Счет по-венециански - Леон Донна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/58
• Следующая

Он повернулся спиной к газетному лотку и зашагал в направлении квестуры[7], перебирая в уме разнообразные дела, над которыми они сейчас работали, и пытаясь вычислить, кому достанется это новое дело. Сам Брунетти почти завершил одно дело, по масштабам Венеции некрупное, связанное с широко раскинувшейся паутиной взяточничества и коррупции, плести которую начали в Милане с десяток лет тому назад. На материке построили несколько скоростных дорог, и одна из них соединила город с аэропортом. На их сооружение ушли триллионы лир. И только когда строительство было завершено, возник вопрос, зачем аэропорту, принимающему от силы сотню рейсов в день, такая роскошная трасса и все эти автобусы, такси и катера. И лишь тогда задумались, а следовало ли тратить такую уйму общественных денег на строительство, в котором на поверку не было ни малейшей необходимости. После этого расследование попало в руки Брунетти, и посыпались ордера то на арест, то на замораживание активов владельца строительной фирмы, выполнившей львиную долю дорожных работ, и трех членов муниципального совета, которые наиболее активно настаивали на выборе именно этой фирмы в качестве подрядчика.

Другой комиссар занимался неким казино, где крупье нашли очередной способ обыгрывать родное заведение и снимали сливки в виде процента с выигрыша. Еще одного коллегу подключили к давнишнему делу о бизнесе, находящемся под контролем мафии, где-то в Местре — дело это росло как на дрожжах, и, к сожалению, конца ему видно не было.

Поэтому Брунетти вовсе не удивился, когда охранник на входе в квестуру прямо с порога сообщил ему:

— Он тебя спрашивал.

Если вице-квесторе[8] Патта требует его к себе в такую рань, это значит, что вчера вечером по поводу происшествия позвонили именно Патте, а не кому-то из комиссаров. А если это убийство заинтересовало Патту настолько, что он примчался на работу с утра пораньше, то выходит, что Тревизан был персоной куда более важной и располагал гораздо более солидными связями, чем это представлялось Брунетти.

Он поднялся к себе в кабинет, повесил плащ и проверил, не появилось ли на столе чего нового. Нет, ничего, кроме бумаг, которые сам он оставил здесь вчера вечером. А это могло означать только одно: все бумаги, что успели появиться по новому делу, находятся в кабинете у Патты. Он спустился по черной лестнице и вошел в приемную вице-квесторе. За столом сидела синьорина Элеттра Дзорци. Выглядела она так, будто с минуты на минуту ждала фотографов из «Вог»: платье из белого крепдешина делало ее похожей на ландыш; складки наискосок прикрывали грудь, но при этом она смотрелась ничуть не менее соблазнительно.

— Добрый день, комиссар, — сказала она, оторвавшись от журнала, и улыбнулась ему.

— Что, Тревизан? — спросил Брунетти.

Она кивнула:

— Шеф уже минут десять по телефону разговаривает с мэром.

— Кто кому позвонил?

— Мэр ему. А какая разница?

— Есть разница. Если мэр позвонил ему, значит, у нас по этому делу ничего нет.

— Как так?

— Если бы он позвонил мэру, это означало бы, что сам он уже в чем-то уверен и может заверить мэра, что у нас имеется подозреваемый или вот-вот будет чистосердечное признание. А раз мэр звонит ему, это значит, что покойный был важной птицей и они хотят получить результат как можно скорее.

Синьорина Элеттра закрыла журнал и отодвинула его на край стола. Брунетти вспомнил, что поначалу, только-только устроившись на это место, секретарша прятала журналы в стол, когда не читала, а теперь вот даже обложкой вниз не переворачивает.

— В котором часу он пришел? — спросил Брунетти.

— В восемь тридцать, — ответила она и тут же, не дав Брунетти задать следующий вопрос, добавила: — Я была уже здесь и сказала ему, что вы появились с утра и сразу ушли — якобы чтобы поговорить со служанкой Леонарди.

На самом деле Брунетти уже успел поговорить с этой женщиной вчера днем. В тщетных попытках получить от нее какую-нибудь новую информацию по делу о строительстве автотрассы.

— Спасибо, — откликнулся он. Гвидо не раз задавался вопросом, как синьорине Элеттре — барышне, очевидно всегда любившей приврать, пришла в голову мысль работать в полиции.

Она опустила голову и увидела, что красная лампочка на телефоне перестала мигать.

— Все, положил трубку.

Брунетти кивнул и повернулся спиной к столу. Он постучал в дверь, дождался, пока Патта выкрикнет «Войдите», и вошел к нему в кабинет.

Хотя вице-квесторе и приехал на работу рано, он явно успел затратить уйму времени на туалет: в воздухе витал резкий запах какого-то лосьона после бритья, красивое лицо сияло. Галстук у него был шерстяной, костюм шелковый — вот так, никто не назовет вице-квесторе рабом традиций.

— Где вы были? — спросил Патта вместо приветствия.

— У Леонарди. Думал поговорить со служанкой.

— Ну и?..

— Ей ничего не известно.

— Это совершенно не важно, — нетерпеливо заметил Патта и указал ему на стул. — Садитесь, Брунетти. — Он сел, и Патта продолжил: — Уже знаете?

Уточнять, что, собственно, он должен знать, было излишне.

— Да, — сказал Брунетти, — как это произошло?

— Кто-то застрелил его вчера вечером в поезде Турин — Триест. Два выстрела с очень близкого расстояния. Оба в туловище. Одна из пуль, должно быть, задела артерию — крови было просто море.

«Ага, — подумал Гвидо, — раз Патта говорит „должно быть“, значит, вскрытие еще не проводили и это только его догадки».

— Где вы были вчера вечером? — поинтересовался Патта, и это прозвучало так, будто он хочет убедиться, что Брунетти можно исключить из круга подозреваемых, прежде чем продолжать разговор.

— Я был на ужине у друзей.

— Мне доложили, что до вас вчера вечером невозможно было дозвониться.

— Я был на ужине у друзей, — повторил Брунетти.

— Почему у вас нет автоответчика?

— У меня двое детей.

— При чем тут ваши дети?

— А при том, что если бы у меня был автоответчик, то приходилось бы часами выслушивать послания от их друзей. — «Или, к примеру, жалобы учителей и бесконечные оправдания детей по поводу опозданий и прогулов», — добавил Брунетти уже про себя. И вообще, считал он, в их семье записывать сообщения для родителей обязаны именно дети. Но не обсуждать же все это с Паттой.

— Им пришлось позвонить мне, — продолжал тем временем его шеф, даже не пытаясь скрыть раздражения.

Брунетти показалось, что от него ждут извинений. Он не проронил ни слова.

— Я съездил на вокзал. Молодцы из железнодорожной полиции напортачили, конечно, страшно. — Патта бросил взгляд на свой стол и резким движением пододвинул Брунетти несколько фотографий.

Гвидо подался вперед, взял фотографии и стал просматривать их, в то время как Патта с увлечением перечислял многочисленные огрехи и промахи железнодорожной полиции. Первая фотография была сделана от входа в купе; она запечатлела тело, лежащее между двумя расположенными напротив друг друга сиденьями. Угол, под которым был сделан снимок, позволял четко различить только заднюю часть головы мужчины, однако красные потеки на его внушительном животе без слов свидетельствовали, что он мертв. Следующая фотография показывала тело с противоположной стороны, — видимо, снимали с перрона, через окно. На этой Брунетти сумел разглядеть, что глаза мужчины закрыты, а пальцы крепко сжимают ручку. Остальные снимки, хоть и были сделаны внутри купе, мало что проясняли. Казалось, этот человек просто спит; смерть стерла с его лица какое бы то ни было выражение, и теперь он выглядел как уснувший сном праведника.

— Его ограбили? — спросил Брунетти, прервав обличительную тираду Патты.

— Что?

— Ограбили его?

— Вроде нет. Бумажник на месте, в кармане; кейс, как видите, тоже не тронут — стоит себе на противоположном сиденье.

— Мафия? — спросил Брунетти, поскольку в подобном деле без этого вопроса никак не обойтись.

• Предыдущая
• 4/58
• Следующая