Западня - Воинов Александр Исаевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/84
• Следующая

Он крепко сжал ее ладони. Как давно она не сидела с ним рядом, как давно они не говорили о себе, а говорили только о деле, о риске, о явках!..

— Где ты ночевал? — спросила Тоня.

— У радистки. Ох, и злая же тетка! Рассказывала, как однажды у тебя тол в сквере на Соборной площади забирала, а ты ей не вовремя подала знак. До сих пор помнит.

— А лавку ты видел? — помолчав, спросила Тоня.

— Издалека… Она уже разгромлена.

— Значит, вас с Федором Михайловичем ищут!

— Да, к сожалению, это именно так. И теперь уже — кто кого! Машина запущена. Обратного хода не будет.

— Но ведь они и меня проверяют, я это отчетливо чувствую!

— И будут! Хорошо, что ты хоть в лавочку приходила не часто! Там они тебя не засекли.

Помолчали.

— Слушай, Геня, я что-то не все понимаю с этим липовым аэродромом. Они что, хотят заманить десант и уничтожить в воздухе?

— В воздухе ночью десант не уничтожишь, Тоня. Ты помнишь, Дьяченко говорил о тысяче мин?

— Ты хочешь сказать…

— Вот именно, — прервал он ее. — Они хотят заманить десант на минные поля. Если кто останется жив, перебьют из пулеметов или возьмут в плен.

— Но зачем этот аэродром?

— Никому не придет в голову, что летное поле может быть заминировано. Неужели ты сама не понимаешь?

Он сидел нахохлившийся, обросший рыжеватой щетиной, как в то давнее утро, когда она увидела его на лестничной площадке.

— Значит, Петреску говорил правду!..

— Выходит, правду.

— Это очень важно, Геня!..

— Тюллера мне жаль, — проговорил Егоров. — Все-таки Зина ему дочь, да еще как бы вновь обретенная.

Помолчали.

— Странно! — усмехнулся Егоров. — Мы здесь как-то по-иному стали на жизнь смотреть. Люди везде мечтают о своем счастье. И я вот, например… как только вернемся, приду к Савицкому и скажу: «Хватит! Тоня моя жена, и попрошу нас больше не разлучать…»

— Ох, и фантазер же ты, Генька!

Он поднялся.

— В случае неудачи — всякое может быть! — иди на запасную явку…

Он быстро пошел к выходу из сада — щуплый, в стареньком пальто на ватине, в котором сейчас наверняка жарко. Но ведь кто знает, где застанет его ночь!..

Словно почувствовав ее беспокойный взгляд, Егоров на углу обернулся, и Тоне показалось, что он посмотрел на нее с тревогой. Только что они сидели рядом! Почему же она сказала ему так бесконечно мало? Ведь, возможно, это была их последняя встреча…

И суток не прошло, как исчез Федор Михайлович, что с ним — неизвестно, а сегодня — Дьяченко! Теперь ушел и Геня. Она одна!.. Совсем одна! Небольшая случайность — и все может разлететься в прах. Вдруг Фодькенец решит в последний момент, что дача Тюллера слишком далеко от Одессы. Подводная лодка опоздает, обходя минные заграждения. Водолазы по ошибке высадятся на другом участке.

Не мог же Егоров знать, о чем она думала во время их разговора, о чем не переставала думать со вчерашнего дня, когда там, в лавке, сжала в своей руке прохладный металл вальтера.

Было начало одиннадцатого. К часу надо вернуться домой. Что ж, можно еще успеть!..

Вскоре она остановилась на углу Картомышевской улицы, у двухэтажного дома. Недалеко упала бомба, и штукатурка местами осыпалась, обнажив ребра гнилой дранки. Так у распавшейся на куски древней мумии обнажается высохший скелет.

Улица была почти безлюдна. Смелее!.. Смелее!..

Она вошла под невысокую арку, сразу же резко остановилась. Держа в руке ведро с водой, Коротков медленно поднимался по крутой лестнице на галерею, шлепая по ступеням домашними туфлями на босу ногу.

Черные неглаженые брюки, широкие старомодные подтяжки, перерезающие застиранную бывшую белую рубашку, перекошенные от тяжести ведра плечи, — все это вызывало даже сочувствие.

Коротков поставил ведро и обернулся, разминая оттянутую руку.

Их взгляды скрестились. Он болезненно улыбнулся, подхватил ведро и скрылся за покосившейся дверью, с которой свисали лохмотья рыжей истлевшей клеенки.

Он ждал ее с тревожной напряженностью, стоя посередине комнаты, и, когда она вошла, приветливо воскликнул:

— Тонечка! Какими судьбами! Ну, заходи, присаживайся. Прости за беспорядок. Не ожидал гостей…

Салфеточки, салфеточки! На столах, на этажерках, на комоде. На стене, под пыльным стеклом, — Коротков в молодости, еще с густой шевелюрой, а рядом с ним молодая женщина: остренькое личико, маленькие прищуренные глазки… В комнате стоял душный запах давно непроветриваемого жилья.

— Вы постоянно здесь живете? — спросила Тоня, все еще продолжая стоять.

— Да нет, изредка прихожу, когда деваться некуда. Да ты присаживайся… Бледненькая! Жизнь, вижу, тебя совсем загнала…

Она потупила взгляд, не в силах на него смотреть.

— Дай, думаю, зайду, проведаю…

Он придвинул ей скрипучий стул с изогнутой спинкой.

— Присаживайся… А Луговой-то, оказывается, дядька безжалостный… Хочешь есть? — спросил он с поспешной готовностью, под которой скрывалось смущение.

— Нет, уже завтракала.

Он прошелся по комнате.

— Идиоты! Полные, круглые идиоты! — Сунул большие пальцы под резину подтяжек, оттянул их, а затем отпустил, и они гулко щелкнули. — Теперь-то я могу откровенно говорить: одного, как говорится, поля ягоды. А ты, милочка моя, запуталась, как, впрочем, и я в свое время. Штуммер, я тебе скажу, личность! Ты уж меня прости, но через тебя на Федора Михайловича мне больших трудов стоило выйти. Я сразу догадался, кто ему мой адресок дал. Человек он был неглупый, и все ж, видишь ты, Штуммер его обошел! А кто, ты думаешь, этот самый Луговой? Сам Штуммер! — Он говорил так, словно ко всему, что случилось, не имел решительно никакого отношения. — Ты, Тоня, девчонка себе на уме. Я тебя и так поворачивал, и эдак, но пока не применил сильнодействующее — ухлопал Камышинского, — ты не раскололась… — Он вдруг хитро прищурился. — А чего ты так свободненько по Одессе ходишь? Сбежала небось? Дома-то не ночевала?.. Ну, признавайся.

Тоня не стала ему отвечать, не стала ни оправдываться, ни отрицать его догадки, а только тихо спросила:

— Что с Федором Михайловичем?

— Я же говорю — не вышло у Федора Михайловича дельце! В упор, можно сказать, в меня стрелял, да промахнулся. Пристукнули его у входа в катакомбы в суматохе. А ведь по замыслу, я его спасти должен был. Что теперь-то делать? Ты ведь теперь после всего этого мне без пользы… — Он остановился перед ней, засунул руки в карманы. — Я с тобой, можно сказать, как с трупом, начистоту разговариваю. Ты уже списана. А мне придется начинать сначала. Конечно, на моем счету не так уж мало. Камышинского уничтожил — раз! Эшелончик какой-никакой тоже под откос пустил — два! Кто-нибудь мои заслуги учтет. Есть, как говорится, живые свидетели. Так что не унываю… Меня еще в подпольный обком секретарем введут! А ведь до войны не везло мне с карьерой, прямо скажу. Я уж и так и эдак приноравливался — не помогало! А какой я был бдительный! Ого-го! — Округлив глаза, он иронически причмокнул. — Кто первый выступал на собрании? Коротков!.. Погнила картошка на складе — вредительство! Сошел трамвай с рельсов — диверсия! Боролся я активно, никаких сил не жалел!.. Меня даже председателем месткома одно время выбирали… А все равно в большие люди не выбился.

Тоня стала медленно подниматься.

Коротков поднял руку:

— Не торопись, девочка! Господин Штуммер наверняка обрадуется, когда увидит тебя. Вот и отправимся к нему вместе. Только чайку попьем… Сиди, говорят!.. — вдруг крикнул он, и желтые его глаза, казалось, остекленели. — Я тебе душу свою открыл, и теперь уж тебе отсюда выхода нету!..

Она выстрелила в упор, не целясь.

Коротков словно не почувствовал боли. Он лишь прижал левую руку к груди, и на лице его возникло сосредоточенное выражение.

— Что же ты, дура, наделала! — удивленно сказал он. — Ведь ты же меня убила…

А что, если разгладить мокрые волосы горячим утюгом? Правда, она никогда еще не прибегала к этому способу, но давным-давно одна из подруг рассказывала, что увесистый чугунный утюг способен совершить чудо!

• Предыдущая
• 60/84
• Следующая