Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 105

• Предыдущая
• 105/234
• Следующая

Предмет был пакостный и непонятный. Не понятный никому и, скорее всего, даже преподавательнице, стервозного вида красотке бальзаковского возраста. Предмет был пакостный и непонятный хотя бы потому, что никакой действительно научной основы у экономики социализма быть не могло. И все объемистые монографические труды, нашпигованные цитатами, вся тьма-тьмущая диссертаций, все учебники и учебные пособия в средней студенческой голове оставляли туман и только. Но особо умные, те, которые за туманом цитат и лозунгов умудрялись видеть суть, удивлялись донельзя, обнаружив, что политэкономия социализма выстроена по аналогии с одним хорошо известным в Средние века «законом природы», гласящим, что если есть корзина с грязным бельем, то там обязательно зародится мышь. Так что ждите, товарищи! Уже скоро! Уже скоро в лоне нашей политики зародится экономика. Всем экономикам экономика. Вот как! А пока вместо экономики у нас План.

Умникам и выпендрежникам политэкономическая стервоза сразу ставила двойки и вынуждала пересдавать дурацкий предмет до тех пор, пока ей не надоедало лицезреть физиономию студента, с каждым разом становившуюся все более тупой и невыразительной. Когда язык пытаемого начинал заплетаться, руки трястись, и всем своим видом несчастный уже напоминал чахлое растеньице, зараженное мучнистой росой, тогда политэкономша раздувалась, как насытившийся кровосос, и ставила несчастному вожделенное, вымоленное у всех святых и всех нечистых «удовлетворительно».

Вадим перед экзаменом беспокоился не больше, чем всегда, а это означало, что почти совсем не беспокоился, привыкнув получать по всем предметам «отлично». Он знал, как действует его «козырная» зачетка на преподавателей, и, даже когда он отвечал не слишком блестяще, к нему относились более чем снисходительно и ставили очередную пятерку. Поэтому «неуд» по политэкономии социализма он поначалу воспринял как абсурд, недоразумение, глупую клоунаду со стороны преподавательницы. «Неуд» был безжалостно, вопреки всем неписаным законам, предоставляющим льготы отличникам, поставлен в ведомость. Стервоза потянулась было к Вадимовой зачетке, но Вадим ее спас, почти выдернув из ослепительно наманикюренных цепких грабок, выскочил из аудитории сам не свой, растерянный и убитый, и понесся карьером по коридору, как будто за ним черти гнались, как будто пятидесятиметровку на нормы ГТО сдавал.

Вадим рассчитывал на отличную оценку еще и потому, что учебник он, как ему казалось, вызубрил, а дополнительный материал читал еще раньше, поскольку готовился вступать в партию, а для этого следовало быть в курсе «генеральной линии». Но, оказывается, надо было не просто зубрить, но еще и «мыслить». А напрягать мыслительный аппарат, чтобы глубоко постичь политэкономию социализма, Вадим, будучи нормальным человеком, не удосужился, поэтому, пытаясь отвечать на дополнительные вопросы, он не смог связать концы с концами и оскандалился. Дополнительные вопросы были не то чтобы незаконные, но такие, однако, на которые четких и ясных ответов никто бы на свете не дал. Вопросы были специальные, чтобы заваливать того, кого велено завалить по каким-либо причинам.

– Что такое «народное достояние»? – спросила кровососка. – Как вы понимаете это словосочетание, Вадим Михайлович?

Вадим Михайлович в одну секунду осознал, что он никак не понимает этого словосочетания, что «народное достояние» для него пустой звук, не более того. И это в полной мере показал его ответ, если можно было назвать ответом нечленораздельное мычание.

– Как же так, Вадим Михайлович? – делано удивилась кровососка. – Это же основа основ политэкономии социализма! Как можно выходить на экзамен, не зная базовых вещей? За это сразу надо ставить «неудовлетворительно». – Но «неудовлетворительно» она поставила не сразу и что такое «народное достояние» тоже не стала объяснять. И не иначе как ради пущего унижения Вадима Михайловича задала ему еще один завальный вопрос:

– В чем, по-вашему, Вадим Михайлович, коренное отличие экономики социализма от экономики капитализма?

Вадим Михайлович воспрянул, так как много чего мог сказать по этому поводу, о плановости, например, но он, оказывается, отвечая, упустил из виду самое главное, а именно то, что экономика социализма направлена на укрепление благосостояния трудящихся. Он это знал, но забыл, как последний троечник, потому что стервоза, поджав губы, смотрела на него немигающим удавьим взглядом. И влепила «неуд».

– Предвкушаю удовольствие очередной встречи с вами, Вадим Михайлович, – пустила она ядовитую стрелу в спину удиравшему Вадиму и любезно улыбнулась замершей аудитории. Еще бы не замершей: спектакль-то был невиданный, сюжет-то был достоин кисти какого-нибудь нового передвижника. «Ленинский стипендиат получает двойку по политэкономии социализма» – вот этакое концептуальное название можно было бы дать картине, будь она написана кем-нибудь из забубенных приятелей Антоши Миллера.

Стипендии Вадим, само собой, лишился, и не только ленинской, но и обычной, и сразу почувствовал себя щенком и иждивенцем. Но ему перед летом предстояло еще одно испытание – вступление в ряды членов КПСС. Радости от этого не было никакой, но членство, как было известно, открывало некоторые перспективы, поэтому Вадим, не лишенный карьерных амбиций, посчитал в свое время необходимым вступить в партию. Накануне знаменательного события он пошел в парикмахерскую и расстался со своей вольной беспартийной челкой, свисавшей черным вымпелом ниже бровей. Расстался и пожалел о ней, застеснялся: Вадим совершенно забыл, что у него тонкие брови стрелками, нежные и безвольные. Для того чтобы скрыть эту девичью красоту, он и начал когда-то отращивать свою вороную гривку.

Брови четко выделялись на белом, не загоревшем под челкой лбу, а то, что осталось от челки, было зализано на бочок, добропорядочно до противности. Удачным дополнением к такому облику послужила бы скрипочка под мышкой и черная папка с нотами на веревочных бретельках. И мелкая, носками внутрь, поступь стоптанных плоской стопой, но начищенных до блеска бареток с норовящими развязаться шнурочками. И никакой тебе комсомольской боевитости. Вадим почувствовал себя незащищенным и ущербным. Наверное, точно так же почувствовал себя Самсон, когда его предательски остригла Далила, чтобы лишить победной мощи. Тогда Вадим начесал на лоб остатки прежней роскоши и прилизал, чтобы вышло подлиннее. На сей раз из зеркала на него посмотрела смазливая фарцеватая физиономия. Самое то вступать в партию с такой физиономией! И Вадим всерьез струхнул, замандражировал, ему пришло в голову, что коммунистом он может и не стать.

Вадима не обманули предчувствия: в партию его не приняли. Поначалу на собрании все складывалось благополучно, никто из своих не собирался его топить, сиял яркий, улыбчивый майский день, в приоткрытое по случаю наступившего тепла окно веяло ароматом только что распустившейся сирени, и процедура шла спокойно, по регламенту, чин чинарем. Вадим, в волнении ерошивший остатки шевелюры, постепенно успокоился, расслабился, откинулся на спинку стула и ждал, когда отзвучат характеристики и рекомендации, пройдет голосование и его поздравят с вступлением в сплоченные ряды.

Но не тут-то было. Когда прозвучало, казалось, уже последнее: «Кто еще хочет выступить, товарищи?» – поднялся представитель райкома, солидно заперхал в кулак и сказал хорошо поставленным басом оперного Мефистофеля:

– Вот вы тут, товарищи, дифирамбы пели товарищу Лунину, а у райкома другое мнение. Райком располагает сведениями о том, что товарищ Лунин нарушал устав во время прохождения кандидатского стажа в пункте, который касается морального облика строителя коммунизма. Кроме того, Лунин поддерживал неправильные связи, связи вредные и порочащие кандидата в члены КПСС. И эти связи сказались на его идеологическом облике. Знания Лунина о политэкономии социализма (да-да! райкому и об этом известно!) оказались неудовлетворительными, что свидетельствует о по меньшей мере равнодушном отношении Лунина к основам основ нашего социалистического государства. По меньшеймере равнодушном! А если судить по вашим выступлениям, товарищи, то товарищ Лунин у нас – образец для подражания, и ему следует при жизни ставить памятник. Где же здоровая критика, товарищи?

• Предыдущая
• 105/234
• Следующая