утра обедать. Петр Григорьевич хотел почитать бумаги о деле исчезновения Вахида. Но в свободном Узбекистане записи велись на узбекском, и ему пришлось работать с переводчиком. Единственная девушка-лейтенант по имени Мухобад монотонно переводила.

Через полчаса Ерожин знал столько же, сколько знали в здешней милиции. Информации не хватало: не имелось списка вещей, пропавших вместе с хозяином, не производился обыск в его новом доме и старой квартире в микрорайоне. Это удивило Петра Григорьевича.

— Как можно обыскивать дом человека?

А если Вахид-ака вернется? Как мы посмотрим ему в глаза? — удивленно воскликнул Калиджон. — Мы приходили, смотрели. Снаружи порядок, нет никаких признаков взлома.

А обыск — это невозможно. Такое неуважение.

— Я хочу говорить с дочкой, — сказал Ерожин. — Можете ее вызвать?

Калиджон замялся:

— Дочери в городе нет.

— Как, и дочь исчезла? — Ерожин ответа не дождался. Калиджон молчал.

— Что у вас происходит? Люди исчезают, и никто ничего не может сказать. Вы городской отдел внутренних дел или пансионат благородных девиц? — не выдержал Петр Григорьевич. — У вас есть в архиве дело об исчезновении жены Вахида?

— Зачем так нервничать? — удивился Калиджон. — О жене Вахида никакого дела не заводили.

— Как не заводили? — не понял Ерожин.

— Это произошло давно. Я тогда работал шофером. Точно не помню, но, кажется, — Вахид-ака заявления не писал и дела не открывал.

— Жена пропала, а он не подал в розыск?

— Вахид-ака знал, как ему поступать.

Можно спросить у Кадырова. Манап-ака пожилой человек, но память у него хорошая.

— Кто такой Манап-ака?

— Мой дядя. Он тогда был начальником Вахида. При нем Райхон сбежала.

— С чего вы взяли, что она сбежала?

— Все говорят.

Манап Кадыров доживал свой век в трехкомнатной квартире микрорайона. Ерожин наконец кое-что стал вспоминать. В этом же микрорайоне он и ночевал в ту злополучную ночь.

Только из молодых саженцев выросли теперь огромные деревья и, закрыв зеленью дома до неузнаваемости, изменили пейзаж. Кадыров принял племянника с московским гостем в европейской гостиной. Другие комнаты, где копошились многочисленные внуки и управлялись с ними невестки Кадырова, не имели мебели, за исключением курпачей. Одеяла лежали стопками. Их разбрасывали по полу и спали, спасаясь от жары. Ерожина начал раздражать обязательный чайный обряд и тягомотный восточный этикет, когда перед разговором по существу положено интересоваться здоровьем детей, внуков и родственников, справляться об урожае винограда, персиков и урюка и только потом переходить к делу. Наконец Калиджон спросил Кадырова:

• Предыдущая
• 42/62
• Следующая