Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - Леви Ахто - Страница 20

• Предыдущая
• 20/56
• Следующая

Приговор, в случае признания вины, мог быть разный, хотя процессуальный кодекс воровского закона не содержит бесчисленное количество параграфов, дающих часто в гражданских судах лазейку для ничтожностей-судей, чтобы через хитроумные комбинации засудить обвиняемого еще до начала судебного процесса. Суд честных воров намного проще: если подсудимый не совершил предательства, а что-нибудь полегче – ему выносили предупреждение; если он уже имел предупреждение за аналогичный поступок – давали по ушам и выставляли вон из сословия честных воров; если он сделал подлость непростительного качества, его приговаривали в большинстве случаев к смерти.

Наверное, мало на свете людей, знающих, как приводят в исполнение смертную казнь. Известны многие версии: что, мол, где-то привели приговоренного в некий кабинет, зачитали отказ о помиловании, назад же повели через другую дверь, где в специальных тайниках с отверстиями для стрельбы его поджидали расстреливающие.

Или же его просто ведут и неожиданно сзади стреляют в голову – тоже благородно.

В некоторых странах, говорят, приговоренному дают возможность выбирать: повешение или выпить яд. Если через повешение (говорят, не очень мучительная и довольно скорая смерть, но утверждать трудно, если сам не пробовал), тогда надевают на шею петлю, и стул, на котором он сидит, проваливается вместе с ним через люк в полу; нельзя сказать, что принять смерть таким образом приятно. Нет ничего хорошего и в известном электрическом стуле, применяемом в Соединенных Штатах, это почти не отличается от гильотины, бывшей в употреблении во Франции, разве что первый более гигиеничен.

Вообще-то способов убивать по приговору и без него изобретено в мире уйма, но самый древний способ – бабахнуть человека чуркой по голове, хотя в каменном веке пользовались больше валуном.

У воров основным орудием исполнения смертной казни являлся нож, который еще называли пикой. Отсюда и клич «на ножи!» – ставший традиционным при определении воровского приговора.

Приговор воровской сходки обжалованию не подлежал. Да и некогда его обжаловать, поскольку приговор обычно тут же и приводился в исполнение – редко, когда приговоренного доставляли в другое, более подходящее место. Если же кого-то приговорили заочно, когда обвиняемый категорически отказывался присутствовать при разбирательстве дела, тогда решение о смертном приговоре распространялось в воровском мире от границы до границы, а его исполнение становилось обязанностью всякого вора, который где бы то ни было встретил приговоренного. Надо отметить, приговоренные к смерти редко соглашались с приговором и сознательно умирать отказывались. Тогда что им оставалось делать? Скрываться, что же еще. Скрываться же проще от гражданского суда, чем от воровского.

Бывали случаи, когда обвиняемый, почувствовав, чем для него обернется разбор «конфликта», успевал заблаговременно скрыться. Как известно, воры не признавали мокрых дел, а мокрушников карали. Но прибившиеся к ворам дезертиры и прочие, не получившие гуманитарного воровского образования, привыкшие жить эгоистично и развращенно, оказались неспособными чтить воровской закон, как не чтили и законов гражданского общества. И были приговорены к уничтожению. Причем правильно приговорены, ибо если ты до такой степени подлец, что изменил законам самих нарушителей законов, тогда кому ты можешь быть нужен?!

Но умирать этим дважды изменникам не хотелось, и многим удалось избежать расправы воров до поры до времени. Этих-то, избежавших казни, воры и прозвали суками. Откровенно говоря, вряд ли найдется столь грамотный вор, кто бы сумел объяснить, за что благородному собачьему роду, символу верности, такое оскорбление? Но факт есть факт и, произнося слово «сука», нужно себе представить гнуснейшего человекообразного субъекта. Жаль, конечно. Следовало бы подчеркнуть, что не годится приписывать животным признаки, свойственные одному лишь человеку.

Это он, Заграничный, прозвал Варю козочкой, дав ей таким образом кличку. А как же без клички ей, воровской жене? Рассказывая козочке о том, что знал про жизнь воровскую, он сам постигал неожиданно фантастичность собственного положения: он принадлежал к миру диктатуры пролетариата, в котором, он давно осознал, пролетариату не дано вообще никакого права голоса, притом, что голосовать «за» он обязан. В то же время сам он выступает в роли честного вора в законе… Он стал понимать, что со стороны это смотрится ни парадоксально, ни комично, ни уродливо, а сюрреалистично.

Он был образован и начитан, признавал и понимал красоту, но не верил Достоевскому, заверявшему, будто красота спасет мир. Не верил в Бога и, наконец, перестал верить в марксизм. Иван Заграничный сомневался, что имеет смысл объяснить Варе всю правду о собственной раздвоенности, почему ему нравится общество честных воров (было смешно осмыслить, что он одновременно член двух воровских общин: честных и нечестных). Он сомневался даже в своем умении объяснить причину раздвоенности собственного характера, но… Но была ли раздвоенность? Он занимал должность и положение в партийной иерархии из-за необходимости обеспечить жену и детей, но презирал правила жизни тех, кто вынуждал народ жить в унижении и предательстве. Он не верил в марксизм, что не означало, будто ему не хотелось в него верить. Во что же тогда верить? Религия? В глубине души он подозревал, что религия и преступление каким-то образом тесно переплетаются, связаны друг с другом.

Вращаясь среди воров, он знал гораздо больше о преступности во всем мире, чем сами воры. Он много об этом размышлял, пытаясь нащупать в болоте сомнений какую-то твердь, в существовании которой не сомневался. Но всё у него смешалось: Италия, Ватикан, мафия, Кремль московский, Моисей и десять заповедей, Сицилия… В Ватикане – наместник Бога, повелевший людям соблюдать и шестую заповедь, и мало где в мире люди столь религиозны, как в Италии, но мало где в мире совершается столько убийств…

Конкуренция! Вдруг это слово проникло в мозг Ивана Заграничного, бултыхнулось камнем в болото его сомнений. Конкуренция во всем. Здесь, в поддельном социализме, это называется соревнованием. Но что в одной, что в другой интерпретации это означает борьбу за благополучие, борьбу безжалостную, даже звериную, первобытную. И честные воры, и нечестные коммунисты, думалось Ивану, фактически конкуренты, но, как на Западе, так и здесь мафиози делят сферы влияния. Но сферы влияния распределились в результате исторических традиций воровских общин в древне-русском царстве-государстве: у воров российских свято соблюдались патриархальные законы так же, как в сектах религиозных. И воровские законы оказались менее кровожадными, чем революционные.

«Воруем мы теперь каждый на своих угодьях, – размышлял Заграничный, – наши интересы пока вроде не задеваются, вероятно потому, что у нас просто разные структуры, разная специфика. Нечестные воры давно поняли, что свободная конкуренция – не в их пользу. Для них важна монополия, а диктатура пролетариата – монополия коммунистов».

Нечасто удавалось Варе узнавать о неведомом от столь интеллигентного и доброжелательного собеседника. Конечно, она этим старалась воспользоваться максимально. Она хотела знать, как думает о воровском законе этот странный человек.

– Что для воров их закон? – переспросил Заграничный с улыбкой. – Законы любого общества призваны защитить его от распада… разложения. То же и с ворами. Их закон – защита их сословия. Как? – спросил изучающе. – Я понятно рассказываю? – Варя признательно улыбнулась. Тарзан спросил бы иначе: «Понял?»

– Воровской закон, – объяснял Заграничный, – Бог его знает, с какой старины берет свое начало, возможно, от пещерного времени. Он, конечно, веками сотни раз изменялся, оставаясь в глубине все же верным основным старым традициям. Правда, в пещерное время люди больше мокрушничали…

Закон честных воров организует и мобилизует их жизнь. Они, конечно, романтизировали его, а иначе нельзя, иначе им трудно ему преданно следовать. Воровской закон для честных воров, как религия для церковников или марксизм для партработников: часто его и не понимают, но верят, что он – истина. Впрочем, верят или не верят… все одно действуют от его имени, всякому ведь надо свои дела на земле как-то оправдать, но поскольку законы везде являются результатом как бы коллективного волеизъявления, то и воры… Преступление тоже, если хоть по какому-то закону, уже как бы и не злодеяние.

• Предыдущая
• 20/56
• Следующая