Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая

А вечером, убедившись, что сетки для вылавливания планктона доставлены в целости и сохранности, расставив на полках привезенные с собой книги и вынув микроскоп из футляра, Степан Иванович постучался ко мне в каюту.

— Как ты насчет того, чтобы по кубрикам пройтись? — сказал он. — Матросы ужинают. Самое время потолковать с ними.

Степан Иванович — парторг нашей экспедиции.

Лучший выбор было бы, конечно, трудно сделать. Он опытный полярник, участник исторического похода “Сибирякова”, орденоносец. Как партийного руководителя его отличает вдумчиво-серьезное, взыскательное и в то же время какое-то трогательно заботливое отношение к людям. (Кому, как не мне с Андреем, знать это!) Вот и сейчас, видно, не терпится Степану Ивановичу посмотреть на матросов “Пятилетки” (научный состав он отбирал в Москве сам), поговорить по душам с ним, по возможности вне официальной обстановки — за ужином, на отдыхе. Знаю, парторг не успокоится до тех пор, пока не будет иметь ясного представления о каждом участнике экспедиции: о его характере, о его сильных и слабых сторонах.

— Что ж, пошли, Степан Иванович, — с готовностью говорю я, откладывая в сторону папку с накладными и ордерами. — Вы правы. Люди в нашей экспедиции должны быть один к одному, как пули в обойме…

И мы отправились с ним по кубрикам знакомиться с командой.

За сборами незаметно промелькнуло три дня, а в воскресенье, согласно уговору, я и Андрей обедали у Овчаренко.

Он ждал нас и встретил с подлинно сибирским радушием. Жена его, якутка, почти не присаживалась к столу, так и мелькала перед глазами, выбегая из комнаты и снова вбегая в нее с новыми кушаньями. Появлялись то шаньги, то пельмени, то жаренная оленина, то особо, по-местному, приготовленные пупки нельмы.

— Добрый край, богатый край, — приговаривал хозяин, усиленно потчуя нас. — А ведь таким его большевики сделали. Он бедный был край. Тут раньше народ бедовал — страшное дело! Бывало кору обдирали с деревьев, толкли и ели. Сам видал…

Овчаренко вернулся сюда в середине двадцатых годов, потому что понимал, какое будущее открывается перед Крайним Севером после революции. Приехал не на год к не на два — надолго, жить!

Первое время он заведовал факторией. Потом руководил рыбными промыслами. Видно по всему, был отличный хозяйственник, с твердой рукой и верным глазом, оптимист, жизнелюб, умевший заглядывать далеко вперед. Но настоящая работа, соответствующая его душевному размаху, еще ждала Овчаренко.

Когда было решено превратить Северный морской путь в нормально действующую магистраль, возникла необходимость в создании новых портов на Крайнем Севере. Овчаренко ездил несколько раз в Москву, с чертежами и цифрами в руках доказывал преимущества залива у деревни Последней. С его доводами согласились. В устье большой сибирской реки заложен был город Океанск, а Овчаренко возглавил строительство порта, начальником которого стал впоследствии.

— Тогда “осибирячился” совсем, — улыбаясь, закончил свой рассказ Овчаренко. — Раньше, правда, была думка: мы со старухой уже в годах, вот выведу свои промысла в наилучшие по республике и буду проситься на Украину… А тут порт! А тут город отстроился!.. Ну куда ж я, хлопцы, от своего города подамся, когда его перед моими глазами воздвигали?..

Мы с Андреем согласились, что город сейчас покидать никак нельзя.

Глядя на раскрасневшееся, мужественное и доброе лицо нашего хозяина, я думал о том, что у Петра Ариановича был отличный товарищ б ссылке. Душевной силой, присущей только деятельным, цельным натурам, веяло от Овчаренко. С таким хорошо делить опасности и невзгоды. И, несомненно, Петр Арианович многое перенял у него.

Интересно, каким же был наш учитель географии в 1916 году, накануне побега?..

После обеда Овчаренко захотел показать нам Океанск и вызвал машину:

— А то уйдете к себе в Восточно-Сибирское море и бывшую Последнюю не увидите…

Но даже тени сходства не было у нового города с той бедной деревенькой из двадцати изб, которая приткнулась на краю света, у студеного моря, и название свое — Последняя — получила потому, что дальше не было, не могло уже быть деревень.

Перед нами развертывался новехонький деревянный город, будто только что соскочивший с верстака. И пахло в нем весело, как в недавно срубленной избе, — смолой и стружками.

Подобно большинству наших северных городов, Океанск сделан главным образом плотниками. Но если в Архангельске только тротуары дощатые, то здесь деревянными были даже мостовые. Улицам это придавало какой-то особый уют. Улицы — сени!

И древесная пыль (в городе работало несколько лесопильных заводов) носилась, искрилась, плясала повсюду, будто это крупицы золота раскачивались в воздухе на солнечных лучах.

Таежное золото — штабеля сибирского леса проходят по реке сплошным потоком. Где-то в верховьях рубят ели, мачтовые сосны, мощные трехобхватные дубы, сбивают из них плоты или грузят на баржи и гонят вниз, к Океанску, к воротам в океан. Здесь поджидают лес гигантские лесовозы, чтобы доставить во Владивосток, в Архангельск, в Мурманск и т. д.

Машина обогнула белую статую Сталина, возвышавшуюся посреди площади. Сталин в своей длинной развевающейся шинели стоял на каменной глыбе и указывал вытянутой рукой на север. Потом потянулись многоэтажные дома с балконами. На подоконниках пестрели цветы. Южный ветер надувал занавеси, будто то были паруса. Многоэтажные корпуса плыли под парусами все дальше и дальше на север…

Замелькали молоденькие деревца на бульваре.

— Прошлой весной пионеры высаживали, — прокомментировал с гордостью Овчаренко.

Он то и дело оборачивался к нам — видно, ему доставляло удовольствие показывать новым людям город.

Но вот, подскакивая на бревенчатом настиле, машина выехала за пределы Океанска и двинулась на север вдоль реки. Овчаренко уже не вертелся на своем месте рядом с шофером, не оборачивался к нам, а сидел понурясь, надвинув фуражку на глаза. Настроение его испортилось.

Мы с Андреем молчали, догадываясь, куда он везет нас.

— Стоп! Тут! — сказал Овчаренко, придержав за плечо шофера.

Мы вышли из машины.

Она стояла на пустынном, лишенном растительности мысе. Длинная коса вдавалась далеко в море, напоминая волнорез.

— Соленый Нос?

— Да.

Поодаль, за решетчатым забором, белели метеорологические будки, торчала мачта с флюгером, еще дальше виднелось несколько бревенчатых домиков.

Метеорологической станции не могло быть здесь во времена Петра Ариановича. Но пейзаж, надо думать, остался без изменений.

Так ясно представлялся он в моем воображении, что я не удивился, увидев его: серые скалы, плоский галечный берег, на котором смирно сидело пять или шесть лохматых сибирских лаек, и над всем этим — северное небо.

Именно таким ожидал я увидеть здешнее небо, хотя теперь был июль, а Петр Арианович и Овчаренко пытались бежать в сентябре.

Как часто снились мне и этот пустынный берег, и невеселая гладь тундры, и три раскачивающихся силуэта, неотвратимо приближающихся сзади…

— Название “нос” — обычное у северян, — донесся до меня голос Овчаренко. — “Нос” — это значит “мыс”: Канин Нос, Святой Нос… А Соленым его назвали оттого, что речная, пресная вода смешивается тут с соленой, морской…

Затем он упомянул о значении недавно построенной метеостанции Соленый Нос. Говорил Овчаренко очень громким, бодрым голосом, отвернувшись от нас. Я понял его. Друг Петра Ариановича старался с простодушной деликатностью разрядить нервное напряжение.

Море, одно бескрайное море было впереди. Море и небо. Линия горизонта стерлась между ними…

Андрей тронул меня за рукав.

— Поехали, Леша, — сказал он тихо. — В двадцать один час у тебя разговор с Москвой, а я созвал совещание научных работников.

— Сейчас!.. Вот я стою здесь, на этом берегу, и все-таки не верю! Я не могу поверить в то, что Петра Ариановича нет… А ты?

Андрей молчал.

— Не знаю, — уклончиво сказал он, смотря вдаль. — Не зря же моряки говорят: океан — могила храбрых…

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая