Гранатовые джунгли (ЛП) - Браун Рита Мэй - Страница 16

- У тебя есть я. Я - твой отец. Ты не будешь одинока, пока я рядом.

- Папа, но тебя же не бывает рядом.

Его, похоже, так задело, что я готова была язык себе откусить.

- Это потому, что я теперь так устаю, когда прихожу с работы. Когда ты была маленькая, и я приходил домой, ты уже спала. Потом, когда ты росла, ты гуляла на улице с ребятами. Теперь я, видно, не могу работать в полную силу. Иногда на работе я думаю - пойти бы домой, поужинать, а потом съездить в школу, посмотреть, как ты там заправляешь. А потом сажусь, беру газету и засыпаю. Мало я бываю рядом с тобой. Слишком старый я, наверное... Прости меня, милая.

- И меня прости, папа, - я смотрела в темные волны и старалась не смотреть ему в лицо.

- Молли, я и вправду горжусь тем, как у тебя идут дела в школе. Ты, как всегда, нечто особенное. Однажды ты будешь большим человеком. И продолжай бороться за себя. Раз уж ты с Кэрри воюешь, все остальные для тебя будут так, семечки, - он усмехнулся и продолжал: - Ты знаешь, в какой колледж пойдешь и чем будешь заниматься?

- Пока нет - насчет колледжа. Может быть, я пойду в один из этих чванных Семи Сестер, куда ходят богатенькие девчонки, а может, в крупный городской колледж. Зависит от того, кто предложит мне лучшие условия. Но я, кажется, знаю, чем хочу заниматься - буду юристом или режиссером в кино. Это единственное, что меня интересует.

- Из тебя получится хороший юрист. Тебя никто не переспорит, и ты любого превратишь в котлету. А вот насчет кино не знаю. Ты в Голливуд, что ли, собираешься? Говорят, там дурное место.

- Не знаю. Студии разваливаются, насколько мне известно. Кажется, все время открывается то одна, то другая - новые компании и персонал. Но сначала надо научиться. Женщин-режиссеров нет, так что, видно, придется как следует пробиваться, а с юриспруденцией, я знаю, у меня может получиться. Но я бы скорее снимала кино, чем держала речи перед сонными присяжными.

- Тогда снимай кино. Жизнь у тебя одна, поэтому занимайся тем, чем хочешь.

- Я так и собираюсь делать.

- А как насчет брака?

- Никогда. И точка.

- Так я и думал. У тебя, кажется, не очень-то свербит с той стороны передника. Между нами, меня убьет, если ты будешь ползать на коленях перед кем бы то ни было, особенно перед мужем.

- Вот и не волнуйся, потому что этого не будет. И вообще, зачем покупать корову, если можно доставать молоко бесплатно? Я могу трахаться всегда, когда мне заблагорассудится.

Он засмеялся.

- Люди с ума сходят из-за секса. Но послушай совет от своего старика - делай все, что хочешь, но помалкивай об этом, - в его голосе была странная печаль; он помолчал и наклонился, чертя круги на песке. - Молли, в моей жизни я мало чего добился, и она уже почти кончена. Мне пятьдесят семь лет. Пятьдесят семь. Не могу к этому привыкнуть. Когда я думаю о себе, иногда кажется, мне еще шестнадцать. Смешно, правда? Для тебя я старый чудак, а я все еще не могу поверить, что я старый. Послушай меня, - его голос стал крепче, - делай все, что хочешь, и пусть весь мир катится к чертям. Учись на своем старике. Я, черт возьми, ничего в жизни не сделал, а теперь я слишком стар, чтобы сделать хоть что-нибудь. Все, что у меня есть - это разбитые мечты и дом под залог, за который еще десять лет придется выплачивать. Я трудился всю свою жизнь, и все, чем могу похвастать - этот розовый дом-коробка рядом с железной дорогой и рядом с такими же коробками. Сплошное дерьмо. К черту все торпеды, детка, и полный вперед! Не слушай никого, кроме себя самой.

- Папа, ты снова насмотрелся фильмов про войну, - я обняла его и поцеловала в седую соленую щетину.

Середина июля была жаркой. Я с торжеством вернулась из Штата Девочек^{22}, где стала губернатором. Кэрри и Флоренс ворчали, что теперь со мной совсем сладу не будет. Карл пошел на работу и всем по пути говорил, что его дочь когда-нибудь станет настоящим губернатором. Однажды ночью, после того, как я вернулась из Таллахасси, мы с Карлом смотрели «Питера Ганна»^{23} по телеку. Мы поспорили, кто окажется злодеем, и Карл выиграл, потому что это был повторный показ. Он не говорил мне, что уже видел эту серию, пока все не кончилось, и по пути в спальню все время смеялся.

Я пошла спать около одиннадцати и уснула под шорох пальмовых листьев на улице. Пальмы шуршат так же, как дождь, это очень успокаивает. Из глубокого сна меня вырвало ощущение, что кто-то вцепился мне в лицо. Чьи-то ногти царапали мне горло. В комнате была темень, только ярко-красный огонек с улицы пробивался через жалюзи. Я увидела еще один силуэт у кровати, кто-то отрывал от меня того, кто в меня вцепился. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидела, что это Кэрри на меня набросилась, издавая странные звуки.

Она убьет меня. Она съехала с катушек и сейчас меня задушит. Вдруг она завыла во все горло:

- Вставай, вставай! Карл умер. Вставай, Молли, твой отец умер!

Флоренс, которая обеими руками отдирала Кэрри от меня, добавила:

 - Он там, в гостиной, если хочешь его увидеть, пока не увезли. Иди же, скорая помощь уже здесь, и доктор тоже.

Я накинула халат и бросилась в гостиную, где висело большое зеркало с нарисованными фламинго. Там, под зеркалом, перед дверью было тело Карла. Его глаза смотрели мне в глаза, и лицо его все посинело.

- Почему он такой синий?

Врач ответил:

- Сердечный приступ. Это случилось совсем внезапно. Ему только хватило времени, чтобы предупредить Кэрри, и он сказал, что у него, кажется, что-то с сердцем, а потом - хлоп, и нету его.

Люди со скорой помощи подошли и с любопытством глазели на мой халат. Им плевать было, что у меня отец умер. Я для них была шестнадцатилетней задницей в купальном халате. Врач сказал мне, чтобы Кэрри подержали на транквилизаторах, потому что она совсем выбита из колеи. Хотя мы всю ночь пичкали ее пилюлями, она не могла спать и плакала:

- Какой сегодня день? Где мой Карл? - потом начинала звать его, как кошку: - Карл, ох, Карл, иди ко мне-е-е-е!

Нечего было и пытаться заснуть, так что мы с Флоренс всю ночь оставались на ногах и обсуждали приготовления к похоронам. Флоренс поглядывала на меня, ждала, чтобы я сорвалась или заплакала. Если бы я заплакала, она сказала бы, чтобы я взяла себя в руки, ради Кэрри. А я не плакала, поэтому она обвиняла меня, что я бессердечная и вовсе не любила Карла, ведь он мне не родной отец. Укоряла меня за то, что я приемная, и что приемные дети не испытывают настоящих чувств к своим родителям. Я ни слова не говорила. Мне было нечего сказать этой женщине. Пусть себе думает, что ей взбредет в голову. Какое мне дело, что думают такие люди?

Похороны были назначены на воскресенье. Когда мы пошли в похоронное бюро^{24}  Циммера с одеждой Карла, мы обнаружили, что Карла там нет. Мы обзвонили все похоронные бюро в городе, пытаясь найти его останки, и нашли его в похоронном бюро Болта. Поскольку его фамилия была Болт, врачи со скорой помощи перепутали и доставили его не в то помещение. Им было плевать, что они ошиблись, а нам пришлось дважды платить.

После панихиды мы забрались в длинный белый «континентал», чтобы выехать на кладбище, и у Кэрри хватило чувства юмора, чтобы заметить:

- Ну, уж это в первый раз я езжу на такой шикарной машине. Видно, чтобы проехаться на «линкольн-континентал», сперва надо помереть.

Она хихикнула, а Флоренс бросила на нее такой взгляд, как будто она была убита горем. По-моему, это и вправду было смешно. Несмотря на все наши ссоры, нельзя было не видеть, что Кэрри не проведешь, и она считала, что мир, как правило, представляет собой шоу для потехи богатых за счет бедных.

Одиночество поселилось в розовом доме после смерти Карла. Кэрри плакала почти каждый день, пока я не приходила из школы. Я пыталась побыть рядом с ней, чтобы ей было легче, но мы только и делали, что ругались. Мы ругались о похоронах, о том, что я мало горюю, о том, что я работаю на теннисном корте, а не в конторе. Я почти не бывала дома и все время болталась на улице. Тогда мы ругалась из-за того, что я бросаю Кэрри в доме наедине с ее бедой.