Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 59
- Предыдущая
- 59/234
- Следующая
Вот такая история, фрау Шаде. Мне бы на этом и остановиться, тем более что рука у меня прямо-таки отнимается, пальцы сводит, и донимает колотье в ямке над локтем. Мне бы и остановиться, да и бумага закончилась, а если я попрошу у Толстого Клауса еще, он потребует за это плату – полпачки сигарет, например, а мне жалко сигарет. Крохобор он, наш Клаус, и мелкий жулик.
Мне бы и остановиться, да, оказывается, сложное это дело – остановиться, закруглить сюжет, не бросить героев, даже и умерших, на произвол судьбы…»
Последняя страница закончилась на полуслове, других страниц не было, и фрау Шаде с сожалением отложила черную папку. Но потом спохватилась и вновь открыла рукопись на последней странице в смутной надежде найти эпилог. И он нашелся на оборотной стороне последнего листа, написанный очень мелким почерком – каждая буковка с горчичное семечко, очевидно, ради экономии места.
...
«А бумагу у Толстого Клауса я просить все равно не желаю. Мне и написать-то осталось чуть-чуть, чтобы завершить „Повесть о Марии и Франце“, – я бы так, без затей, назвал мое сочинение. Чем проще, тем лучше, не так ли, мудрейшая из мудрых? Так вот, возвращаясь к Марии и Францу. Умерли они, одновременно ли, нет ли, в один день, и похоронили их рядом… Марию похоронили, как и положено, в гробу, и смерть, согласно упомянутой семейной легенде, нисколько не изменила ее внешности. А вот что до Франца, то, на мой цинический взгляд, еще большой вопрос, его ли похоронили рядом с Марией. Что там было хоронить-то, после того как горящие останки самолета рухнули на землю? Землю и похоронили. Аврора, в сопровождении ответственных лиц, слетала на место гибели, взяла горсть земли и привезла в фарфоровой запечатанной урночке в Ленинград.
Похоронили их в уютнейшем уголке Васильевского острова – на Смоленском кладбище, за собором, ближе к речке Смоленке, очистив небольшую площадку среди кленов. Академия наук воздвигла на могиле помпезный памятник с высеченным на нем профильным портретом академика Михельсона, мало что общего имеющим с оригиналом. А рядом притулилось скромное надгробие Марии, чья память не была увековечена ни портретом, которого не нашлось, ни эпитафией. На тонкой мраморной дощечке высекли лишь ее имя да годы жизни.
Ах, грустная эта история, фрау Шаде! Но и утомился же я, описывая жизненные перипетии своих родственников. Знал бы, что так раскисну, ни за что не взялся бы за перо. Лучше бы мне было просто рассказать Вам эту историю. А у нее и продолжение есть. Хотите поведаю? В частной беседе? Льщу себя надеждой, фрау Шаде, что Вам небезынтересно будет услышать о том, как сложились судьбы потомков Франца и Марии, которых судьба свела на снежной горке в пригороде. Не зря же она их свела. Вот увидите – совсем не зря. К тому же, добрая фрау, я бы с удовольствием побеседовал с Вами и без всякого повода – так, ни о чем, о ерунде. Например, о своем будущем. Впрочем, не такая уж это и ерунда, это я так, из кокетства, говорю, что ерунда. Почему-то в своей одиночке (меня ведь содержат в одиночной камере, фрау, как особо опасного преступника или, быть может, как особо ценный экземпляр из представителей хомо сапиенс), в своей одиночке я все еще уверен, что у меня имеется будущее, возможно, не самое блестящее, но имеется.
А сейчас позвольте распрощаться, дражайшая фрау.
С надеждой на новую встречу, остаюсь Ваш верный слуга Франц Гофман»
Вот и все. Теперь на самом деле все, рукопись закончена, и ее автор с последней страницы, фигурально выражаясь, протягивает руку своему единственному читателю. Фрау Шаде поймала себя на том, что гладит пальцами последнюю страницу «манускрипта». Она вздрогнула и отложила черную папку, а потом подумала, что Гофмана, скорее всего, не зря держат в одиночке и упомянутому на страницах рукописи надзирателю по прозвищу Толстый Клаус вообще-то не позавидуешь, если он не окончательно туп и потому непрошибаем. Весьма вероятно, что этот самый Клаус стал для Гофмана чем-то вроде подопытного существа, живого аттракциона, мышью для сытого кота. Ее опыт психолога подсказывал ей, что Франц Гофман наделен от природы недюжинной силой воли и даром внушения, и даже если он сам об этом не знает, то ничто не мешает пользоваться ему этим даром бессознательно, и он наверняка ощущает свою власть над некоторыми людьми.
Кроме того, нет никаких сомнений в том, что природа наделила герра Гофмана и незаурядной предприимчивостью. Ему просто на месте не усидеть, он любопытен и подвижен, словно кошка, и весьма смышлен. А интуиция? У него интуиция хищника – чувство добычи. Поэтому несколько ослаблен инстинкт самосохранения. У животных это компенсируется силой и ловкостью. А как у нас? Ну, ловкость-то в наличии. Сила? Не Портос, разумеется, но мышцы явно не кисельные, что бы он там ни писал о сильном утомлении и о «колотье» в ямке над локтем. Шаде бросила взгляд на спящего Кота: полностью расслаблен, хвост на отлете, глаза зажмурены. У кошек уникальная способность к релаксации. По идее, и Франц Гофман должен обладать подобной способностью, иначе его организм, при его-то образе жизни, слишком быстро износится, и прежде всего износится нервная система. Ему иногда просто необходим продолжительный отдых. И, кто знает, не выбрал ли он местом отдыха тюрьму? Нет, нет, конечно же, не сознательно, но мало ли какие штуки выкидывает подсознание? Если организм устал, а кора мозга, отвечающая за сознательную, волевую деятельность, отдохнуть не позволяет (есть вероятность, что отдых Гофман считает состоянием для себя позорным), так вот, если организм устал, тут-то подсознание и устраивает диверсию: заставляет своего носителя попасться на месте преступления и отправляет его в узилище, где ему мало что позволено. Нервная и физическая нагрузка если и не уменьшаются, то перераспределяются. В этом – отдых. Смена обстановки, так сказать.
Фрау Шаде хмыкнула про себя. Не написать ли ей научно-популярную статью на тему «Почему преступники сидят в тюрьме, или Тюрьма как место отдыха»? И поместить в раздел юмора какого-нибудь периодического издания. Вот именно. Ее просто засмеют. Лучше уж держать такие размышления при себе. Только очень уж оригинален наш малыш. Как там сказал лейтенант Клотц? От него не знаешь чего ждать? А точнее, от него можно ожидать чего угодно.
Так что мы получаем? Тип фантазера, авантюриста, незаурядного преступника, персонажа старых детективов, проходящего под амплуа вора-джентльмена. Если такие люди с детства хорошо обеспечены, они пускаются во все тяжкие исключительно ради удовольствия, это для них игра. Если же обстоятельства их стеснены, то они начинают зарабатывать таким способом (и к тому же их преступления оказываются непросты, а потому оригинальны), и эта работа приходится им по душе.
Он, к счастью, не убийца. Убить, несмотря на повадки хищника, Гофман способен только в случае крайней необходимости, когда не остается иного выхода, из самозащиты, или по неосторожности. Вынужденное убийство скажется на его психике, возможно даже, что он прекратит свою преступную деятельность. А то и в монастырь уйдет, если не поймают. Или не в монастырь, а в Армию спасения, с него станется. Только скучно ему там будет, он ведь не апостол по сути своей, он – мессия, он – лидер, он первичен.
Фрау Шаде вновь не сумела унять разыгравшегося воображения и теперь укоряла себя: опытный профессиональный психолог, а мысли – как у зеленой девчонки, первокурсницы психологического факультета. То «Тюрьма как место отдыха», то теперь – как бы это назвать? – «Преступные склонности и мессианство», что ли? Глупость какая. Он же не маньяк. Но она, хотя и укоряла себя за дилетантизм, никак не могла выпутаться из паутины своих размышлений.
«Мессианство, апостольство, – размышляла она. – Нет, это ни при чем. Он не способен возглавлять движение, ему не нужна власть во имя власти или власть идейная, чем бы там властолюбие ни маскировалось. Я уверена, что ему смешны потуги абсолютно всех политических деятелей, любых лидеров. А что касается апостольства. Что касается апостольства, то, появись у него поклонники или последователи, он их презирал бы. Туго пришлось бы его апостолам! Да он бы из них клоунов сделал, превратил бы в посмешище! Все дело в том, что он одиночка. И о чем я размышляю? Я же давно пришла к выводу о том, что наш Франц Гофман исключительно самодостаточен».
- Предыдущая
- 59/234
- Следующая
