Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/73
• Следующая

— У кого тринадцать? У вас? Он революционер! И опасный.

Дядюшка поддержал:

— Учил, говорят, что ничего незыблемого в географии нет… Как — нет? А существующий в Российской империи государственный строй? Ага! То-то и оно!

— Не революционер… (Голос отца Фомы.) Не революционер, но закономерно шел к тому, чтобы стать таковым…

— Вы фаталист, отец Фома!

Гость, куривший папиросу, отошел. Мы скользнули в калитку.

Бежали молча. Перепрыгивали через канавки, шарахались от возникавших силуэтов прохожих. Вечер был сырой. От Мологи медленно наползал туман, по-местному называемый мга.

Я заметил, что мы направляемся не к дому исправницы, а через весь город к заставе.

— Зачем? Не туда!

— Туда! Подъедет Петр Арианович… И Андрей там…

Андрей действительно был уже там. Он сидел на перекладине шлагбаума и вяло ответил на мое приветствие.

Вскоре из тумана послышалось тпруканье извозчика. (Железная дорога в те годы еще не доходила до Весьегонска. До станции надо было ехать несколько верст.)

Петр Арианович сначала пожал нам руки, как взрослым, потом обнял и расцеловал, как маленьких.

— Спасибо, ребятки. Спасибо за все!

— За что же, Петр Арианович?

— О! За многое! Вам не понять сейчас… За бодрость, верность, за веру в мечту!.. — Он спохватился: — А подарок? Что же подарить вам? Из головы вон! Все вещи запакованы… Хотя…

Он порылся в карманах. Послышался тонкий металлический хруст. Петр Арианович протянул нам на обрывке цепочки крохотный компас, служивший ему брелоком к часам.

— Всем троим: Андрею, Леше, Лизе!

— Но как же троим? Один компас — троим, Петр Арианович?.. Мы же разъедемся, расстанемся…

— И-эх! Залетные! — неожиданно сказал извозчик, щелкнул кнутом.

“Залетные” налегли и дернули. Захлюпала грязь под копытами.

— А вы не расставайтесь! — крикнул Петр Арианович, уже отъезжая.

И туман, как вода, сомкнулся за ним…

От заставы возвращались молча. Лиза все чаще и чаще шмыгала носом. Наверное, она застыдилась, наконец, этого шмыганья, потому что, не попрощавшись, нырнула в переулок, который вел к дому исправницы.

Туман наползал от реки, постепенно заполняя все улицы. Колышущаяся синеватая пелена пахла водорослями. Легко можно было вообразить, что наш Весьегонск затонул и мы бродим по дну реки.

Эта мысль на короткое время развлекла меня. Я сообщил о ней Андрею, желая утешить, но он сердито дернул меня за рукав:

— Тш! Слышишь?

— Шаги!

— От самой заставы!..

Да, сзади мерно поскрипывал деревянный тротуар. Это не мог быть случайный прохожий, потому что стоило нам остановиться, как прекращался и скрип. Двинулись дальше — доски снова заскрипели под чьими-то осторожными, крадущимися шагами.

— Пропустим его, — шепнул я.

Мы юркнули во двор. Пауза.

Настороженно прислушиваемся к тишине. Кто-то стоит там, за серой занавесью тумана, сдерживая дыхание.

Вдруг рядом, и совсем не в той стороне, куда мы смотрели, раздался торжествующий голос Фим Фимыча:

— Я вижу вас, не прячьтесь! Это вы — Ладыгин и Звонков! Я вижу вас!..

И тогда мы тоже увидели его, точнее, длинные его ноги. Помощник классных наставников был как бы перерезан пополам: голова и туловище терялись в тумане.

Он шагнул к нам:

— Провожали уволенного педагога? Очень хорошо! Похвально! Я завтра инспектору… А это что? Он дал? Покажи!

— Пустите!

Но помощник классных наставников ловко выхватил у меня из рук подаренный Петром Ариановичем компас, чиркнул спичкой и поднес трофей к глазам. Брови его удивленно поднялись. Потом тонкие губы растянулись в улыбке.

Невыносимо было стоять и слушать, как он смеется. Будто что-то толкнуло нас, и мы разом, не сговариваясь, кинулись к Фим Фимычу.

Я больно оцарапал щеку о пуговицу или запонку на его манжете. Андрей крикнул: “Отдайте!” И вот уже мы, вернув свое достояние, несемся скачками вдоль улицы. Полосы тумана бесшумно раздергиваются перед нами. Сзади грохочет деревянный тротуар.

— У тебя?

— У меня!

Маленький компас-брелок я прижимал к груди, как талисман.

Конечно, не Фим Фимычу, даже с его длинными ногами, было догнать нас. Мы безошибочно ориентировались в тумане. Кидались в переулки, в проходные дворы. Довольно долго, к раздражению своего преследователя, кружили на площади, среди лабазов. Мы знали город так, что прошли бы по нему с завязанными глазами.

Вскоре помощник классных наставников отстал.

Талисман со всеми предосторожностями был спрятан в тайнике, на чердаке дома, где жил Андрей. Потом я отправился домой.

Гости уже перешли из палисадника в столовую, и там над звоном рюмок, над звяканьем ножей и вилок, как обычно, царил квакающий голос дядюшки.

Я влез в окно, размышляя о своем будущем. Теперь уже никак не миновать второразрядного юнкерского училища, куда принимают “штрафных” — с тройкой по поведению.

Ночь я спал плохо. Снилась все та же тройка по поведению. Вначале она свернулась кольцами на коврике у моей кровати, затем стала медленно подниматься на кончике хвоста, как черная змея, пока не коснулась потолка…

Мне бы хотелось, чтобы переход от первой ко второй части читатель ощутил так, будто вместе со мной шагнул через порог темной комнаты в светлую…

Остался за спиной дореволюционный уездный город на болоте, почти целиком затопленный туманом. Перед нами — просторная Манежная площадь. Она кажется залитой солнцем даже в пасмурный день, потому что здания на ней окрашены в ярко-желтый цвет. Вдали видны красные пятна. То угловая, немного отлогая, башня Кремля и кирпичная громада Исторического музея. Часовня рядом с музеем уже снесена (мешала прохождению колонн демонстрантов), но многоэтажное здание гостиницы “Москва” еще не поднялось на углу Манежной и Охотного ряда.

Да угадали: это Москва конца двадцатых годов!

Мы сидим с Андреем на скамейке за оградой Московского университета. Деревья задумчиво шелестят листвой над нашими головами. А перед зданием университета стоит Ломоносов. Складки его длинной парадной мантии заботливо уложены скульптором. Великий ученый опирается на глобус.

Чугунные глобусы возвышаются и по обе стороны ворот, там, где обычно помещают дремлющих львов или драконов. То я, то Андрей искоса поглядываем на них. Теперь это наши глобусы, наша скамеечка, наш университет.

Мы — студенты!

Поглядел бы на нас сегодня попечитель учебного округа с его дурацкими черными бровями! Ведь он все-таки исполнил свою угрозу. После проводов Петра Ариановича роковая отметка была выведена каллиграфическим почерком Фим Фимыча против моей и Андрея фамилий.

После этого об университете нечего было и думать. С тройкой по поведению пути туда были заказаны. А как можно достигнуть неизвестных островов в Восточно-Сибирском море, не имея высшего образования?..

Отныне тройка по поведению предопределяла наше будущее. Куда б мы ни направляли в мечтах свои шаги, она неизменно с шипением, как змея, поднималась из-под ног.

— Штрафной! Штрафной! — восклицал дядюшка, бегая взад и вперед по комнате. (Тетка в изнеможении лежала на диване, повязав голову полотенцем, намоченным в уксусе). — Я же говорил? Я предупреждал! Теперь куда? В вольноопределяющиеся? Или сразу уж в босяки, в босую команду — по дворам воровать?..

Тетка в ужасе вскрикивала на своем диване. Я угрюмо молчал.

Однако произошло нечто, совершенно непредвиденное дядюшкой. Великая Октябрьская революция, отменив множество больших и малых несправедливостей, заодно смахнула со счетов и нашу злосчастную отметку.

Мы благополучно закончили трудовую школу. Работая, деятельно разузнавали, из какого вуза ближе всего до нашего Восточно-Сибирского моря. Выходило: надо поступать в МГУ, в Московский государственный университет!

• Предыдущая
• 17/73
• Следующая