Рука Москвы - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 60

• Предыдущая
• 60/80
• Следующая

Береговые огни становились все реже. Потом на дальней дуге залива, где были правительственные санатории и самые престижные дачные поселки, возник какой-то огонь. Какой-то очень густой черный дым закрывал и открывал огонь. Маленькая яхта, почти неподвижно лежавшая на воде, пошла к тому месту, где был огонь. На его фоне прорисовался ее силуэт. Томасу он показался знакомым. Может быть, эта яхта была «Сириус». Может быть, люди на ней увидели огонь, решили, что там пожар, и поспешили на помощь.

Томас понял, что нужно закругляться, если он не хочет, чтобы мелкие подробности жизни испортили ему это счастливое состояние мира в нем. Мира в нем и Любви.

Да, Любви.

Он нащупал бутылку, отвернул пробку и набулькал в стакан сто двадцать пять граммчиков. Потом добавил до ста сорока. Не мало и не много. Нормально. Должно хватить.

Мимолетно подумал, увидит ли он райские кущи и ангелов. И еще почему-то подумал, какая на том свете погода и есть ли там погода вообще.

«Может быть, Господи, я делаю что-то не то, — обратился он к Нему. — Но Ты знаешь, почему я делаю это. А если Ты не хочешь в это вникать, будем считать, что я просто решил немножко выпить. Договорились?»

Томас прислушался, ожидая, не будет ли явлен ему какой-нибудь знак.

Молчали небеса. Молчали звезды. Успокаивающе шелестели, гасли в песке легкие балтийские волны.

Томас понял: это и есть знак.

Он быстро выпил, закурил и стал ожидать смерти.

Погода на том свете была. И довольно приятная. Неяркое солнце висело над тихим, как ртуть, заливом. От деревянного сооружения, до странности похожего на пляжный солярий, на песок падали длинные нечеткие тени опорных столбов и голой решетки навеса. На серых валунах сидели большие белые птицы, до странности похожие на чаек. Иногда они взлетали и оглашали берег жалобными криками. Крики тоже были похожи на крики чаек. А ничего похожего на райские кущи не было.

Перед шезлонгом, в котором, как и накануне ночью, в своей прошлой земной жизни, лежал Томас, закутанный уютным шотландским пледом, стояли два молодых ангела, одна ангелица и один старый ангел с густой рыжей бородой, в резиновых сапогах и в парусиновом плаще. В руках у него была связка ключей на железном кольце. Вероятно, это был архангел. Или, может быть, святой Петер, ключник. Никаких крыльев ни у кого не было.

Один ангел был высокий, русый и немного небритый, очень похожий на Артиста. Второй был маленький, чернявый, с круглым лицом, точь в точь как Муха. У ангелицы были красивые длинные волосы цвета спелой осенней ржи и зеленые глаза, как у Риты Лоо. И черное лайковое пальто с длинным красным шарфом было такое же, как у Риты.

Архангел скупым жестом руки с широкой, как лопата, ладонью указал ангелам и ангелице на Томаса и сказал по-русски, но с характерным акцентом, в котором звонкие «д» и «б» превращались в мягкие «т» и «п», что выдавало его эстонское происхождение:

— Госпота, я натеюсь, что стелал все правильно.

Похожий на Муху ангел извлек из кармана зеленоватую бумажку, до странности похожую на американские доллары, и вложил ее в широкую ладонь архангела как бы в знак того, что тот сделал все правильно. Архангел с достоинством поклонился и удалился, позвякивая ключами.

Ангел, похожий на Артиста, достал мобильный телефон, набрал номер и сказал таким же, как у Артиста, голосом:

— Все в порядке, нашли.

Ангелица присела перед шезлонгом, положила на плечи Томаса руки и спросила голосом Риты Лоо:

— Зачем ты это сделал, Томас Ребане?

Он взял ее руки в свои, поцеловал ее пальцы и сказал:

— Ангел мой. Я тебя люблю.

— Придурок! — жалобно, как чайка, крикнула ангелица и почему-то заплакала.

Томас откинул с себя уютный шотландский плед, поднялся из шезлонга и осмотрелся. Ему нужно было немножко времени, чтобы в своем сознании пройти обратный путь от сегодняшнего утра к прошлой ночи. При этом у него было ощущение, что он двигается спиной назад.

Возле шезлонга в песке стояла бутылка «Виру валге». В бутылке не хватало ста сорока граммов. Ровно столько он вчера и выпил. Но, как уже было совершенно ясно, почему-то не умер. И даже голова не болела. Так бывает, когда хорошо выспишься на свежем воздухе. Он хорошо выспался, потому что проспал, судя по положению солнца над заливом, не меньше восьми часов.

— Значит, доктор Гамберг немножко схалтурил, — заключил Томас, обозначая исходную позицию, от которой уже можно будет идти из вчера в сегодня вперед, передом. — Он сказал, что вколол мне биностин. Он сказал, что если я выпью сто граммов, будут кранты. Я выпил сто сорок граммов. Никаких крантов. Что же он мне вколол?

— Ничего, — ответил Муха. — Пустышку. Плацебо.

— Ты знал?

— Конечно, знал.

— Эх, ангел! — укорил Томас. — И ничего не сказал. Хоть бы намекнул!

— Я не ангел, — как-то довольно нервно, как о чем-то неприятном о себе, сообщил Муха. — Совсем не ангел. Ты даже не представляешь, насколько я не ангел.

— Я об этом и говорю. Ладно, не расстраивайся, я тоже не ангел. Я понимаю, вы не хотели, чтобы я пил. Я и не пил.

— Теперь можешь.

Томас посмотрел на бутылку и покачал головой:

— Да нет, пожалуй. Когда было нельзя, все время хотел. А сейчас почему-то не хочу. Даже странно.

Он продолжил осмотр. В стороне от берега, рядом с его пикапчиком «ВАЗ-2102», стоял белый «линкольн», арендованный национал-патриотами для обслуживания внука национального героя Эстонии. Водитель курил, не отходя от машины, так как понимал, вероятно, что если он отойдет от машины, то тем самым разрушит естественный симбиоз себя и автомобиля и будет выглядеть половинчатым, как ковбой без коня.

— Как вы меня нашли? — спросил Томас.

— Тебя узнал сторож и позвонил в полицию, — объяснил Муха. — Перед этим в полицию звонила Рита. Портье передал ей какое-то письмо от тебя. Она почему-то решила, что с тобой беда. Рано утром, когда мы вернулись, она заставила нас поехать к тебе домой. Она увидела твою картину. Слушай, Фитиль, что ты на ней нарисовал?

— Не знаю, — сказал Томас. — Что нарисовалось, то и нарисовал.

— В другой раз ты все-таки думай, что рисуешь, — почему-то сердито посоветовал Муха.

— А что? — удивился Томас. — Я назвал картину «Любовь».

— Любовь, твою мать! Ты нарисовал не любовь, жопа! Ты нарисовал смерть!

— Да ну? — поразился Томас. — А как ты это понял?

— Я? Я ни хера не понял. Это поняла Рита.

— Надо же, — сказал Томас. — Извини меня, Рита Лоо. Искусство, знаешь ли, это такая хреновина, что никогда не знаешь, что оно тобой нарисует.

— Придурок! — жалобно перебила она. — Придурок!

— Ты мне это уже говорила, — мягко напомнил Томас. — Зачем повторяться? Я же не спорю. Когда мне говорят правильные вещи, я никогда не спорю. Ты говоришь: придурок. А я говорю: полностью с тобой согласен. И я не понимаю, почему нужно плакать.

— О Господи! — сказала она, отвернулась и стала смотреть на залив.

Томас тоже посмотрел на залив. Если уж он вернулся в этот мир, следовало разобраться в происходящем. На дальнем конце береговой дуги что-то чадило и над водой стелился дымок, как от забытого костра.

— Ночью там вроде бы что-то горело, — вспомнил он. — Мне показалось, что там пожар.

— Был, — подтвердил Муха. — Сгорела база отдыха Национально-патриотического союза. Такое несчастье.

— Вся? — испугался Томас.

— Не вся. Примерно половина.

— Но там же держали вашего парня! Он… погиб?

— Нет, Фитиль. Он не погиб. Его держали в котельной. А котельная не сгорела. В ней, правда, взорвался бойлер и подвал залило кипятком. Но он успел выскочить.

— Значит, обошлось без жертв?

— Я бы не сказал, что совсем без жертв. Хотя вряд ли правильно назвать это жертвой. Один человек погиб. Но есть люди, отсутствие которых только украшает жизнь, делает ее живее. И даже, я бы сказал, многолюднее. Он и был таким человеком. Так что можно сказать, что обошлось без жертв.

• Предыдущая
• 60/80
• Следующая