Смерть в «Ла Фениче» - Леон Донна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/56
• Следующая

— Они ведь жили вместе, правда?

— Да. Ну и что?

— Ну понимаешь, когда люди живут вместе, то обычно не заводят романов с другими.

— Но у нее же нет ни с кем романа. Она просто хочет, чтобы он подумал, будто у нее есть кто-то еще.

— Видимо, он поверил и ревнует.

— С какой стати ему ревновать? Она его любит по-настоящему. Это каждому ясно. Просто он — ничтожество. Ведь деньги-то ее, правда?

— Хмм, — он тянул время, судорожно припоминая либретто.

— Почему он не пошел работать? Пока она его содержит, она имеет право делать все, что ей вздумается.

Грянули аплодисменты.

— Это не всегда так, ангел мой!

— Но ведь обычно именно так, папочка? Что тут такого? У большинства моих друзей, у кого мать не работает — не то что наша мама, — у них все решает отец — куда поехать в отпуск и все такое. А у кого-то и любовница есть. — Последний тезис был изложен без уверенности, скорее лишь как предположение. — И они имеют на это право, потому что зарабатывают деньги и могут поэтому говорить другим то, что считают нужным.

Даже Паола, подумал он, не сумела бы точнее охарактеризовать сущность капитализма. Да, в голосе Кьяры слышались мамины нотки.

— Все не так просто, солнышко. — Он взялся за узел галстука. — Послушай, Кьяра, не могла бы ты стать ангелом добра и милосердия и слетать на кухню за стаканчиком вина для престарелого отца?

— Само собой. — Она отложила карандаш, более чем охотно расставаясь с тетрадкой. — Белого или красного?

— Посмотри, может, осталось «Просекко». Если нет, притащи того, которое мне, на твой взгляд, должно понравиться, — что на семейном языке означало «того, которого сама хочешь попробовать».

Он опустился на диван, сбросил туфли и положил ноги на низкий столик. И слушал, как диктор сообщает новости за несколько прошедших дней — голосом, полным лютой решимости, словно тоже из оперы, только другой, в жанре кровавого веризма.

Вернулась Кьяра — долговязая, еще нескладная, начисто лишенная женственной грации. Не вставая с дивана, через две комнаты можно было без труда понять, чья сегодня очередь мыть посуду — никто, кроме дочки, просто не способен поднять на кухне подобный тарарам. Зато она хорошенькая, наверное, вырастет настоящей красавицей, — с этими широко посаженными глазами и нежным пушком на шее возле уха, — всякий раз, когда свет бесцеремонно падал на это место, отцовское сердце сжималось от нежности.

— «Фраголино», — объявила она из-за его спины и подала ему стакан, ухитрившись пролить всего каплю, и ту на пол, а не ему на брюки. — Дашь глоточек? Мама не хотела открывать. Сказала, что тогда останется только одна бутылка, а я сказала, папа так устал! — И, не дожидаясь его согласия, взяла стакан и сделала глоток. — Папочка, как так получается, что вино пахнет клубникой?

Как так получается, что когда дети любят тебя, ты знаешь ответы на все вопросы, а когда они злятся, ты болван болваном?

— Это такой виноград. Он пахнет клубникой, поэтому и вино так пахнет, — Он понюхал, а затем проверил на вкус — так ли это. — Уроки делаешь?

— Ага. Математику, — ответила она с таким энтузиазмом, что он даже смутился. Что ж, этот ребенок легко объясняет ему его банковский баланс за каждые три месяца, а в мае уже попытался заполнить за него налоговую декларацию.

— А что вы проходите? — спросил он с наигранным интересом.

— Ой, папочка, ты все равно не поймешь, — и тут же со скоростью молнии: — Пап, а когда ты мне купишь ноутбук?

— Когда в лотерею выиграю.

У него имелись основания подозревать, что тесть собирается подарить ей портативный компьютер на Рождество, и его несколько раздражал сам факт того, что данный факт его раздражает.

— Ну, папочка, ты всегда так говоришь! — Она уселась напротив него, закинула ноги на тот же столик и уперлась своими узенькими подошвами в его подошвы. — У Марии Ринальди есть ноутбук, и у Фабрицио есть, а я никогда не смогу учиться — ну, в смысле, прилично учиться, — пока и у меня его не будет.

— А по-моему, тебе вполне хватает карандаша!

— Хватает, только работать придется лет сто!

— А может быть, лучше тренировать собственные мозги, чем перекладывать всю работу на машину?

— Это глупо, папочка. Мозги ведь не мышцы. Мы проходили по биологии. Кстати, сам-то ты не идешь через весь город, когда тебе нужно что-то узнать, а звонишь по телефону.

Вместо ответа он пихнул ее пятки своими.

— Ведь я права, папочка?

— Ну а что ты собираешься делать в освободившееся время?

— Решать более сложные задачи. Честное слово, папочка. Он просто все это делает быстрее. Эта машина просто-напросто складывает и вычитает в миллион раз быстрее, чем мы.

— Ты случайно не в курсе, сколько такая штука может стоить?

— В курсе. Маленькая «Тосиба», как я хочу, стоит два миллиона.

К счастью, вошла Паола, иначе он наверняка сообщил бы Кьяре, какова вероятность получить такой компьютер в подарок от отца. А поскольку в ответ дочь наверняка вспомнила бы дедушку, то приход Паолы явился облегчением вдвойне. Она принесла бутылку «Фраголино» и второй стакан. В это время щебечущие голоса в телевизоре наконец затихли, и послышались звуки вступления к третьему действию.

Паола поставила на столик бутылку и села на подлокотник дивана, поближе к нему. На экране поднялся занавес, обнажив убогую каморку. Было невозможно узнать Флавию Петрелли, женщину, которую он видел во всей победной силе ее красоты чуть больше часа назад, в этом изможденном существе, полулежащем на кушетке, кутаясь в шаль и бессильно уронив руку на пол. Теперь она больше напоминала синьору Сантину, чем блестящую куртизанку. Темные круги под глазами и горькая складка нарисованных губ убедительно свидетельствовали о нищете и отчаянии. Даже голос, которым она просила Аннину отдать ее последние гроши нищим, казался слабым, надломленным болью и утратой.

— Хороша, — отметила Паола.

Брунетти шикнул на нее. Они продолжали смотреть молча.

— Придурок, — отпустила Кьяра в адрес Альфреда, вбежавшего в каморку и заключившего умирающую в объятия.

— Шшш, — зашипели на нее оба родителя. Девочка снова погрузилась в свою цифирь, пробормотав на вдохе «сс-скотина», — достаточно, впрочем, громко, чтобы родители слышали.

Брунетти видел, как от счастья встречи с любимым меняется лицо Петрелли, как ее озаряет неподдельное ликование. Вот они вместе мечтают о будущем, которого у них нет, и ее голос тоже меняется, вновь обретая силу и чистоту. Радость ставит ее на ноги, она простирает руки к небу.

— Я чувствую, что снова родилась! — восклицает она, вслед за чем, в согласии с либретто, теряет сознание и умирает.

— Все равно он скотина и ничтожество! — настаивает Кьяра под скорбные сетования Альфреда и гром аплодисментов. — Даже если бы она не умерла, на что бы они жили? Или предполагается, что она вернется к своему прежнему занятию?

Брунетти совсем не хотелось услышать, как именно его дочь представляет себе это самое занятие. Высказавшись, Кьяра принялась строчить какие-то цифры внизу листка, а потом, сунув листок в учебник, с треском его захлопнула.

— Я даже не представляла, какая она замечательная, — с уважением проговорила Паола, проигнорировав заявление дочери. — Что она за человек?

В этом вся Паола. Не важно, что певица, возможно, причастна к убийству — это не повод заинтересоваться, что она за человек. А вот когда своими глазами увидишь ее на сцене…

— Да просто певица, — ответил он уклончиво.

— Понятно, а Рейган был просто актер, — парировала Паола. — Какая она?

— Очень самоуверенная, боится лишиться детей и предпочитает носить коричневое.

— Давайте ужинать, — перебила Кьяра. — Умираю от голода!

— Тогда пойди накрой на стол, а мы придем через минуту.

Кьяра с демонстративной неохотой поднялась с кресла и поплелась на кухню, сделав напоследок заявление:

— Теперь, конечно, ты вытянешь из папочки, какая она на самом деле, а я, как всегда, прослушаю самое интересное.

• Предыдущая
• 40/56
• Следующая