Духи дамы в черном - Леру Гастон - Страница 34

• Предыдущая
• 34/56
• Следующая

Папаша Бернье продолжал:

— Вы влетели как ураган, господин Рультабийль. И она сразу увела вас в гостиную Старого Боба. Вы ничего не заметили. А я остался с господином Дарзаком. Человек на полу перестал хрипеть. Господин Дарзак, все еще склоняясь над ним, проговорил: «Бернье, несите мешок и камень; выбросим его в море, и никто никогда о нем не услышит».

— Тогда, — рассказывал далее Бернье, — я вспомнил о мешке с картошкой: ведь жена снова собрала картошку в мешок. Я опять высыпал ее и принес мешок. Мы старались как можно меньше шуметь. Тем временем хозяйка, по-видимому, рассказывала вам в гостиной Старого Боба всякие небылицы, а господин Сенклер расспрашивал в привратницкой жену. Господин Дарзак связал труп, и мы потихоньку засунули его в мешок. Тут я сказал господину Дарзаку: «Не советую бросать его в воду. У берега недостаточно глубоко. Иногда море бывает здесь таким прозрачным, что видно дно». «Так что же мне с ним делать?» — шепотом спросил господин Дарзак. «Честное слово, сударь, не знаю, — ответил я. — Все, что можно было сделать для вас, для хозяйки, для всех, чтобы защитить их от такого разбойника, как Ларсан, я сделал. Не просите у меня ничего больше, и храни вас господь!» Я вышел из комнаты и в привратницкой нашел вас, господин Сенклер. А потом по просьбе господина Дарзака вы пошли к господину Рультабийлю. Что же до моей жены, то она чуть не лишилась чувств, внезапно увидев, что господин Дарзак цел и невредим. И я тоже. Видите, руки у меня в крови? Только бы нам не попасть в беду, но, в конце концов, мы исполнили свой долг. Это был гнусный разбойник! Но знаете, что я вам скажу? Такую историю не скроешь; лучше бы сразу все рассказать полиции. Я обещал молчать и буду молчать сколько смогу, но я рад, что облегчил душу перед вами — вы же друзья с хозяевами и, быть может, заставите их прислушаться к голосу разума. Почему они все скрывают? Разве это не честь — убить самого Ларсана? Простите, что я опять произнес это имя, я знаю, это грязное имя. Разве это нечестно — избавить от него всех и избавиться самим? Да, и еще насчет богатства! Госпожа Дарзак обещала мне богатство, если я буду молчать. А что мне с ним делать? Разве не лучшее богатство — служить этой бедняжке? Нет, богатство мне ни к чему. Но пусть она все расскажет. Чего ей бояться? Я спросил у нее об этом, когда вы якобы отправились спать и мы остались в башне наедине с трупом. Я сказал ей: «Вы должны в голос кричать, что убили его. Все вам только спасибо скажут». А она ответила: «Слишком много уже было скандалов, Бернье. Насколько это зависит от меня и если это вообще возможно, мы постараемся все скрыть. Мой отец этого не перенесет». Я ничего ей не ответил, хотя меня так и подмывало сказать: «А если об этом узнают позже, то решат, что дело тут нечисто, и тогда уж ваш папенька точно умрет». Но она так решила. Хочет, чтобы все молчали. Ладно, будем молчать, и довольно об этом.

Направившись к двери, Бернье показал на свои руки:

— Пойду отмывать кровь этой свиньи. Рультабийль остановил его:

— А что говорил по этому поводу господин Дарзак? Каково его мнение?

— Только повторял: «Как решит госпожа Дарзак, так и будет. Слушайтесь ее, Бернье». Пиджак у него был порван, горло расцарапано, но он не обращал на это внимания. Его интересовало лишь одно: каким образом этот мерзавец к нему проник. Говорю вам, он никак не мог опомниться, и я объяснял ему снова и снова. Первые его слова по этому поводу были вот какие: «Но ведь когда я вошел в комнату, там никого не было, и я сразу же заперся на задвижку».

— Где это происходило?

— В привратницкой, рядом сидела моя жена; бедняжка словно одурела.

— А труп? Где был труп?

— В комнате господина Дарзака.

— А как все же решили от него избавиться?

— Я точно не знаю, но что-то они придумали, потому что господин Дарзак сказал мне: «Бернье, прошу вас о последней услуге: ступайте в конюшню и запрягите в двуколку Тоби. По возможности не будите Уолтера. Если он все же проснется и потребует объяснений, тогда и ему, и Маттони, который охраняет потерну, скажите следующее: „Это для господина Дарзака, ему в четыре утра нужно быть в Кастелларе, он отправляется в Альпы“. А госпожа Дарзак добавила: „Если встретите господина Сенклера, ничего ему не говорите, а приведите его ко мне; если же встретите Рультабийля, ничего не говорите и не делайте“. Ведь знаете, сударь, хозяйка хотела, чтобы я вышел, только когда окно в вашей комнате будет закрыто, а свет погашен. А потом нам еще труп доставил неприятные минуты: мы-то думали, человек умер, а он возьми и вздохни, да еще как! Остальное, сударь, вы видели и теперь знаете не меньше моего. Помилуй нас бог!

Когда Бернье закончил эту невероятную историю, Рультабийль искренне поблагодарил его за преданность хозяевам, посоветовал обо всем помалкивать, извинился за свою грубость и приказал ничего не говорить г-же Дарзак о только что закончившемся допросе. Уходя, Бернье протянул ему руку, но Рультабийль отдернул свою:

— Нет, Бернье, вы весь в крови.

Наконец привратник отправился к Даме в черном.

— Итак, — начал я, когда мы остались одни, — Ларсан мертв?

— Боюсь, что да, — ответил Рультабийль.

— Боитесь? Почему?

— Потому что, — ответил он незнакомым мне бесцветным голосом, — такая смерть Ларсана, когда он не входил в башню ни живой ни мертвый, пугает меня больше, чем его жизнь.

Он в самом деле был буквально в ужасе. Да я и сам очень испугался. Никогда еще я не видел, чтобы ум его находился в таком смятении. Молодой журналист неровным шагом ходил по комнате, останавливался порой у зеркала, проводил рукой по лицу и вглядывался в собственное отражение, словно спрашивая у него: «Неужели ты, Рультабийль, и в самом деле так думаешь? Кто осмелится так думать?» Как думать? Казалось, он скорее еще только готовится думать. Но этого ему, похоже, не хотелось. Он ожесточенно покачал головой и, подойдя к окну, стал вглядываться в ночь, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком побережье и, быть может, ожидая услышать шум катящейся двуколки и стук копыт Тоби. Рультабийль походил на насторожившегося зверя.

Прибой умолк, море совершенно успокоилось. На востоке, на черной воде внезапно засветилась белая полоска. Поднималась заря. И почти сразу же из темноты появился Новый замок — бледный, тусклый, выглядевший точно так же, как мы, словно и он тоже не спал всю ночь.

— Рультабийль, — начал я, внутренне дрожа от собственной дерзости, — ваш разговор с матерью был очень короток. И расстались вы молча. Я хотел бы знать, мой друг, не рассказала ли она вам сказочку про револьвер на ночном столике?

— Нет, — не оборачиваясь, бросил Рультабийль.

— Она ничего вам об этом не говорила?

— Нет.

— И вы не попросили ее объяснить ни выстрел, ни предсмертный крик, походивший на крик в таинственном коридоре? Она ведь закричала, как тогда.

— Вы любопытны, Сенклер. Даже любопытнее меня. Нет, я ее ни о чем не спрашивал.

— И вы обещали ей ничего не видеть и не слышать, даже не спросив ее о выстреле и крике?

— Поверьте, Сенклер, я уважаю секреты Дамы в черном. Она лишь сказала — а я, разумеется, ни о чем не спрашивал! — она сказала: «Мы можем расстаться, друг мой, потому что теперь нас ничто не разделяет», — и я сразу ушел.

— Так она вам сказала, что вас теперь ничто не разделяет?

— Да, мой Друг, а руки у нее были в крови…

Мы замолчали. Я подошел к окну и встал рядом с журналистом. Внезапно он накрыл ладонью мою руку и указал на маленький фонарь, все еще горевший у входа в нижний зал башни Карла Смелого, где был кабинет Старого Боба.

— Уже светает, — проговорил Рультабийль, — а Старый Боб все трудится. Он и в самом деле отважный человек. Давайте-ка сходим, посмотрим, как он работает. Это поможет нам отвлечься, и я перестану раздумывать над мысленно очерченным мною кругом, который связывает меня по рукам и ногам, изнуряет, душит. — Он тяжело вздохнул и добавил, как бы про себя: — Когда же вернется Дарзак?

• Предыдущая
• 34/56
• Следующая