Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич - Страница 70

• Предыдущая
• 70/139
• Следующая

У Аннели есть мать.

Ее мать работает в Красном Кресте. Лечит бесплатно нелегалов. Ее мать в нескольких кварталах отсюда. Она жива. Аннели была в интернате, но она знает, кто ее мать и где она живет. Ее мать не умерла. Тут ее дом.

Земля со скрежетом тормозит, надетая на несмазанную ось, останавливается, океаны выплескиваются из берегов, континенты собираются гармошкой, людишки летят кувырком. Меня знобит.

— Не ври! — лаю я. — Не смей!

— Я не вру, — спокойно отвечает Аннели.

— Эй, мальчик! Ты оглох? Соня, возьми у меня слуховой аппарат, подари мальчику...

— И ты не ври. — Аннели смотрит на меня.

— Я не отсюда! Я из Европы! Из настоящей Европы! — говорю так, чтобы он услышал это своими старыми волосатыми ушами.

— О как! И зачем ты полез в эту чертову дыру? — интересуется старик.

— Не мог оставить Аннели одну. — Я выдерживаю ее взгляд.

— Жених и невеста! Жених и невеста! — поет тоненький голосок под столом.

— И что же она за врач, твоя мама? Давай импровизируй! — клокочу я.

— Репродуктивная медицина.

— Какое совпадение! И почему же мы тогда не обратились к ней с нашей проблемой? Кому такое доверишь, как не мамуле?! — Я не слышу себя, но весь стол уже пялится на нас.

И тут она бьет меня наотмашь тыльной стороной ладони — по губам, по зубам. Сильно, остро, больно, так, что слезы брызжут из глаз.

— А ты своей такое доверил бы?! — произносит она тихо и яростно.

— Моя мать сдохла! Туда ей и дорога!

И вся комната затыкается, словно звуковой кабель им всем обрубили. Старый Девендра хмурится, Радж привстает, Соня встревоженно качает головой, дети под столом замирают, старухи на нарах перестают резаться в кости.

— Как ты можешь говорить так о своих родителях? — изумленно выдыхает Радж.

— Не твое дело, ясно?! — Я тоже вскакиваю. — Она меня бросила подыхать!

— У тебя кровь идет. — Соня передает мне салфетку. — Приложи.

— Не надо. — Я отталкиваю ее руку. — Нам пора.

— Ты у нас дома! — Радж ловит мое запястье; хватка у него стальная, голос треснувший. — Ты наш гость. Пожалуйста, веди себя достойно.

— Не хер...

Не хер было спасать меня. Не хер было приводить меня к себе домой. Не хер было кормить. Что, ждали, что я завиляю хвостом?!

— Эй, мальчик! — хрипит мне седобородый. — Погоди! Поди сюда! Да не злись ты так! Иди, у нас редко бывают гости! Расскажешь старику, как там ваша Европа... Видишь, мне скоро помирать, а я туда так и не попал!

— Дед! Хватит нести чушь! — кричит ему через стол Радж. — Как будто мы дадим тебе умереть!

Тот перхает глухим смехом.

— Сколько раз говорил тебе, малыш! Не хочу я жить вечно! Вот тошнота-то — вечность!

— Не слушай старого! — отмахивается от Девендры бабка, его жена. — Врет и кокетничает! Кто ж жить не хочет?!

Аннели разглядывает свою руку: на ней порезы от моих зубов. Я поднимаюсь и подхожу к Девендре.

— Ну-ка брысь! — Он гонит со стула хитрого пацаненка со свороченным набок носом.

Мальчишка сморкается непокорно, но старик отвешивает ему добродушный подзатыльник, и тот живо слетает со своего места.

— Садись.

Стул освободился композитный, грязно-белый; у самого Девендры не такой — древний, железный, притом никакой ценности не имеющий — весь ржавый насквозь, исцарапанный и колченогий, однако старый индус так сидит на нем, словно это трон. Он блестит мокрым — видно, Девендра облил его, пока наливал себе воды, и от него идет странный запах, знакомый мне откуда-то. Ржавчина, вспоминаю я. Так пахнет ржавчина.

— Цапаешься со своей подружкой, — дырявыми легкими смеется он. — Дело житейское. Приятно знать, что там, за прозрачной стеной, вы такие же люди, как и мы тут. Выпьешь со мной?

Под рукой у него маленькая бутылочка хитрой формы. Не дожидаясь моего ответа, Девендра цедит из нее что-то мутное в пустой стакан, пододвигает мне, потом наливает себе.

— Ты-то куда, старый? Что тебе доктор говорит?! — ахает его носатая жена.

— То нельзя, это нельзя... Чего жить-то тогда? А эти мне еще предлагают вечно кряхтеть! — Он кивает на Раджа, чокается со мной и одним махом опрокидывает полстакана своей бодяги. — Твое здоровье!

Несет от нее ужасно. Но старик, утерев вишневые губы, смотрит на меня с такой насмешкой, что я набираю воздуху и выливаю эту дрянь в себя, прижигая разбитые губы.

Словно кипятка глотнул; слышу, как отрава стекает по моему пищеводу, как на ее пути сворачиваются белки и умирают клетки эпителия.

— Семьдесят градусов! — гордо заявляет старик. — О де ви, живая вода!

— Самогон! — кричит Радж. — Живая вода у буржуев в Европе!

— Пусть сами и хлещут ее! — кричит ему в ответ Девендра. — Иди-ка сюда, внучок!

Радж подбирается к нам; на меня он, впрочем, не смотрит.

— Выпей-ка! — Старик ему плещет полстакана. — Посмотри, на чем я сижу.

— На железном стуле, дед, — скучно, словно все это уже было слышано им сто раз, тянет Радж; стакан он держит в левой руке.

— Точно. А ты знаешь, — Девендра оборачивается ко мне, — почему я сижу на этом стуле, а? Он колченогий, он скрежещет, как моя жена своими зубами, он весь ржавый насквозь, сыплется, а я сижу на нем.

Я пожимаю плечами; живая вода мешается с моими соками, испаряется, и ее пьяными парами надувается моя голова.

Аннели с Соней, та гладит ее руки, Аннели кивает ей; уверен, что она чувствует на себе мой взгляд, но не хочет встретить его.

— Я не люблю композит! — объясняет старик. — Композит не ржавеет. Сто тысяч лет пройдет — а ваши стулья будут все такими же. Империи разрушатся, человечество вымрет, но посреди пустыни будет стоять сраный стул! — Он качает головой по-особому, по-индийски — подбородок движется вправо и влево, а макушка остается на месте. — Давай еще выпьем.

— Остановись! — скрипит крючконосая старушенция.

Девендра только посылает жене воздушный поцелуй. Разливает нам с Раджем, последним наполняет свой стакан.

— Это для богов стулья, а не для человека, — рассуждает он. — Ваше здоровье!

Радж пьет — левой, но следит за дедом с беспокойством. А мне уже все равно.

— А мы не боги, мальчик! — Старик довольно кряхтит и жмурится. — Что бы мы там ни химичили со своей требухой, это все жульничество. Вечные пластиковые стулья — это не для наших задниц. Нам нужны стулья, которые будут напоминать нам кое о чем... Ржавое железо — вот хороший матерьяльчик!

— Мы все равно достанем тебе их воды, дед! — упрямится Радж. — Разбавлю ею твое пойло, помолодеешь лет на десять, и тогда уж болтай себе сколько влезет о том, как хорошо помирать.

— Это тебе вечно жить надо! — смеется Девендра. — Ты молодой, а тебе все не хватает!

— Надо! Почему только буржуям можно? Это же несправедливо! Посмотри на него! — Радж толкает меня в бок; но не обидно. — Он, может, тебя старше в два раза, а ты его все мальчиком зовешь!

— Он-то? Что я, мальчишку от старика не отличу? Нет, внучек, человек не снаружи стареет, а внутри! А я этого пацана вижу насквозь! — Девендра ерошит мне волосы.

У обычного меня от такого шерсть бы на загривке дыбом встала, но индийская отрава распарила мои мозги, разжижила мою кровь. Не могу злиться.

— Давай спорить! — азартно кричит Радж. — Тебе сколько лет, друг?

— Я не мальчишка, — говорю я.

— Сколько? Двадцать три? Двадцать шесть? — перебирает старик.

— Двадцать девять.

— Двадцать девять! Пацан! — смеется Девендра.

— Друг! А ты правда оттуда? Из большой Европы? — спрашивает меня кто-то. К нам поближе перетащил стул для своей беременной жены студент-очкарик.

Она сидит, обмахивается ресницами с бабочкино крыло размером, кокетливая, словно и нет при ней ее обузы.

— Правда, — нетвердо говорю я.

— Вообще круто! — потирает руки студент. — Слушай, есть дело! Мне нужен партнер там, у вас!

— Наркотики через границу возить? — шучу я.

— Не, наркотой у нас Радж занимается! Звездную пыль делает. Я кино снимаю. Он про бизнес, я про искусство.

• Предыдущая
• 70/139
• Следующая