Рыцарь Грааля - Андреева Юлия Игоревна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/61
• Следующая

Спокойно и грациозно великолепные всадники на не менее великолепных лошадях приближались к замку. Видаль наигрывал что-то на своей новой гитаре, вспоминая обстоятельства прошлой встречи, и силясь отгадать, что изменилось за время его отсутствия в замке.

Правда Пейре снова не сочинил ничего для прекрасной Соремонды, чья северная красота хоть и притягивала трубадура, но почему-то не вдохновляла его даже на самое крохотное стихотворение. Что было странно, учитывая то обстоятельство, что он всегда брался сочинять по просьбе или заказу и обычно это у него получалось очень даже хорошо. Должно быть, причиной такого трубадурского невезения было то, что он никак не мог выбрать образ, который бы олицетворял саму донью Соремонду до такой степени, чтобы буквально был ею. Впервые Видаль ставил перед собой такую серьезную задачу, но, сколько он ни бился, ничего не получалось.

Увлеченный своими мыслями Пейре не сразу услышал топот копыт за спиной. Заметивший первым одинокого всадника так же, как и они направлявшегося в сторону замка, Хьюго остановил своего коня и, вынув из колчана стрелу взвел тетиву лука. Нагнавший их всадник был одет в черный плащ, темно-синее сюрко, поверх которого красовался кожаный нагрудник с несколькими металлическими пластинами.

На голове его вместо шлема был одет изящный берет, из-за левого плеча выглядывала дека домры. Незнакомец был худ и высок ростом, с длинными до самой талии каштановыми волосами и карими близко посаженными глазами. Манера езды незнакомца и то, как он себя держал, выдавали в нем не привыкшего к походам и тяжелому вооружению воина. Скорее всего это был изящный придворный.

Незнакомец представился первым, и Пейре возблагодарил судьбу, пославшую на его путь самого лучшего трубадура Прованса Гийома де Кобестань, с которым Пейре уже давно мечтал свести дружбу. Лучшим Гийом де Кобестань был не только по мнению большинства, лучшим, во всяком случае в искусстве стихосложения, его признавал и сам Видаль, чего с Пейре практически никогда не случалось. Победитель множества трубадурских турниров он по праву считал лучшим себя, отдавая должное лишь Гийому. И то как поэту, а не как трубадуру, так как песни Гийома де Кобестань он слышал от бродячих менестрелей, не зная до сих пор самого автора и не слыша его пения и игры.

Гийом также был наслышан о Видале и был не менее его рад знакомству.

В тот день в Руссильоне веселились и пировали от души, Пейре и Гийом в шутку соревновались между собой в трубадурском искусстве, испрашивая у хозяина, его несравненной супруги и донны Маргариты, сестры Соремонды, темы для песен, и с легкостью и проворством исполняя полученные заказы. При этом Раймон требовал песен, славящих соколиную и псовую охоту. Он не проявлял ни куртуазности, ни просто хороших манер, был резок и груб в выражениях, так что несколько раз задетый за живое Пейре порывался было затеять ссору, но всякий раз мягкий и более дипломатичный Гийом выручал его, ловко меняя тему разговора или начиная новую песню.

Соремонда жаждала песен о любви и рыцарских подвигах во славу прекрасных дам. Она залилась слезами, когда Пейре рассказал ей историю любви и смерти принца Рюделя, память о котором все еще жгла сердце самого трубадура.

Маргарита же хотела слышать песни о живущих ныне героях, желательно тех, с которыми Пейре и Гийом были знакомы лично. Маргарита уже достигла того волшебного возраста, когда девушка начинает мечтать о своем прекрасном принце, негодуя на неторопливых родственников, не желающих вывозить ее на богомолья, турниры и в гости и не дающих возможности присмотреть себе будущего мужа.

Ночь, время любовных серенад и нежных объятий, время трубадуров и рыцарей любви, служащих свои поэтические молебны в храме, в котором вместо свечей светят звезды, а вместо хоралов звучат песни любви.

Дождавшись ночи, Пейре взял в руки белую лютню и, бесшумно ступая, прокрался мимо спящего Хьюго, который несомненно увязался бы за господином, во что бы то ни стало желая охранять его от ночных грабителей, несших свою службу стражей и ревнивых мужей, чей сон Видаль меньше всего на свете желал потревожить.

Конечно же, в замке было полно стражи, часть из которой несла неусыпную службу. Но… трубадуры – особый народ, годы постоянных мотаний по чужим замкам и домам, ночные вылазки, частые потасовки и интриги в дипломатии сделали их бесшумными и видящими в темноте, пожалуй, лучше, чем при дневном свете. Чей образ жизни и образ мысли настолько отличался от общепринятого, что нередко внушал непонимание и страх.

Выбравшись в замковый двор, Пейре скользнул вдоль стены здания туда, где начинался забитый бурьяном и заросший дикими розами сад, по которому так любили гулять божественная Соремонда и ее юная сестра, надеясь увидеть оттуда ее окно и пропеть ночную серенаду; Как вдруг между деревьев он увидел женский силуэт. Ночная дама была с головы до ног укутана в светлую и, казалось, переполненную лунным светом накидку. Ее лицо скрывал шелковый капюшон, но Пейре не нужно было видеть лица для того, чтобы произнести наконец в своем сердце давно испрашиваемый им образ – Женщина-Луна. И действительно, тонкая, неземная красота прекрасной донны как будто происходила откуда-то оттуда – из далекого и манящего звездного неба, откуда быть может, она прилетела когда-то на землю и куда в скором времени должна была вернуться. Мысль о кончине донны Соремонды казалась нелепой, если учитывать возраст прекрасной дамы и ее цветущий вид, но одновременно с тем Пейре знал, что это так. Слишком уж неземным, чересчур прозрачным и возвышенным показался трубадуру и королю поэтов явившейся в ночи образ Женщины-Луны.

Пейре стоял, не зная, начать ли свою серенаду или просто выйти навстречу лунной женщине, как выходят навстречу своей судьбе.

Пока он прикидывал и решал, как лучше поступить, рядом с Соремондой появился мужчина. По нелепой прихоти лунного света Пейре не мог разглядеть ни его лица, которое казалось черным, ни фигуры. На нем, также как и на донне Соремонде, был длинный плащ. Так что поначалу Пейре решил, что невольно сделался свидетелем прогулки супругов, которую те совершали на сон грядущий. Милая, в сущности, привычка.

Пейре хотел уже вернуться на свое одинокое ложе, дабы не быть застигнутым грубым и мстительным Раймоном, который, безусловно, озлится на трубадура, случайно оказавшегося свидетелем его маленькой ночной причуды – гулять под луной, нашептывая на ушко супруге нежные словечки. Но в это время за спиной трубадура хрустнула ветка, и он поспешил спрятаться за куст шиповника. Из темноты вышли два человека, в одном из которых Пейре не без внутреннего трепета узнал хозяина замка.

– Ты был прав, у нее свидание! – злобно прошипел Раймон. – Считай, я поймал их на месте преступления. Но уверен ли ты, что это проклятый Гийом?

– Готов голову отдать на отсечение, что это он, – пробасил в ответ незнакомый Видалю голос, услышав который Пейре застыл на месте, силясь разглядеть говорившего. Судя по тембру, им мог оказаться великан или ночной тролль, о которых рассказывают в своих сказках крестьяне. Зная невыносимый характер хозяина замка, трубадуру пришло на ум, что тролли, кровопийцы и прочая лесная дрянь и нечисть вполне могли служить Руссильонскому Раймону.

– Как мне доподлинно узнать, что это Гийом, а не Видаль? Проклятая шлюха! По ее милости придется угробить обоих трубадуров! – Раймои нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Нам достаточно лишь выйти к ним, и все сразу же встанет на свои места. При вас, мой господин, меч. Я тоже не пуст – вдвоем мы легко справимся с этим наглецом, отучив его раз и навсегда зариться на чужое, – вновь загудел своим зычным голосом слуга.

– Ты рассуждаешь как все тупые оруженосцы, Жак. Убить… Это было бы слишком легко, – Раймон медлил.

– Господин, – вновь заговорил слуга, – Видаль будет пониже. К тому же у него достаточно светлые волосы. И когда так светит луна, на них должен быть отсвет, как на волосах госпожи.

• Предыдущая
• 52/61
• Следующая