Западня - Воинов Александр Исаевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая

— Вы подозреваете, что она…

— Совершенно верно! — прервал Леона Фолькенец и размеренным голосом продолжал: — Мои люди повторили ваш предполагаемый путь, туда и обратно. В покинутой деревне обнаружены лишь голодные собаки и одичавшие кошки.

— Но за это время штаб мог и переехать, — возразил Леон.

— Нет, его там никогда не было, — твердо сказал Фолькенец. — Все дома разрушены по всем признакам еще нашей зондер-командой при отходе. Не осталось следов ни от машин, ни от временной электропроводки. В общем, как хотите, Леон, но вы доставили мне много хлопот. Впрочем, я не сержусь.

Леон почувствовал на себе испытующе-иронический взгляд Штуммера и все отчетливее понимал, что от него ждут признания, чтобы потом, по возвращении в Одессу, устроить очную ставку с Тоней.

— Но у меня нет никаких оснований не верить тому, на чем настаивает русская девушка, — сказал он. — Поверьте, мне было в ту ночь не до топографии.

— Не помните ли вы, — спросил Фолькенец, — есть ли в той деревне, где вас держали под арестом, церковь?

Леон совершенно точно помнил — никакой церкви не было. Но, возможно, церковь существует в той деревне, о которой говорила Тоня? А что, если вопрос — лишь хитрый ход Фолькенеца? Расчетливая проверка? И в этой деревне тоже нет церкви?

— Клянусь, не знаю! — ответил он, переводя взгляд с лица Фолькенеца на лицо Штуммера и обратно. — Меня водили на допрос, а это всегда было поздним вечером. И я глядел себе под ноги, чтобы не утонуть в луже.

— А из окна? — спросил Штуммер.

— Из окна я видел только поле!.. Они ведь тоже понимали, что мне не следует показывать лишнее.

— Какая для них разница, если они решили отправить вас к праотцам? — сказал Штуммер.

— Это правда… Но ведь для меня отвели не личные апартаменты, — парировал Леон. — В этом доме, как я понял, до меня перебывали многие… И не всем из них, вероятно, готовилась столь печальная участь! Если бы я был сговорчивей…

Фолькенец улыбнулся:

— Я не ставлю вас под сомнение, Леон. Вы совершили поистине героический поступок! Суметь так обработать русскую девчонку! Как вам удалось? Расскажите хоть об этом!

— Да, да! — оживился Штуммер. — Это очень интересно! Не скрывайте, она в вас влюбилась?.. — Он лукаво прищурил правый глаз и быстрым мальчишеским движением лихо сбил на затылок фуражку. — Рисковать жизнью из-за какого-то пленного! Да она могла бы сбежать и сама и перебраться через линию фронта где-нибудь на более спокойном участке.

— Но в том-то и дело, что она не хотела допустить моей гибели!

— Это, конечно, благородно, — проговорил Фолькенец. — Значит, вы полагаете, что у нее не было при этом никаких, так сказать… ну, побочных, что ли, интересов…

— Почему же? — возразил Леон. — Именно я и являлся побочным, а основной целью было вернуться в родной город и найти сестру. Спасая меня, она, скорее всего, хотела в известной мере искупить свою вину за то, что служила во враждебной нам армии.

— Значит, вы признаете, что ее поступок был не так уж бескорыстен? — спросил Фолькенец, доставая новую сигарету. — Курите! Курите! Кто знает, сколько каждому из нас осталось еще сигарет до конца жизни…

— Вы очень мрачно шутите, — заметил Штуммер, но сигарету взял.

— Мне думается, — затянувшись, заговорил Леон, — что вы ищете в ней тот рационализм, который ей не свойствен. Я склонен считать, что просто-напросто мое появление подтолкнуло ее к действию, а решение она приняла давно, но боялась бежать одна. Вы ведь с ней разговаривали. Вы видели, какая она беззащитная? Как она рыдала тогда, находясь рядом со мной, чья судьба была уже предопределена! На всю жизнь запомню эти слезы… На всю жизнь!.. В этот момент, очевидно, и произошел окончательный перелом.

— Но почему все-таки она солгала? — спросил Фолькенец.

— Я убежден, что она вообще толком не разбирается в карте.

— Но от этого пройденный вами путь не становится короче, — заметил Штуммер.

— Так или иначе, у меня к вам просьба, — сказал Фолькенец. — Впрочем, думаю, что Штуммер к ней присоединится: почаще встречайтесь с этой самой Тоней. Я убежден, что вы выполните свой долг, и если наши сомнения подтвердятся…

Он не договорил, повернулся к пулеметчику и долго глядел через его плечо в открытый люк. Леон тоже нагнулся и вдруг увидел рядом с насыпью бескрайние серо-зеленые камышовые заросли, словно изъеденные густой коричневой ржавчиной.

Плавни!.. Дремучие болота, в которых, вероятно, водятся и ядовитые гады. Огромные, глухие пространства, которые могут бесследно поглотить не только какую-нибудь тысячу человек, но и целую армию!

— Да-а, — высоким фальцетом протянул над ухом Леона Фолькенец, — не хотел бы я быть на их месте…

У Штуммера явно испортилось настроение. До сих пор о существовании плавней он знал только понаслышке и не представлял себе их размеров. Он думал, что предстоящая операция — нечто вроде прочесывания густого кустарника, но, когда он увидел, как тускло поблескивает в глубине камышей гнилая вода, и понял, что преследовать противника в этих джунглях опасно, он заметно поувял.

— Слава богу, что в задание не входит организация преследования, — сказал Фолькенец. — Мы должны лишь определить виновных, разобраться в обстановке и доложить фон Зонтагу свои выводы.

Ночь казалась бесконечной. Рассвет принес некоторое облегчение — все же можно было без компаса определить, где север и где юг.

Но куда идти? Где прячутся бежавшие из эшелона?

— Над этим голову не ломай, — сказал Дьяченко, мучившийся с голенищем сапога, который он опрометчиво стащил с ноги, чтобы вылить воду: теперь сапог ни за что не хотел натягиваться на выжатую портянку. — Помоги, слышишь, — пыхтел он. — Тяни за правое ушко, а я — за левое… Подожди же, притопну!..

И вдруг, не сговариваясь, оба бросились ничком на колючую мокрую траву. Совсем близко зашуршал камыш и послышались приглушенные голоса.

— Ребята из эшелона? — прошептал Дьяченко.

— Тише!..

Треск, чавкающие звуки, негромкий осторожный говор, но ни одного слова не разобрать.

Сколько человек там, в темноте?.. Пять? Десять? Шум то усиливается, то замирает в отдалении.

— Может быть, они ищут нас? — прошептал Дьяченко. — Давай откликнемся.

— Тише! — Егоров напряг слух, пытаясь разобрать хотя бы одно слово из доносящегося рокота голосов. — Они первыми должны окликнуть, если ищут.

— А если боятся?..

Внезапно вдалеке, очевидно на насыпи, взвилась белая ракета. Несколько мгновений она пылала над плавнями яркой звездочкой, и ее мертвенный свет невольно заставил Егорова и Дьяченко замолчать и сильнее вжаться в траву.

И сразу же в глубине застучали автоматы. Этот внезапный переход от полной тишины к яростной стрельбе взвинтил и без того уставшие от напряжения нервы.

— Неужели они нас окружают? — спросил Дьяченко и лязгнул в темноте затвором автомата. — Что будем делать? Они же нас перестреляют.

— Замолчи!

Егоров приподнялся и взглянул поверх камышей: ему почудилось, что во мраке движутся тени. Вглядевшись, он убедился, что, раскинувшись цепью, прямо на них шли солдаты.

Егоров вскинул автомат и долгой очередью полоснул поверх плавней. Порывисто вскочил Дьяченко и, никого не видя, потому что солдаты тут же исчезли, тоже открыл огонь.

Из темноты донесся дикий, почти нечеловеческий крик, то захлебывающийся, то переходящий в рев.

— Кого-то подсекли! — сумрачно проговорил Дьяченко. — Наверно, умирает…

Они вглядывались во тьму, прислушивались к каждому шороху. Стрельба в стороне начала замирать. Раненый еще кричал, но стон доносился издалека.

— Уходят! — сказал Егоров.

Внезапно он почувствовал такую усталость, что рухнул на мокрую траву и тут же впал в полузабытье. Дьяченко пытался ему что-то объяснить, и он слышал над ухом его бубнящий голос, но не мог понять ни слова. Когда Геннадий очнулся, над плавнями занимался рассвет. Средь камыша недвижно висели белые хлопья тумана. Из глубины доносились булькающие звуки и резкий клекот. Суматошно взмахивая крыльями, низко кружили какие-то черные птицы, несомненно спугнутые со своих гнезд.

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая