Где нет зимы - Сабитова Дина Рафисовна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/33
• Следующая

Но Недыбайла поравнялась со мной и сказала:

— А, тебя уже позвали. Пойдем, провожу.

И лицо у нее было какое-то странное. Обычно Недыбайла смотрит очень торжественно, как будто она королева. А тут у нее на лице было нормальное выражение. И она взяла меня за руку.

От этого мне стало еще страшнее.

В кабинет директора Недыбайла вошла первая. И только потом выдвинула меня из-за своей широкой спины.

— Вот Соловьева.

Кроме директора, Ивана Алексеевича, в кабинете сидели какие-то две тетки — толстая и тонкая.

Толстая поднялась навстречу мне и сказала:

— Гулечка, здравствуй! Меня зовут Елизавета Павловна. Я работаю в отделе опеки. Нам с тобой надо поговорить.

И я подумала: «О чем мы можем говорить? И что такое „опека“?»

Сбоку припёка — это я знаю. А «опека» — это тоже с батонами и буханками связано, что ли?

Толстая тетка усадила меня на стул и спросила, как я себя чувствую.

Нормально я себя чувствую! Только мне непонятно, почему все остальные как-то странно молчат.

— Скажи мне, детка, — и Елизавета Павловна погладила меня по плечу. — Скажи мне, твоя мама, она давно не была дома?

Щеки у меня моментально стали горячими.

Паша говорил, что про маму никому рассказывать не надо. Мама обязательно вернется, но никто не должен знать, что мы пока ждем ее дома одни. Потому что у мамы могут быть неприятности, если кто-то про это узнает.

Поэтому я таращилась на эту Елизавету Павловну и молчала.

— Детонька, не бойся, скажи нам, мамы сколько уже дней нет дома?

Но я молчала.

И тогда они стали спрашивать, где сейчас Паша.

Оказалось, они зачем-то ходили к нам домой, искали маму, потом искали Пашу и нигде его не нашли.

Сначала я ужасно испугалась, а вдруг с Пашей что-то случилось? Но потом подумала: Паша каждый день с утра ходит по делам — и сегодня, конечно, тоже.

А толстая тетка вдруг начала говорить вот что:

— Деточка, дома ведь без мамы плохо, правда? Нельзя, чтоб маленькие дети жили одни, без взрослых, да? И поэтому…

Я не выдержала и перебила:

— Я не маленькая, а Паша вообще давно взрослый! Он меня кормит… макаронами и мороженым. У нас все хорошо, и мама всего несколько… два дня только не приходила, и она сегодня придет, честное слово.

Про мороженое я придумала, чтобы они поверили — у нас все отлично.

Но толстая тетка сказала, что Пата тоже ребенок и жить нам дома одним нельзя.

— Мы сейчас поедем с тобой в одно место — там много детей, там хорошо, весело: и игрушки есть, и книжки, чего там только нет… Поживете там с братиком, а мы поищем вашу маму. Найдется мама — и сразу вас заберет.

— Я не хочу никуда ехать. Я домой хочу.

— Как только мама найдется, так и домой поедешь. А вдруг маму придется долго-долго искать, до зимы, например, да? Вы же не можете жить одни до зимы, правда? У вас ведь и денег нет, наверное?

Тетка что-то еще говорила и говорила. Но у меня вдруг так зашумело в ушах, что я перестала ее слышать.

А вторая тетка встала и сказала, что сейчас придет машина. Они встретят эту машину на крыльце и потом заберут меня.

Когда они ушли, в кабинете директора стало тихо. Иван Алексеевич перекладывал на столе какие-то бумажки, а Недыбайла вздыхала и смотрела то в угол комнаты, то в окно.

— Иван Алексеевич, — сказала я, — а откуда они узнали, что мамы нет дома?

— Мама твоя должна была в клуб зайти — принести работу, но не пришла. Слишком долго не приходила — и там заволновались, конечно, стали разыскивать. И позвонили в милицию, а уж милиция сообщила в опеку, — вздохнул директор.

И тихо спросил:

— Как же вы одни? Сколько дней мамы на самом-то деле нет, а. Гуль?

— Не знаю. Давно уже.

Мне еще хотелось спросить, найдут ли маму, Но откуда Иван Алексеевич может это знать?

Я просыпаюсь каждое утро и думаю, что сейчас открою глаза и увижу наш темный дощатый потолок, мой старый письменный стол в углу, фотографию Шуры на стене.

Но потолок надо мной белый.

Мы с Гуль живем теперь в приюте. Называется он ЦВС — Центр временного содержания детей, оставшихся без попечения родителей. Приют.

Идиотская ситуация.

Мы не нуждаемся в том, чтоб нас кто-то приютил. У нас есть свой дом.

Когда нас привезли сюда, я думал, что это ненадолго. Но мы здесь уже вторую неделю.

Я просыпаюсь каждое утро и думаю: а что, если это навсегда?

Тот день начался не очень хорошо. Я отвел Гуль в школьный лагерь, вернулся домой и еще раз пересчитал все деньги. Звучит, конечно, очень важно: «все деньги», а на самом деле у меня осталось сорок пять рублей — не деньги, а крохи.

И я пошел на улицу; я не мог сидеть один, мне надо было подумать, что предпринять.

Я брел куда глаза глядят, а когда поравнялся с торговым центром на углу, полил дождь. Пришлось зайти внутрь — переждать ливень.

Длинная лестница эскалатора ползла вверх, на зеркальные верхние этажи, и вниз — к подземной парковке и продуктовому магазину. Я сел на скамейку. С одной стороны от нее стояла какая-то пальма, усыпанная пластмассовыми мандаринами, с другой журчал фонтан. Было прохладно, играла тихая музыка.

Я сидел и думал, где можно раздобыть денег.

На работу меня не возьмут, возрастом не вышел.

Попросить у кого-то… у соседей? У знакомых? Тогда придется рассказать, что мамы нет…

Рядом со мной уселась женщина с кучей пакетов. Она достала портмоне и начала рыться в нем, что-то разыскивал. А я краем глаза смотрел на пачку тысячных купюр, которые распирали это ее портмоне. Если бы мне хотя бы одну такую зеленую бумажку…

Я никому не расскажу, о чем тогда думал. Это не те мысли, которыми стоит делиться. Потому что я сидел на скамейке целый час и мечтал… Нет, не мечтал, а строил планы, как бы исхитриться и стащить у кого-нибудь кошелек. Можно, например, отвлечь, толкнуть… Я понимал, что никогда не решусь на такое. Что я не сумею этого сделать. Но может быть, кто-то потеряет кошелек? Или хотя бы одну купюру обронит незаметно для себя?

В уме я уже потратил пару свалившихся с неба тысяч, и тут мои мечтания вдруг прервали:

— Привет! Ты что здесь делаешь? — услышал я знакомый голос.

Кира!

Она стояла передо мной насквозь промокшая, с волос капала вода. Дождь на улице еще продолжался.

— От дождя спасаюсь, — сказал я.

— Угу. Вот и я тоже, — кивнула Кира. — Как каникулы проводить?

— Ну как… — неопределенно помахал я рукой в воздухе. — Обыкновенно, как все.

— Слушай, а ты никуда не торопишься?

— А что? — обрадовался я.

Погулять с Кирой было бы очень здорово. Конечно, это мне полагалось бы ее пригласить, но Кира меня опередила:

— Пойдем в кино — в кинотеатре через полчаса сеанс?

Я сдуру чуть не сказал «пойдем». Так обрадовался, что на миг забыл главное — свои сорок пять рублей в кармане. Какое уж тут кино!

— А что за фильм? — спросил я, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно.

— Фантастика какая-то.

— Нет, фантастику я что-то не очень, — я даже головой помотал для убедительности.

— Ну и ладно, — легко согласилась Кира. — Пойдем тогда просто кофе попьем?

Я снова запаниковал. Но вовремя глянул за стекло: дождь как раз кончился, и все, кто прятался в холле торгового центра от дождя, начали расходиться.

— А давай лучше купим мороженое и погуляем? Вон дождь кончился… Чего тут сидеть-то? — предложил я и подумал:

«Хоть бы согласилась. На мороженое у меня денег хватит!»

И она согласилась!

Это было последнее хорошее, что случилось тогда.

Я потратил последние сорок пять рублей на мороженое для Киры, мы побродили по парку. Даже и не помню, о чем мы разговаривали. Потом Кира заторопилась домой. Я тоже глянул на часы и понял, что мне через полчаса забирать из школы Гуль.

Утром-то я поел хлеба с солью и запил его сладким чаем, а теперь был уже пятый час, и есть хотелось ужасно.

• Предыдущая
• 11/33
• Следующая