Федька Богдан - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая

Корреспондент, молодой парень в болотных сапогах, покуривал, сидя на пеньке. Рядом с ним лежал на земле велосипед. Газетчик ездил по колхозам, в лесочке присел отдохнуть, и тут на него напоролся Федька. Сперва Федька порасспросил встречного, как и что, кто он, откуда и зачем, а потом принялся сам рассказывать.

— На новостройку какую-нибудь твоя мать поехала? — спросил корреспондент.

— Ага! Конешное дело, на новостройку.

— И много народу отсюда завербовалось? Как же мы не слыхали ничего? — Попыхивая папиросой, корреспондент достал из кармана блокнот.

— Забыл я, сколько народу, — недовольно сказал Федька. — Это у вас что через плечо висит? Фотоаппарат? Вы хорошо на карточки снимаете? Жаль, что мамка уже уехала, а то бы вы ее щелкнули на карточку, верно?

— Почему же? Конечно, щелкнул бы. А как называется стройка, куда твоя мать поехала?

— Так уж точно я названия не помню, — солидно ответил Федька. — Только знаю, что стройка преогромная. Электростанции и дома будут. И сады заодно разобьют. Яблоков там вырастет, груш — сила! А рыба в тамошних реках знаете какая? С бревно!

Корреспондент пристально взглянул на Федьку, на его раскрасневшееся от возбуждения лицо.

— Как фамилия твоей матери, мальчик?

— Титовы наша фамилия. Там даже золото всюду находят, вот куда мать поехала!

— Титова? Не слыхал… — Корреспондент спрятал в карман блокнот. — Ну, будь здоров! — Он сел на велосипед и уехал.

А Федька еще посидел на пеньке, распаленный собственным рассказом. Почему бы матери в самом деле не поехать на Дальний Восток? Или на вершины Кавказских гор, на самые пики? Раз уж все равно уехала.

Хорошо было поговорить о матери. С чужим, пришлым человеком можно. А со своими деревенскими — нельзя. Стоило заговорить о матери, как все сейчас же начинали говорить о плотнике.

В школе ребята только поглядывали на Федьку и шептались: учительница строго-настрого запретила к нему приставать. Но после уроков на улице к Федьке сейчас же подступали, особенно девчонки:

— Мать твоя с плотником уехала, да?

— Что ж плотник с матерью тебя с собой не взяли?

С искаженным лицом он кидался на девчонок с кулаками. Но все время ругаться и драться было тошно, поэтому чаще он просто убегал, играл и скитался один. Домой приходил только учить уроки, есть и спать. Клава старательно кормила его, обстирывала, в избе прибрала, надраила добела пол, повесила чистые занавески. «Хозяйкой себя выставляет!» — злился Федька. Почему-то ему было обидно, что в избе чище, чем при матери. Изредка Клава заводила разговор:

— Тетка Прасковья говорит, что, может, не так это и плохо, что она уехала. Может, она жизнь свою устроит. Человек он, говорят, непьющий…

— Замолчи, дура! — кричал Федька.

— А что она с тобой не простилась, так торопилась очень. Они враз порешили…

Федька начинал во все горло петь или опрометью выскакивал из избы.

Как-то Федька зашел к агроному тете Оле. Может, приехали уже бабушка с Сергунькой? Тетя Оля и ее муж, зоотехник, наспех обедали. Федьку пригласили за стол, и он тоже поел макарон с маслом, попил молока.

— У Сергуньки корь, — грустно сообщила тетя Оля. — Очень сильная. Не знаем теперь, когда и приедут. — И сейчас же заговорила с мужем о том, что вчера вышла из строя сеялка; пока починяли, сколько времени упустили.

У всех на уме была только посевная и больше ничего. Но хоть и за то было спасибо тете Оле и ее мужу Константину Ивановичу, что про мать они Федьку не спросили совсем.

К Федьке с Клавой частенько захаживал Николай. Вскоре ему предстояло закончить техническое училище и получить назначение на работу. Николай починил поросячий хлев, поправил крыльцо, кое в чем помогал по-соседски. Ничего тут не было особенного.

Но вот однажды, заскочив под вечер в свою избу, Федька застал Клаву с Николаем в обнимку. Они стояли спиной к двери и не слышали его шагов.

Делом одной секунды было налететь на них, вцепиться в Николаевы брюки, замолотить кулаками куда попало.

— Очумел ты? — Николай растерянно отрывал от своих штанов Федькины пальцы.

— Паскуда! — вопил Федька на сестру. — А ты проваливай, чтоб тебя…

Поток ругательств вогнал Николая в бурую краску. Клава зарыдала, уткнувшись в ладони. Опомнившись, Николай, высокий, широкоплечий, надвинулся на Федьку, обхватил его одной рукой, крепко прижав Федькины руки к бокам, другой зажал ему рот.

— Слушай, что я тебе скажу! Я твою сестру уважаю и… никогда ничего худого ей не сделал. И не сделаю. Я человек честный! А ты, свиненок, в нашу любовь залазишь! И, можно сказать, плюешь… нам в душу!

Клава громко всхлипнула. Лицо Николая стало страдальческим.

— Вообще ты мал и глуп! И… просто жаль тебя отколошматить, а следовало бы за такую пакость. Кусаться не вздумай — получишь!

Федька мычал и тщетно пытался уцепить зубами Николаеву ладонь. Николай разжал руку, отпустил Федькин рот, вытер ладонь о брюки.

Федька отскочил, весь взъерошенный, со стиснутыми кулаками. Глядя исподлобья на сестру, пригрозил хрипло:

— Смотри у меня! Думаешь, мамка уехала, так на тебя и управы не найдется?

Ноздри Николая слегка раздулись.

— А ты еще, Клава, страшишься! Да с двумя такими защитниками, как мы с Федькой, нипочем не пропадешь — факт!

Глаза его смеялись. Федька возмущенно повернулся к нему спиной.

— Пойдем, Коля, я тебя до калитки провожу, — тихо сказала Клава.

Занятия в школе окончились. С хорошими отметками Федька перешел во второй класс. Учить уроки уже не надо было, погода стояла отличная, и он дотемна носился по улице, пропадал в лесу и на речке вместе с ребятами. О матери и плотнике ребята не говорили. Видно, забыли. Федька и радовался, что к нему не пристают, и грустно ему было: так быстро забыть отъезд его мамки, будто это что-то совсем неважное! Но вдруг выяснилось, что не забыли ребята, а запретили им об этом судачить…

Как-то, накупавшись до трясучей дрожи, вылезли Федька с Вовкой Грачевым на бережок, сели, скорчившись, на солнцепеке. И тут Вовка, постукивая зубами, сообщил:

— У нашей Маньки — вчера она Зойке жаловалась, я слышал — язык чешется тебя за мать дражнить, да не смеет!

— Дражнить? Да я ей!.. А… почему не смеет?

— Ну, как же! Николай-то Зубов поговорил с девчонками. Да как крепко! «Федьку мово, — говорит, — не трожьте, а то вам, — говорит, — быстроглазые, со мной придется дело иметь. И вообще это, — говорит, — не дело, чтобы человеку досаждать». Приказал, значит, чтобы тебя не донимали. И даже, чтобы тебя… это самое… Богданом не кликали, потому что это, говорит, глупо. «Он, — говорит, — Титов, а не Богдан, а вы, — говорит, — как те сороки на заборе». А ты и не знал?

— Не… — От удивления Федька сжался под лучами солнца, пригревавшего ему спину, и покраснел. Потом вскочил, разбежался, прыгнул в прохладные струи и так завертелся, что вода кругом закипела. Ему стало весело — будто что-то ему подарили.

«Николай, если захочет, десять девчонок враз одной рукой сгребет за косицы, — думал Федька. — Плечи-то у него! И когда это он успел пристращать девчонок?»

Это время Федька видел Николая мало. Тот сдавал экзамены в своем техническом училище и не всякий день появлялся в деревне.

При встрече с Федькой он держался как обычно. Случалось, по-свойски подмигивал. Федька отвечал грозным взглядом: «Не подумай, что я тебе спущу в случае чего!» Но ничего такого он за Николаем и Клавкой не замечал — повода для распрей не было.

Поэтому, как обухом по голове, сразила его новость, которую сообщила ему Любка Харитонова, все еще наполовину третьеклассница, потому что по арифметике дали ей переэкзаменовку на осень.

Вертевшаяся возле завалинки Любка окликнула пробегавшего мимо Федьку.

— Уже поженилась твоя сестра! — заявила Любка. — Вчера утречком в загс съездили.

Федька растерялся:

— В какой загс?

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая