Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич - Страница 42

И с этими словами он резко потянул снизу вверх «молнию»-змейку на своей светло-коричневой щегольской куртке. Как бы зашил себя наглухо. Минутное молчание. А затем он снова повторил, но повторил спокойно, тихо и раздельно, по слогам:

– Не поз-во-ля-ю…

И осторожно, медленно потянул змейку на куртке сверху вниз. Словно расшил себя – открыл для дальнейшего отпора.

И тщетно просил я Эдуарда Кузьмича рассказать о семейном предании Климовых – о флейте француза.

– Такой фильм про вашего деда, доктора Климова, снимет черноту этого прозвища, – доказывал я. – Фильм раскроет суть его поведения…

– Оставьте, гражданин, баюкать своими байками! – отмахивался от моих слов Эдуард Кузьмич.

– Но я поверну сюжет про вашего деда!

– Эх вы, а еще москвич!.. «Поверну, поверну»! Как ни поворачивай, а позор останется. Я думал, вы пришли дом с садом покупать, а он то да се… рассказ… сценарий… флейта француза… Да, мой дед доктор Климов с ума сошел. И бабка моя с детьми сбежала от него, как он с французом стал возиться. Из-за этого прозйища мои тетки замуж не вышли – вековушками остались. Никто с обойщиковыми породниться не захотел. Как прилипло это прозвище к нашему роду, так и не отлипнет. Тут, в Славске, считают, что и я псих по наследству, И дом этот тоже обзывают обойщиковым. Потому его здешние жители и не покупают. А вы еще: фильм… экран… А коль начнете это дело, напишу куда надо!

– Но, Эдуард Кузьмич, поймите!..

– Все понял! И знайте: потащу в суд всякого, кто слово пикнет про наш семейный позор!

Таксист мрачно вздернул «молнию»-змейку на половину куртки. Я молчал.

– Вот вы сами сказали, – заговорил он поспокойнее, – в парикмахерской, мол, вам доложили, что деду моему припаяли прозвище Обойщик. Вы думаете как, зря, что ль, народ прозвища дает? Пройдите за мной.

Таксист прошел через одну, другую комнатку и остановился в третьей:

– Видите?

Я смотрел на стены комнаток с болью в душе, с горестным удивлением: чуть ли не на каждой стене – разного рисунка обои… Куски обоев, на которых дети играют в песочек, наезжали на рисунки обоев с тюльпанами и розами. А рядом с этими флористическими узорами лепились обрывки разного цвета в крапинку, в полоску, с золотыми завитушками. На угол одной стены были наклеены газеты, которые, наверное, ждали, скоро ли к ним пристанут обои. Ждали и не дождались.

– Ну как, зря, что ли, деда прозвали Обойщиком? Рехнулся доктор, с ума сошел и стал клеить и переклеивать стены. Родители мои сомневались: может, дед под обои клад какой засунул и потому все клеит? Мать и отец все стены обшарили, обстучали. Какие-то пустые норки находили. Зачем он их делал? Так ничего и не нашли. С тем и уехали. Дом много лет пустой стоял.

И, уходя из комнаты, Эдуард Кузьмич согнутым пальцем сердито стукнул раз-другой по стенке:

– Только всего и осталась одна французова флейта от всей этой кутерьмы. Дед ее берег, будто икону.

Следуя за таксистом, я тоже стукнул согнутым пальцем по стене, и…

…И вдруг вспомнился мне стук дятла в сквозистом осеннем лесу. Рассветное прозрачное холодное небо. Предутренняя тишина. И только стук дятла – гулкий, настойчивый. Дятел стукнет и прислушивается – как ответит ему дерево. Вот он застучал много раз подряд, и звук подсказал ему: здесь короеды! Они уничтожили древесину и превратили ее в труху. Под корой – пустотки, твоя пища, дятел. Долби, стучи, питайся…

– Что вы остановились? – насторожился Эдуард Кузьмич.

Я не ответил. Думал о своем.

Когда я стукнул по стенке, она ответила мне таким же звуком, как сосна – дятлу: долби… стучи… Здесь несомненно кроется какая-то тайна. А может быть, эта тайна связана с Рамо, который называл себя Лореном? И не протянется ли от него нить к Веригину? Нет! Нельзя уезжать из этого дома.

Таксист вопросительно смотрел на меня.

– Я раздумываю, – медленно начал я, – не поселиться ли мне в Славске. Как-никак, а надо писать сценарий. И лучше не в Москве, а здесь – спокойно… Решено! Я поселюсь в вашем доме.

– Меньше чем на год не сдам.

– Согласен.

– Оформить надо соглашение и деньги внести.

– Хорошо.

– Когда переедете?

– У меня в Москве есть кое-какие дела. Ключи от квартиры надо передать родным… И еще привезти сюда кота: я не могу надолго оставлять его у других людей. Через неделю приеду.

– Ну, вам виднее.

– Что ж, Эдуард Кузьмич, прощайте. Извините за беспокойство. Значит, в фильме вашего деда доктора Климова не буду касаться. А вот на память об этой… нашей встрече уступите мне флейту.

– Как – уступить?

– Продайте.

– Что ж, это можно, – согласился Эдуард Кузьмич. – Что ж, флейту продам. Но раз на память инструмент покупаете, так очень не торгуйтесь, не скупитесь на цену. Сейчас принесу.

И таксист ушел.

Я остался в бывшей приемной доктора Климова. Как хотелось мне сразу ж начать стучать по всем стенкам этого дома! Сомнений нет: в этом забытом, запущенном доме доктор, по прозвищу Обойщик, который дружил с Рамо Лореном, спрятал… А что спрятал? И где?

В комнате по-прежнему остро пахло мышиным пометом и антоновскими яблоками. Ящики с яблоками совсем загромоздили всю комнату. Вот-вот надвинутся и вытеснят меня с табуретки прочь из дома на ветхое крыльцо… И глубокая жалость к странному доктору охватила меня.

Какие колеса жизни раздавили этого странного доктора с флейтой француза?

Скорей бы вернулся Эдуард Кузьмич с флейтой! Уйти бы отсюда побыстрей… И зачем, собственно, мне эта флейта?..

– А вот и я! – воскликнул Эдуард Кузьмич. – Чертова банка закатилась куда-то. Едва нашел.

– Какая банка?

– Жестяная. Ведь флейту доктор в банке жестяной закопал. Получайте этот предмет себе на память… Порядок!

Эдуард Кузьмич стал вытирать крышку жестяной ржавой банки, самой обыкновенной банки из-под монпансье.

– Спасибо, – сказал я и положил на стол деньги.

С тяжелым чувством вышел я из дома доктора Климова, унося с собой банку с флейтой.

День первый. Я и кот осматриваем домик

Мой кот, старый Топ, поблескивая глазами, бродит из комнаты в комнату, обходит старые матрацы, из которых торчат пружины, ломберные и угловые столики, просторные кресла. Кот ходит, нюхает, деловито присматривается… И вдруг подбегает ко мне.

«Ах, ты еще не взялся за работу…» – с настороженным вниманием он смотрит на меня снизу вверх.

Мне становится неловко перед котом.

Итак, Топ, мы начинаем! Посмотрим прежде всего, как расположены комнаты.

Иду в прихожую. Кот доволен и следует за мной по пятам.

Маленькая прихожая. На вешалке висит брезентовый плащ старинного покроя, в углу – палка с серебряным набалдашником. В прихожей две двери; одна прямо – в маленькую гостиную, здесь, видно, пациенты ждали, когда доктор их попросит к себе в кабинет, другая дверь из прихожей – в знакомую мне комнату, где был кабинет доктора. Здесь и теперь стоит диван с помятым кожаным сиденьем и потертой спинкой и шкаф. А в нем за стеклом – деревянный стетоскоп и много медицинских книг. Ящики с яблоками увезены, но запах антоновских яблок, смешанный с запахом куриного помета, еще не ушел. В маленькой гостиной мягкие плюшевые кресла, стол, покрытый бархатной скатертью, старенькое фортепьяно с двумя свечами. Из гостиной две двери, одна – в маленькую спальню, другая в столовую. Из столовой ступеньки идут в кухню. Только окна гостиной глядят на улицу, а окна всех других комнат – в сад.

Домик как домик, в обстановке ничего примечательного.

Но всюду, во всех комнатах, кроме кабинета, творится на стенах какая-то несуразица. В одних местах обои сорваны и видна штукатурка, в других местах штукатурка отвалилась и видны неправильные ромбы, образованные дранкой, по которой наносился раствор, в третьих местах выглядывает тес. А еще кое-где обнаженные бревна, между которыми торчит пакля: ею проконопачены были пазы меж бревен.