Трактир на Пятницкой - Леонов Николай Иванович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/33
- Следующая
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобучив на голову, отправился к Когану.
– Эх, разменяйте мне сорок миллионов! – крикнул он, появляясь в дверях. – Получи-ка должок, – и бросил червонец на прилавок. – Да налей стопарик.
– Так не положено, Паша, – зашептал старик, быстро пряча деньги. – Я же на водку разрешения не имею.
– А ты налей две: одну мне, другую себе.
– Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка – прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.
Пашка поравнялся с отделением милиции.
– Паша!
Он остановился и с недоумением посмотрел на незнакомую худенькую девушку.
– Угости папиросочкой, Америка, – сказала девчонка и отвернулась.
Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, девчонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредоточенно, словно выполняла сложное и ответственное дело. Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, девчонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые плечи, пошла в другую сторону.
Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.
– Антонов! Антонов!
Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.
– Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Пашка остановился и медленно повернулся. Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой Лошадник.
– Фамилию собственную забыл, – начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: – Каждую кражу отмечаешь обновкой?
– О чем это вы, гражданин...
– Климов, Василий Васильевич, – перебил начальник и протянул Пашке шляпу. – Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть, – он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.
“Почему Лошадник? Типичная обезьяна, – думал Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека на толстых кривых ногах. – И руками аж по коленям шлепает”. Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся.
– Страшно стало?
Пашка вошел, сел на предложенный, стул и огляделся. Видно, бьют не здесь. Окна настежь – ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал? Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы – “зайди на минутку”.
– О чем это ты мечтаешь, Павел? – Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. – Чтобы вокруг тебя были одни слепые и у каждого из заднего кармана бумажник торчал? Об этом, что ли?
– Какой бумажник? – Пашка посмотрел на Климова в лицо.
– Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь, – Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. – Кури.
Пашка вытащил “Люкс” и закурил.
– Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь наган у меня срежешь, – Климов похлопал себя по боку.
– Этим не интересуюсь, – Пашка улыбнулся и опустил глаза, – не по моей части.
– Серый интересуется.
– Какой Серый? – Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. – Что-то вы путаете, начальник.
– Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза, – голос у Климова погустел и налился злобой.
Пашка поднял голову и встретился с черными, маленькими, как буравчики, глазами.
– Я тебя воспитывать, стервеца, не буду, – Климов постучал трубкой по столу. – Ты при Советской власти растешь, должен соображать, что к чему. Отец где?
– Убили в германскую.
– Мать?
– Белые убили.
– А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя бы личную ненависть иметь должен!
– Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете. Папаню с маманей приплели, – чувствуя, что против него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. – Не берите меня на характер. Я не мальчик и крика не боюсь.
Климов засопел трубкой и тихо спросил:
– И сколько же тебе, не мальчику, годков? Пашка промолчал. Что ему надо, этому головастику? Ишь, башка огромная, бритая, шея жилистая. Силен, наверное. Наверняка силен, раз Фильку Блоху один повязал.
– Считаешь, что ли? – Климов ухмыльнулся. – Семнадцать тебе годков. Другие в твоем возрасте какие дела делают, – он задумался и стал ковырять свою трубку. – Я в семнадцать лет вот эту трубку от комбрига получил, – он ткнул мундштуком Пашке в лоб. – Да тебе все это...
– Что – это, начальник? – перебил Пашка. – “При Советской власти растешь, должен понимать, что к чему”... А кто сейчас понимает, что к чему? – Пашка посмотрел в удивленное лицо Климова и продолжил: – Буржуи были? И сейчас есть. Бедные, богатые – все по-старому, начальник. Так что вы эту трубочку верните своему командиру, честнее будет...
Климов, стараясь быть спокойным, сказал:
– О политике в другой раз поговорим, Павел. Ты час назад у рыбной лавки станичника дернул...
Пашка знал: нужно что-то говорить, отпираться. Но во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной бумагой, а язык не ворочался.
– Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек, я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый, – Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, вернулся к столу и медленно выговорил: – Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.
Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет, червонцы свалятся в тайник.
– Руки! – Климов брякнул наганом о стол. – Встать! Кругом!
Пашка повиновался. Он почувствовал, что ствол нагана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила пустой карман.
– Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься. Испугался, – Климов облегченно вздохнул. – Сказал, посажу, значит, точка. На первой же краже и сгоришь. Предупреждаю.
Пашка опустился на стул.
– Ты знаешь, что такое... – Климов запнулся, стал оглядывать стол, потом взял какую-то книгу и заглянул в нее, – что такое презумпция невиновности? Не знаешь. Я тоже не очень, – он на секунду замолчал, потом продолжил: – Такие дела, Павел. Чтобы посадить тебя в острог и отправить потом по этапу, я должен сначала доказать твою вину. Вот ты украл...
– Не крал я, начальник, – Пашка перекрестился.
– Украл, – спокойно сказал Климов. – Ты знаешь, и я знаю, что украл, а посадить тебя не могу.
Пашка попытался опять перебить, но Климов поморщился и застучал трубкой по столу.
– Не хочу я тебя сажать, очень не хочу, Павел, но работа у меня такая... Поэтому, Павел Антонов, если ты воровать не прекратишь, я тебя поймаю с поличным и тогда... Понял?
– Зря вы горячитесь, гражданин начальник, – Пашка развел руками. – Не ворую я.
– Я тебя предупредил, – сказал Климов и кивнул на дверь. – Иди пока.
Пашка спустился по лестнице, прошел два квартала и только тогда оглянулся. На хвосте никого не было. Не пойдет он к этой Нинке. Пусть сама ищет. А начальничек-то ничего. Ушлый. Все знает. И имя, и фамилию, и сколько лет, и про отца с матерью.
– Америка! – путаясь в штанах, к нему бежал шкет с папиросами. – Дело есть. И зашептал в самое ухо:
– Тебя Серый ищет. Сказал, чтобы ты шел в “Три ступеньки”.
- Предыдущая
- 2/33
- Следующая