Быть может - Родионов Станислав Васильевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/11
• Следующая

«Сейчас я признаюсь в том, в чём никому не признавался. За окном осень, какая-то свербящая погода. То льёт, то моросит. Час ночи. Темень такая, что кажется — и солнце больше никогда не взойдёт. Угомонились соседи. Потухнув окнами, потемнел дом напротив. Почти тишина, лишь порыв ветра изредка бросает в стекло пригоршни крупных капель. Тёплая лампа высвечивает на столе аккуратный круг, в котором лежат мои руки…

И что же я, по-вашему, делаю? Не догадаетесь. Я пишу стихи. Да-да: я, мужчина тридцати лет, пишу стихи. Разные. Иногда вот такие:

Котёнок бегом припустил к колбасе —

Её уронила девчонка.

И бантик от радости дрогнул в косе,

И хвостик дрожал у котёнка.

Конечно, мне хочется писать стихи о Вас, но я этого никогда не сделаю. Удивлены? Всё просто — хорошие стихи у меня не получаются, а осквернять Ваше имя рифмоплётством и сюсюканьем не могу. Поэтому пишу о любви — абстрактной, вообще:

Ах, сколько врагов у любви…

Хоть криком на помощь зови.

Глупость, мещанство, наветы

И пережаренные котлеты.

Вдруг новый, ещё один ворог…

С научным названьем — сексолог.

Он даст вам интимный совет:

Подходишь любимой иль нет.

Ах, пылкий Ромео, вставай!

В сексолога шпагу вонзай!

А когда на меня наваливается то одиночество, о котором я писал, наваливается, как ночь на город, тогда пишу такие:

Любят поплакать дети — легко и завидно.

Женщины плачут частенько, если обидно.

Изредка всхлипнут мужчины — им несолидно.

Я только плачу всегда, но это не видно…

И всё-таки я напишу, когда-нибудь да напишу стихи о Вас и для вас. Всё дело, в первой строке. Найду её — и стих пойдёт, но она, эта первая строка, должна быть простой и гениальной, что-то вроде «Я встретил вас…»».

Глеб Семёнович Кутов должен был прийти через полчаса. Кто он теперь? Разъярённый гражданин? Обиженный человек? Или успокоившийся мужчина?

Как правило, к допросам Рябинин готовился. Но предстоял не допрос — предстояла беседа. И всё-таки подготовка нужна, потому что беседа следователя отличается от допроса, видимо, только отсутствием протокола.

Рябинин чуть было не встал и не пошёл за письмами к сейфу, забыв, что хранит их в столе, — не было уголовного дела, а сейф для уголовных дел и для вещественных доказательств. Упругая пачка с готовностью рассыпалась. Он вытащил листок из первого конверта и отыскал чуть заметную карандашную пометку, которые сделал почти в каждом письме. «А по вечерам мы будем пить чай…». Мир состоит из антиподов. Плюсы и минусы. Какой же антипод у чая? Кофе. Не какао же.

Он взял чистую бумагу и провёл авторучкой вертикальную кривоватую линию, разделив лист надвое. Слева наверху вывел «муж». Допустим, плюс. Справа — «тот». Минус. Впрочем, он не был уверен, что правильно расставил знаки; возможно, их стоило бы поменять, да как-то не поднималась рука минусовать законного мужа. Теперь эти пустые полосы должны превратиться в столбики.

Рябинин вписал первую пару: кофе-чай. Этих пар оказалось больше, чем он предполагал. И всё появлялись новые, неожиданные сочетания, которые уже добежали до середины листа. К некоторым словам вторые никак не подбирались, потому что у них не было и, видимо, не могло быть слов-антиподов. Например, цветы. Ничего, кроме колючей проволоки, Рябинину в голову не приходило. Или подарок. Наоборот будет — кража?

В дверь постучали. Рябинин сгрёб письма в ящик стола…

Глеб Семёнович Кутов, высокий, широкоплечий, с круглым лицом и очень круглыми карими глазами, сел на стул и поправил широкий галстук. Разъярённым он не казался. Даже слишком спокоен. Нет, не слишком — второй раз бесцельно поправил галстук, который и так лежал на груди плотно, словно металлическая пластина.

— У меня есть сообщение, — сказал Кутов тоном, который Рябинину показался своеобразным: так говорили докладчики.

— Какое?

— Дело в том, что у меня есть веское подозрение…

— Подождите, — перебил Рябинин. — А у меня есть предложение. Я хочу кое-что угадать.

— Вы его поймали?

— Нет.

— А что же хотите угадывать? — спросил Кутов своим митинговым голосом, и Рябинину расхотелось угадывать, потому что угадывание — игра, которая требует настроения.

— Например, могу угадать, что любите кофе, а не чай.

— Вы — следователь Рябинин? — помолчав, усомнился Кутов, рассматривая его такими круглыми глазами, что Рябинину захотелось, чтобы они стали треугольниками; на таком циркульно-упитанном лице глаза должны быть только угловатыми.

— Да, я следователь Рябинин.

Кутов помолчал и ответил на угадывание:

— О кофе вам могла сказать Вера.

— Нет, ничего не говорила. Угадаю ещё: вы не любите мороженое.

— Естественно, я — мужчина.

— И не любите сладкое.

— Естественно, — теперь он не досказал.

— Вы мужчина, — досказал Рябинин. — Ещё угадаю: не любите цветы.

— Это почему? — не обиженным, а слегка приглушённым голосом возразил Кутов. — Правда, я их не покупаю, но против цветов ничего не имею.

— Не любите дарить подарки.

— Тоже не угадали: по торжественным датам подарки дарю. Вера получает.

Нет, голос у него был нормальный, баритончик, но каждое слово он говорил веско, словно оно имело ещё какой-то смысл, более значительный, чем принято было думать.

— Не любите стихи.

— Да, предпочитаю прозу.

— Не любите фантазировать.

Кутов улыбнулся так же многозначительно, как и говорил.

— Я каждый день фантазирую.

— Ну…

— Фантазирую при помощи металла, бетона, камня…

— И ваши фантазии называются проектами, — досказал Рябинин.

— Да, я признаю только такие фантазии.

— Реальные фантазии, — улыбнулся Рябинин. — Фантазии на железобетоне.

— Иронизируете? — насторожился Кутов.

— Фантазии — это те, которые строятся на песке.

Теперь была очередь улыбнуться Кутову, — теперь он иронизировал.

Изучить бы, нужно бы изучить сидящего перед ним инженера, который представлял сейчас в этом кабинете тот громадный людской поток, выходящий из институтов и носящий громкое имя — «интеллигенция», и к которому умные люди добавили слово «техническая».

Но иронизировать была очередь Кутова.

— На песке ничего нельзя строить. Даже фантазии. — Он помолчал, пристально взглянул на следователя и добавил: — Даже уголовные версии.

— Вы не любите духи. — Рябинин пропустил мимо ушей «уголовные версий». — Ах да, про духи я уже спрашивал…

— Нет, не спрашивали.

— Спрашивал, спрашивал.

— Нет, не спрашивали, — настойчиво повторил Кутов, упираясь в следователя угрюмым настырным взглядом. — Вы спрашивали про стихи, цветы…

— Вот я и говорю, что спрашивал.

Кутов замолчал, не очень понимая мысли следователя, который вроде бы не видел особой разницы между стихами, цветами и духами.

— Кстати, я пользуюсь одеколоном «Волейбол», — глуповато сообщил Кутов.

— Правильно, не пользоваться же вам духами «Быть может».

— На что вы намекаете? — уже недобро спросил этот обиженный муж.

— Абсолютно ни на что.

— При чём же тут дурацкие «Быть может»?…

— Почему дурацкие? Чудесные духи. Но дамские. А от вас должно пахнуть мужчиной.

Господи, как хорошо вместо допроса вести простую беседу, когда не беспокоишься о правдивости и состоянии свидетеля, а говоришь, что думаешь.

— Может быть, перейдём к делу? — спросил Кутов: всё-таки он обиделся.

— У меня больше вопросов нет.

— Да вы ни одного и не задали, — опешил Кутов.

— Вы свободны.

— Как же так?…

— Я всё выяснил.

— Базалова сказала, что вы поможете, примете меры…

— Правильно. И принимаю.

— Но ведь письма приходят! Всё наглее и наглее.

— Скоро мы его возьмём.

— Он вам известен?

— Да, мы идём по его следу. Образно говоря, он чувствует наше дыхание на своём затылке.

— У меня есть подозрение относительно одного лица…

• Предыдущая
• 8/11
• Следующая