Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 97
- Предыдущая
- 97/234
- Следующая
– Почему это не можешь? Раньше ходил.
– Не могу, потому что в морду получу. В прямом или переносном смысле. И правильно получу. Оно мне надо?
– Вадька, мне обзванивать больницы? – строго спросила Аврора, все еще надеясь прищучить Вадима, который явно что-то скрывал.
– Мам, честное слово, все с ним в порядке, – отворачивался Вадим. – Я знаю, где он. Но не спрашивай ты меня больше. Я все сказал, что мог. Вернется, никуда не денется.
И Вадим бежал, оставив мать в тревоге и размышлениях. Он понимал, что рано или поздно ей придется рассказать обо всем. О том, что он собрался с духом и позвонил в известную справочную на Садовой, куда приходят сведения о найденных на улице без сознания, о доставленных в вытрезвитель и о тех, кому «дали» по какой-то причине пятнадцать суток.
«Лунин, Олег Михайлович, мелкий хулиган, – сообщили ему, – направлен на общественно-полезные работы. Освободится через две недели».
* * *
Вадим бежал, и все внутри него кипело от возмущения. «Осточертело!» – повторял он про себя. Словечко не отвязывалось, не таяло, не рассыпалось на буквы. Оно вертелось на языке волосатой щекотной гусеницей, цеплялось за зубы и не выплевывалось. Вадим, надеясь, что в расчлененном, перетасованном виде словечко потеряет способность к ежесекундной регенерации и его можно будет выплюнуть по частям, разжевывал его. «Черт, тело, рост, торс, чело, рот…» – бормотал он. Но он добился только того, что гусениц стало неизмеримо больше, и каждая из них набирала рост и обретала тело. «Осточертело!» Вадим понял, что, пока слово не найдет адресата, ему не удастся от него избавиться. И еще он понял, что несется, как сумасшедший, во вполне определенном направлении – к институтской краснокирпичной общаге, что у Гренадерского моста, несется своим ходом, забыв, что на свете есть трамваи и троллейбусы, а также и автобусы. Несется, забыв о том, что в общагу ему после известных событий хода нет, не пропустят его через проходную даже среди бела дня, а пользоваться крысиными ходами, прятаться, красться по коридорам ему… осточертело!
Но на ловца, как известно, и зверь бежит, и он столкнулся с Инной, отправлявшейся на практические занятия, буквально в двух шагах от входа в общежитие.
– Вадим!
И она на виду у всей общаги обхватила его руками, прижалась и, встав на цыпочки, ткнулась губами в ухо.
– Ва-а-денька…
В ухе заходил ее теплый язычок, а пальчики заелозили, обводя с внутренней стороны пояс джинсов.
– Ва-а-денька… Куда ты пропал? Я хотела сегодня к тебе домой забежать. И остаться… Можно?
– Инка, у меня мать дома и маленький брат. Неудобно. Инка, отцепись… – задыхаясь, сказал Вадим. – Инка, мне у всех на виду штаны снимать? Арестуют.
– Ва-а-денька… Как хочешь, мне все равно. Можно и в подъезде. А?.. Или до Антоши Миллера добежим, он пустит, он на кухне посидит или пойдет прогуляется…
– Какого Антоши Миллера?! – очнулся Вадим. Он вспомнил, что так звали густоголосого коротышку-художника, который устроил тот роковой вернисаж у себя на квартире. В квартире, где прогнил паркет и осыпался потолок, а вода лилась, да и то ржавой ниточной струйкой, лишь из кухонного крана. – Какого Антоши Миллера? Инка, ты соображаешь, что несешь?! Антоши Миллера… Где он теперь, твой Антоша Миллер, ты об этом подумала?!
– Где ж ему быть? Обычное дело: сидит дома и картины красит. Где ж ему быть-то? Ну, не хочешь к Антоше, можно к Марику. Это водитель с Гулькиной «скорой». У него машина крякнулась. Он теперь под ней лежит, а нас в кузов пустит, он всех пускает, он и сам с Гулькой… Там все удобства… А в анатомичку я сто раз успею. Ва-а-денька…
– Осточертело… – выплюнул, наконец, Вадим, с силой отрывая от себя руки Инны. – Инка, осточертело! Ты мне еще в морге трахнуться предложи… Инка! Ты не понимаешь?! Осточертело тискаться по грязным углам! Осточертела твоя диссида долбаная! Извини… Инка, мне твои приятели не интересны и не нужны. Мы чуть вместе со всей шайкой-лейкой любителей андеграунда в ментовку не загремели. Стоит того Антошина мазня, ты мне скажи?! Да пропади оно…
– Вадим… – испугалась Инна. Ее широко распахнутые глаза ловили отражение возлюбленного, но не находили его. Вадим отвернулся, он вообще потерял способность отражаться в ее глазах. – Вадим, Антошу что, гэбисты замели? И Леда, и Дипа? И Стива? И Капитана Гранта? Он же вообще «голубой»! Вадим! Вадька!
– Инка! Да на кой они гэбистам! Мелочь такая. Будет гэ-бэ с ними возиться! То есть, наверное, в гэ-бэ кто-то стукнул, а те в ментуру указания спустили, а милицейские и повязали всю теплую компашку под чутким руководством комитета. И теперь ребята загремели под фанфары. На пятнадцать суток. Антоша Миллер, Лед, Дип, Стив, голубой Грант какой-то… и Олег. И мы бы, Инка, с тобой загремели, если бы не Олег…
– Кто? Олег? Если бы не Олег? Какой Олег?
– Мой брат Олег. Я не знаю, как он там очутился, Франик говорит, его с работы в ДНД дежурить отправили. В общем, это он нас выдернул, а сам загремел вместе со всеми твоими… Я звонил, узнавал.
– Вадим, – бесцветным голосом произнесла Инна, – их же избивали. А мы убежали. Я думала, все разбежались. Так уже бывало, и все заканчивалось благополучно. Как в игре казаки-разбойники. Хоть стрелочки мелом ставь, никто не погонится, ловить не станет. А тут… Все всерьез. А мы убежали, их бросили.
– А что ты хотела? – жестко сказал Вадим, глядя на закопченный кирпич стены. – Что ты хотела? Чтобы нас тоже избили и упекли в кутузку? Бессмыслица какая-то.
– Как – бессмыслица?! – выдохнула Инна. – Они же – друзья. Они же наши друзья, Вадька.
– Друзья? – дернул плечом Вадим. – Инка, они, может быть, твои друзья. А я-то при чем? Ты не замечала, что они едва терпят мое присутствие, терпят только ради тебя? И я все это терпел только ради тебя. И… осточертело. В общем, придется тебе выбирать: я или эти… друзья которые. Выбирай. Я не обижусь, если окажется, что они тебе дороже. Честно. Скажешь уйти – уйду. Без обид.
Вадим стоял, отвернув лицо, спрятавшись под челкой, и скреб ногтем безымянного пальца грязный кирпич. Инна смотрела поверх его плеча и молчала. Долго молчала. Так долго, что молчание приобрело объем и вес и плотность дождевой тучи.
– Ну и ладно, – хрипло произнесла она наконец. Потом отступила на шаг и еще на один, оглядывая Вадима сквозь влагу, скопившуюся под веками. – Ладно. Пока. Я думала, ты наш.
– Мне уходить? – уточнил Вадим.
– Я сама, – ответила Инна и развернулась, побежала, не разбирая дороги, сдерживая слезы.
– Инка, я… – крикнул вслед Вадим, – Инка, я правда не обиделся! Не переживай так. Все утрясется, выйдут они через две недели!
И все же было очень обидно. Это он так – делал хорошую мину при плохой игре. Не должна она была бы его бросать. Но все же… Все же Вадим испытывал определенное облегчение, словно гора с плеч свалилась, словно сбросил со спины тяжелый мешок. Мешок, полный этих… «Друзей». Грязноватых, патлатых, нетрезвых, подкуренных, бесталанных, как пустая порода. По слухам, в этой породе можно найти и алмаз. Но не искать же, пачкаться. Да и как отличишь? Они ведь, алмазы-то, говорят, невзрачные на вид, пока их не отшлифуешь. «У меня своя дорога, – твердил себе Вадим, – своя». На ходу он нервно взлохматил волосы, пропустил через пальцы длинную челку, словно пытался вычесать – как перхоть – зародившийся было под волосами стыд.
* * *
За неделю новоявленные «декабристы» почти привыкли к тому, что мертвые – они и есть мертвые. Может быть, где-то они и воскресают или не воскресают, а просто разгуливают по ночам, но только не в советском морге. В советском морге они не покойники, не мертвецы, не усопшие, не преставившиеся, не почившие, а – трупы, сгусток несвежей органической материи, и не имеют они ни пола, ни возраста, ни имени, а лишь инвентарный номер. И церемониться с ними особенно нечего, если никто не видит. Свалил, не глядя, на металлический стол, поправил простынку и пошел за следующим.
- Предыдущая
- 97/234
- Следующая
