Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 81

• Предыдущая
• 81/234
• Следующая

Франик, Франик. Хитрец, интриган, живчик, фантазер и врунишка. По-кошачьи эгоистичен. И щедр. Все сокровища души отдаст тому, кого любит, луну достанет с неба. Похоже, сейчас только для него важно, чтобы все мы оставались вместе.

Тем не менее семейное единство становилось все более эфемерным, поскольку сегодня Михаила Александровича пригласили в роскошный, застланный красно-зеленым ковром кабинет зама по зарубежным связям, усадили в гостевое дерматиновое кресло и спросили:

– Как вы, Михаил Александрович, смотрите на то, чтобы попутешествовать? По Африке? Здоровье позволяет? Горилл и злых крокодилов не боитесь? Консультантом.

Михаил Александрович, полагавший, что его в очередной раз призвали редактировать отвратительно переведенную личными «девочками» зама статью из специального журнала (вероятно, о проблемах африканского мостостроения), счел вопрос риторическим, но из вежливости, определяемой субординацией, оценил юмор:

– Горилл и крокодилов консультировать?

Зам, обладавший сангвиническим темпераментом, красиво, раскатисто хохотнул, фамильярно хлопнул не любившего тактильных контактов с начальством Михаила Александровича по предплечью, подмигнул и, интимно занизив голос, чтобы в первом отделе через потайной микрофон не услышали и не обвинили в расизме, ответил:

– Почти. Почти. Хотя речь идет о пустыне. В пустыне они, кажется, не водятся? Там больше верблюды.

Михаил Александрович поморщился и, решив сократить время общения с неприятным ему человеком, взял быка за рога:

– Давайте вашу статью, Карл Марленович, верну через пару дней.

– О-о, если уж вы сами заговорили, Михаил Александрович, то статей, собственно, две. И заранее вам благодарен. Но вы, я так понимаю, еще не осознали?.. Э-э-э, не осознали, говорю, важность момента? Не врубились, как моя распрекрасная внученька выражается?

– Карл Марленович, что тут осознавать? Я понял все: статей не одна, а две на сей раз. Обе Вавочка переврала и за переработку отгулы взяла, как всегда… Да понял я все, – уныло улыбнулся Михаил Александрович.

– Одну Вавочка, вторую Дуся, – ворчливо уточнил Карл Марленович. – Одному сокровищу два года до пенсии, второму – полтора. Я, знаете, гуманист, и уволить их рука не поднимается. Пропадут девушки. М-да.

Карл Марленович горестно задумался, опустив голову, но не долго сохранял похоронную мину. Он встрепенулся и объяснил, наконец:

– Милейший вы наш Михаил Александрович! Баландин заболел. Вы понимаете? В таких случаях, по причине доскональной проверенности и верности идеалам, всегда ездил он. Добросовестно нес развивающимся странам свет социализма. Ну и профессионально курировал строителей. Хмм… Ему операцию делать, язва у него, а у нас масса договоров. Ну, не то чтобы масса, а несколько. С некоторыми африканскими странами. Надо ехать, консультировать. И вот, мы тут с Меркушевым (из первого отдела, знаете?) решили, что вы тоже, э-э-э, верны идеалам. Член партии, серьезный, оч-чень серьезный и крепкий специалист… Поедете? В Ливию?

Тут Михаил Александрович и брякнул свое: «Подумаю», ставшее историческим и вошедшее в предания конторы благодаря тому, что у стен есть уши. Кабанья физиономия Карла Марленовича вытянулась и стала похожа на лосиную, так он был поражен ответом. Потрясен. Мир перевернулся. Совслужащий, видите ли, «подумает», ехать ли ему в загранкомандировку! «По-ду-ма-ет»!!!

– Михаил Александрович, – потерянно развел руками Карл Марленович, – ну, Михаил Александрович, ладно… Ладно, думайте. Господи, боже мой!

Михаил Александрович осознал бестактность своего ответа, но удержался и не стал мельтешить, объясняя, что его не так поняли. Он обещал дать ответ завтра, так как должен уладить кое-какие семейные дела, и если они уладятся, то он, безусловно, поедет.

И вот он сидит в своем кабинете, куда стащена вся старая, неустойчивая мебель, сидит и переводит взгляд с едва прикрытого тюлевой сеткой маленького окошка, расположенного почти под потолком, на допотопный книжный шкаф с черновыми рукописями академика Михельсона, стоящий косо по причине неровности прикрываемой им стены и недружных паркетных плашек, сидит и размышляет, как бы так поставить возлюбленную супругу перед фактом своей поездки, чтобы поменьше было всяких охов-вздохов.

Хотя когда это они были, охи-вздохи? Разве Авроре Францевне свойственно декорировать свои горестные переживания охами, вздохами и слезами напоказ? Она, надо отдать ей должное, всегда принимала невзгоды с холодноватой мужественностью. И если в радости и любви она была сентиментальна и податлива, как золотистый теплый воск, то в горести становилась тверда и холодна, словно речной окатыш, кремешок, могущий послужить и для высекания огня, и для закладывания в пращу. Мадемуазель де Лавальер! Перламутровая хромоножка! Ха! Как бы не так.

Михаилу Александровичу лучше чем кому-либо другому были известны особенности характера возлюбленной супруги, и он обманывал себя, размышляя о пресловутых охах и вздохах. Он как раз в глубине души не сомневался в том, что их не будет, что Аврора, наоборот, сожмется тугой пружинкой, готовая целиком и полностью принять на себя заботу о трех сыновьях, и плотно сомкнувшиеся стальные спирали надежно перекроют доступ к ее нежной шелковистой восковой сердцевинке. В действительности именно эта неизбежность, неотвратимость потери сердечного контакта с женой и смущала Михаила Александровича, беспокоила и вызывала неприятные ощущения в области солнечного сплетения.

Кроме того, он вдруг понял, что был несправедлив, отказывая Авроре в праве на уединение, так как сам-то уже очень давно, более одиннадцати лет назад, с момента воцарения в квартире Франика, оборудовал себе логово в бывшей дворницкой. И кабинетом это логово называлось очень условно, так как Михаил Александрович не имел обыкновения работать дома. Он здесь уединялся: сначала, когда засыпали младенец Франик и не способная передвигаться без посторонней помощи Аврора, потом, когда Франик подрос, а Аврора поправилась, – по привычке, ради чтения «Вечернего Ленинграда», разгадывания кроссворда или захватывающего полета по волнам транзистора, чего Аврора Францевна терпеть не могла. А ему так нравился этот серфинг, так увлекали шум, писк, вой, треск, гудение и шипение эфирных джунглей, что вытащить его из логова в минуты, по меткому выражению Вадима, общения с духами было проблематично.

Будь жива Мария, она бы рассказала, что когда-то в Киеве точно так же они с матерью и прислугой Любонькой, ради воскресного обеда или решения неотложных бытовых проблем вытаскивали из кабинета – из «норы адвоката» – ее отца, деда Михаила Александровича, а он ворчал, негодовал, топал ногами и умышленно терял пенсне в знак протеста, что прервано священнодействие и воистину историческая, блестящая речь, долженствующая прозвучать не далее как на следующей неделе в зале суда, сегодня осталась недописанной. Точно так же или почти так же недоволен был и Михаил Александрович, когда прерывали его «камлание», приобщение к «музыке сфер». Что находил он в этих звуках, в этой скребущей нервы какофонии? Что за картины виделись ему? Он не на шутку сердился, когда задавали подобные вопросы, и бурчал в ответ:

– С чего вы взяли? Что я могу видеть? Духовидца нашли. С партбилетом и должностью ведущего инженера.

Он не лгал и не лукавил, и стесняться ему было нечего, он и в самом деле не обладал высокоразвитым художественным воображением, но никто ему не верил, и Михаил Александрович, теперь уже не только из «любви к искусству», но и из чистого упрямства не желавший расставаться со своим пристрастием, стал замечать за собой, что с некоторых пор пытается увидеть за звуком образ, за диссонансным сочетанием – событие, и за чередой звуков, которые он воспринимал как гармонические, виделись ему стройные рукотворные сооружения (мосты и тоннели, к примеру, или Останкинская телебашня).

Но сейчас Михаил Александрович не стал включать приемник. Он оставил дверь в кабинет полуоткрытой, чтобы слышать, как плещется и поет в ванной Франик, и чтобы уловить момент, когда тот отправится к Авроре пожелать ей спокойной ночи и получить традиционный нежный поцелуй. В этот момент под предлогом благопожеланий на сон грядущий Михаил Александрович и намеревался вернуться в гостиную и рассказать Авроре о своей командировке в Африку. Он очень рассчитывал на способность Франика высказывать не по-детски здравые суждения, в основе которых лежала, однако, детская восторженность. Уверенный, немигающий взгляд, которым Франик подкреплял свои суждения, не оставлял сомнений в том, что сей младенец глаголет истину. Справедливости ради надо отметить, что Франик, паршивец, случалось, и лгал столь же уверенно, и Михаил Александрович раз за разом попадался на эту удочку, напрочь забывая о прошлых прегрешениях любимца. «Единожды солгавший, кто тебе поверит?» А смотря как лгать и смотря какую мордаху строить после того, как тебя вывели на чистую воду. Смотря чем мотивировать свое лганье.

• Предыдущая
• 81/234
• Следующая