Рука Москвы - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 39

• Предыдущая
• 39/80
• Следующая

Сейфовый замок на стальной двери Мюйра пришлось вырезать автогеном. Было девять вечера. Шел дождь. Яркое синее пламя горелки и полицейская машина с включенными проблесковыми маячками в арке старого дома с лепниной и кариатидами, в котором жил Мюйр, привлекали внимание вечерних прохожих. Стоявшие возле арки белый «линкольн» и красная спортивная «мазератти» сообщали происходящему некий аристократизм и дополнительную притягательность. В арке собралась вежливая эстонская толпа, проявлявшая к происшествию вежливое эстонское любопытство. Вежливые эстонские полицейские вежливо просили толпу разойтись. Толпа не расходилась, но и за символическое ограждение из красно-белой широкой ленты не перла.

За ограждением, как почетные гости, возле невысокого крыльца стояли внук национального героя Эстонии Томас Ребане и три его телохранителя, то есть мы, два патрульных полицейских во главе с молодым степенным лейтенантом — старшим наряда, присланного дежурным по городу, и владелец дома, пожилой меланхоличный эстонец, меланхолично наблюдавший за работой сварщика. Здесь же волновалась молодая русская дворничиха, которая вела хозяйство Мюйра, в десятый раз рассказывала, как она заподозрила неладное, когда обнаружила, что старый господин не отзывается ни на звонки в дверь, ни на звонки по телефону, а в его квартире ни днем, ни ночью не гаснет свет. Она несколько раз звонила в полицию, но на ее звонки не обращали внимания. И только когда господин Ребане потребовал принять срочные меры, господин дежурный по городу прислал господ полицейских.

Как и любой нормальный полицейский, лейтенант вовсе не склонен был искать приключений на свою шею и поначалу не хотел предпринимать никаких энергичных действий. Смена его заканчивалась, а любые энергичные действия всегда имеют своими последствиями то, что приходится торчать на месте происшествия неизвестно сколько. По моему настоянию он прислушался к звукам, которые неслись из окон Мюйра, и после некоторого раздумья согласился, что да, так, это орет кот. Но, по его мнению, это была еще не причина для взлома двери. Тем более что кот орет не все время, а иногда замолкает. И лишь когда я заставил его принюхаться к запаху, который сочился из квартиры даже сквозь плотно закрытую дверь, он распорядился вызвать сварщика.

Стальная пластина вывалилась, открывая доступ в квартиру. К этому моменту я успел намочить под водосточной трубой носовой платок, выжал его, расправил и держал наготове.

Сварщик выключил резак и потянул на себя дверь. Из щели с истошным ревом вылетел Карл Вольдемар Пятый, вскочил на голову домовладельца, оттуда на крышу полицейской машины, с нее на мокрую голую липу во дворе, а уже с липы на крышу дома.

Я сунулся было в квартиру, но лейтенант решительно отстранил меня и бесстрашно перешагнул через порог, исполняя служебный долг. И тут же выкатился по ступенькам крыльца к патрульной машине и начал судорожно блевать на багажник. Это дало мне возможность беспрепятственно проникнуть в жилье старого кагэбэшника и сделать то, из-за чего я и заставил Томаса звонить дежурному по городу и вызывать полицейских. А именно: взять из узкой хрустальной вазы, стоявшей на столе в гостиной, увядшую розу и вынуть из бутона круглую жемчужно-серую виноградину на булавке.

Это был чип, который в этой розе я переправил в жилище Мюйра после нашей прогулки по Тоомпарку. Он сделал свое дело, и его необходимо было изъять, чтобы не создавать дополнительных трудностей эстонской полиции. Если бы при осмотре места происшествия этот чип был обнаружен, это ввергло бы таллинскую полицию в ненужные размышления и отвлекло от охраны правопорядка.

Только после этого я осмотрелся, по-прежнему прижимая к лицу мокрый носовой платок и стараясь дышать как можно реже. Дух в квартире был такой, какой и должен быть там, где несколько дней пролежал разлагающийся труп. Знакомый запах. Запах войны. У войны запах не порохового дыма. У нее запах тлена и стылой гари пожарищ. Во всяком случае, у нашей войны был такой запах. И еще баранья вонь от немытых тел чеченских полевых командиров, которых мы неделями отслеживали, а потом волокли к своим. А иногда и не волокли.

Отставной генерал КГБ Матти Мюйр лежал возле крутой лестницы, ведущей в его спальню. Ноги были на ступеньках, а голова на коврике. Она была вывернута таким образом, что причина смерти не вызывала сомнений. Он свернул себе шею.

Что было причиной падения? Да что угодно: головокружение, сердечная слабость, вызванная сильным душевным волнением. Опознавать его придется по косвенным признакам. Потому что лица у него не было. Был череп в обрамлении серых жестких волос. Да под провалом носа сохранилась не объеденная его любимым котом полоска жестких седых усов. Череп с усами.

Нервных просят не смотреть.

Я вышел из квартиры. Передо мной почтительно расступились. Я выбросил платок, отдышался и приказал одному из полицейских:

— Срочно вызывайте скорую.

— Он жив? — недоверчиво спросил полицейский.

— Нет. Вызывайте скорую для лейтенанта. Пока он не выблевал свой желудок.

Я отдал чип Артисту, чтобы он присовокупил его к прочей спецтехнике, лежавшей в спортивной сумке с надписью «Puma», оставил Муху и Артиста с Томасом, которому предстояло давать объяснения полиции и участвовать в затяжных формальностях, а сам сел в «линкольн» и приказал ехать в гостиницу. Водила тронулся с места, но тут же резко затормозил, выскочил из машины, немного поблевал, а потом очень вежливо, даже заискивающе попросил меня пересесть на заднее сиденье и открыл все окна.

Поднявшись по служебному ходу в номер, я сразу же разделся догола и сложил все шмотки в полиэтиленовый мешок. Потом долго мылся под горячим душем. Натянув треники, вызвал коридорного и велел ему выбросить мешок на помойку. Отдавать одежду в стирку или химчистку не имело смысла. Этот запах все равно будет преследовать меня, даже если его не останется. А когда кажется, что одежда воняет, это все равно что она и в самом деле воняет. Поэтому я дал коридорному триста баксов и попросил сбегать в какой-нибудь магазин и купить мне джинсы, свитер и плащ, размер сорок восьмой, рост четвертый, а сдачу оставить себе. Это его вдохновило. Через час я уже был готов предстать перед секретарем российского посольства, который, как сообщил мне Томас, домогался встречи со мной весь сегодняшний день.

Еще подъезжая к особняку посольству, я обратил внимание, что в здании, несмотря на позднее время, освещены все окна. Пока помощник секретаря посольства, встретивший меня на вахте, вел меня по длинным, устланным ковровыми дорожками коридорам в кабинет шефа, навстречу быстро проходили люди с озабоченными лицами, открывались и закрывались двери кабинетов, шмыгали секретарши, прижимая к выразительным бюстам папки с бумагами. Атмосфера была такой, будто в посольстве вот-вот начнут жечь архивы.

— Что тут у вас происходит? — поинтересовался я, когда секретарь посольства сдержанным жестом указал мне на кресло за приставным столиком для посетителей, а сам углубился в лежавшие перед ним бумаги, давая понять, что мне предлагается подождать, пока он закончит с важным, не терпящим никакого отлагательства делом. — Готовитесь к эвакуации?

— Пока нет, — последовал холодный ответ.

— Пока. Звучит оптимистично, — заметил я. — Но что-то все-таки происходит?

— Господин Пастухов, я вызвал вас не для того, чтобы обсуждать эти проблемы, — с ледяной вежливостью произнес секретарь. — Вы не могли бы пару минут помолчать?

— Да, конечно, — сказал я. — Работайте, мне спешить некуда.

Он сухо кивнул и вернулся к бумагам.

Я понимал, чем вызван его тон. За письменным столом, освещенным настольной лампой, сидел не человек, а должность. Он был закован в свою должность и неприступен, как начальник комендантского патруля при исполнении. При дежурстве на каком-нибудь железнодорожном вокзале, самом подходящем месте для вылавливания самовольщиков и даже, если повезет, дезертиров.

• Предыдущая
• 39/80
• Следующая