Шелковый шнурок(изд1985) - Малик Владимир Кириллович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая

Министры, тайные советники, многочисленные родственники императора и императрицы разом исчезли, словно их ветром сдуло. Каждый помчался домой собираться, желая выехать вместе с императором.

Через час уже весь город знал, что турки под Петронеллем и что император покидает столицу. Поднялся переполох. Горожане, кто как мог — верхом на конях, на возах, в каретах, а то и пешком, неся на спинах своё имущество, — кинулись к Шотландским и Штубенским воротам. Но императорская гвардия преградила дорогу: таков был приказ самого императора. Он хотел свободно, без толчеи покинуть Вену.

Бегство императорского двора началось в восемь часов вечера.

В сопровождении двухсот всадников личной охраны из дворца выехала карета императора. В воротах она остановилась. Леопольд на минуту вышел, попрощался с бургомистром Вены Либенбергом, отдал последнее распоряжение:

— Майн либер, поставь здесь стражу, не то растащат все… И казну нашу береги… У нас нет возможности взять её всю с собой. В случае неминуемой опасности — в Дунай её, чтобы не досталась презренному Кара-Мустафе! Ну, прощай, майн либер! — Он, как и Штаремберга, обнял бургомистра и поцеловал.

За императорской каретой тронулись возы с поклажей, потом — кареты членов верховного совета, министров, придворных. Одни ехали почти налегке, резонно считая, что самое дорогое сейчас — жизнь. Другие нагрузили свои возы так, что лошади с трудом их тянули.

Все торопились к мосту через Дунай, на левый берег.

Но кое-кто повернул на юг, надеясь найти приют в своих дальних поместьях или в Альпах. Их судьба оказалась трагичной: на второй или третий день их перехватили татары — мужчин посекли саблями, дочерей и жён забрали в неволю, а обоз разграбили.

До глубокой ночи непрерывным потоком катили кареты венских аристократов, возы богатых горожан, торговцев, ремесленников. Бедняки шли пешком, с котомками за плечами, а то и без них.

За ночь город обезлюдел. Бежало шестьдесят тысяч его жителей. Остались только те, кто служил в войске, а также горожане, которые добровольно согласились с оружием стать на валы, — рабочий люд, ремесленники, студенты, чиновники. Они спешили к ратуше, к арсеналу, получали пистолеты, аркебузы, мушкеты, сабли, пики, а оттуда — на стены крепости. Семьсот студентов университета во главе с ректором образовали свой отдельный отряд.

На второй день защитники Вены с радостью и восторгом приветствовали кавалерию Карла Лотарингского, которая под звуки труб и литавр вступила в город.

Губернатор Штаремберг со слезами на глазах обнял главнокомандующего.

— Герцог, вы вселили в наши сердца веру и надежду! Мы думали, что войско погибло, а оказывается, вы сохранили его. Спасибо вам! Мы здесь все уже приготовились к смерти…

— Генерал, война только начинается, и в ней, как мне думается, Вене суждено сыграть решающую роль. Император назначил вас военным губернатором столицы — вам и защищать её! А я переправляюсь на левый берег Дуная, куда отступила моя пехота, чтобы привести войска в порядок и дождаться короля польского и немецких курфюрстов. Вот тогда, с божьей помощью, ударим по противнику!

— Да, мы будем защищать город, сколько хватит сил наших! — Они стояли на площади, перед собором святого Стефана, и Штаремберг, повернувшись к входу, перекрестился. — Завтра отправим государственную казну кораблями в Линц и будем готовы встретить врага!

За ночь Леопольд с семьёй домчался до Корнойбурга. Обозы с провизией безнадёжно отстали, и император, глядя, как страдают без пищи императрица и малолетний принц, снял с пальца перстень, дал мажордому[59].

— Франц, думаю, этого достаточно, чтобы какой-нибудь трактирщик или житель приготовил нам обед… Сходи, майн либер, но не мешкай! Нет уже сил терпеть муки голода.

Тот поклонился и быстро исчез за углом ближайшего дома.

Императорская семья расположилась на отдых в тени деревьев на высоком холме, откуда открывалась широкая панорама на Дунай и задунайские просторы. Кто-то из слуг принёс ведро холодной воды, у какого-то солдата в ранце нашёлся сухарь — его размочили и дали императрице. Она поделилась с сыном.

Леопольд, чтобы не видеть этой жалкой картины, отошёл к краю холма. Внизу, по дороге, двигались бесконечные толпы беженцев. Люди были напуганы и злы.

Ему вспомнилось, как ночью карета остановилась и форейтор[60] крикнул в темноту:

— Дорогу императору! Эй, вы, слышите?

— Заткнись, выродок! — послышался грубый мужской голос. — Твой император, жирная вонючая свинья, вместо того чтоб защищать Вену, обмарался с перепугу и бежит куда глаза глядят! А мы ему — давай дорогу? Кукиш с маком не хочешь?

Тогда он еле сдержался, чтобы не позвать охрану, рванулся к оконцу, но в плечо ему впилась рука жены.

— Леопольд, оставь! Какая темень кругом! Разбойники могут искалечить нас… А охрана наша неизвестно где!

Он долго не мог успокоиться — дрожал от гнева и возмущения…

Вдруг внимание императора привлекли какие-то бурые пятна на фоне голубого неба за Дунаем, над горой Каленберг, где был расположен Камальдульский монастырь.

— Майн либер, — подозвал Леопольд молоденького солдата, — посмотри, что там?

Солдат прищурился, всматриваясь.

— Дым, ваше императорское величество. Что-то горит!

— Что-то горит… Там нечему гореть, кроме монастыря, — задумчиво произнёс император и вдруг вздрогнул. Внезапная мысль ужаснула его. — Постой, постой… Значит, там… турки… или татары… О майн готт![61]

Вскоре над Каленбергом появились малиновые языки пламени. Чёрными столбами поднимался дым. Сомнений не было — горел монастырь. Совсем близко! Летучие татарские отряды за полдня могли добраться правым берегом до Клостернойбурга и до Тульна, а там, переправившись через Дунай возле Штоккерау, перерезать дорогу на Линц.

Леопольд ещё раз взглянул на пожар и засеменил трусцой к карете. Мажордом уже вернулся, но с пустыми руками.

— Все разбежались, ваше величество, — смущённо сообщил он, умолчав про то, что в трех домах застал хозяев, но они, узнав, кому нужна провизия, наотрез отказались что-либо продать, даже выругали его.

Леопольд, безнадёжно махнув рукой, велел запрягать лошадей.

Первые турецкие полки спахиев подошли к Вене 12 июля, но повсюду вблизи австрийской столицы уже пылали села, усадьбы феодалов, монастыри. В них побывали акынджи, которые налетали, словно смерч, грабили, убивали жителей, предавая все огню и мечу.

Утром следующего дня спахии подступили к городу с юга и с запада. В полдень сильный отряд приблизился к предместьям. Чтобы не отдать их врагу целыми, Штаремберг приказал поджечь там все, что могло гореть.

Факельщики бегали от дома к дому — и за ними к небу тянулись чёрные столбы дыма, с треском взмывало вверх малиновое пламя.

Штаремберг не учёл одного — западного ветра, дующего на город. Как только ветер подул сильнее, огонь загудел, длинные языки пламени, перекидываясь через вал, начали лизать крыши городских построек, а горящие клочья соломы и искры летели ещё дальше, вглубь…

Ударили в набат колокола.

Сотни солдат и студентов были брошены на тушение пожаров. Они выстраивались длинными рядами до самого Дуная, из рук в руки передавали ведра с водой. Только к вечеру венскому гарнизону удалось погасить огонь в самом городе.

Усталые, обожжённые, защитники долго после этого не могли уснуть. А уже в четыре часа утра, когда начала светлеть восточная часть неба, венцев разбудил глухой, грозный, как гул моря перед бурей, гомон.

Что там? Неужели турки пошли на приступ?

Все жители Вены высыпали на валы.

Всходило солнце, и его багряные лучи осветили окрестности города. Потрясённые невиданным зрелищем, солдаты и горожане замерли, не в силах вымолвить ни слова.

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая