Один Рё и два Бу - Гурьян Ольга Марковна - Страница 31

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая

— Можешь уходить, — сказал Корэдзуми. — А сакэ я теперь не пью.

— Тем лучше! — весело воскликнул Ханроку. — Мне больше останется.

И с этими словами Ханроку побежал вниз, и его босые пятки зашлепали по ступенькам, будто лягушки заквакали. Корэдзуми поднял брошенную метлу и вошел в башню.

В старые времена в поместье какого-нибудь князя иногда давались представления театра в пользу храма или монастыря. Знатные зрители располагались на возвышении против сцены, сидели церемонно: кулаки на коленях, складки торжественных одеяний широко топорщились. Простонародье, заплатившее за вход, толпилось, теснилось, толкалось внизу, дралось зонтами и сандалиями, стараясь краешком глаза хоть что-нибудь увидеть. Вся площадка была окружена забором из циновок, чтобы кто-нибудь не пролез бесплатно, а над входом помещалась сторожевая башня — Ягура. В ней находился большой барабан, сзывать подкрепление в случае беды, и три вида оружия: рогатина, копье и двузубец. Было бы стражникам чем защитить господ от мужичья. Впоследствии такие башенки стали строить над входами всех театров и считали, что в ней обитает дух — покровитель театра. Не было уже здесь ни копья, ни рогатины, только стоял на своей подставке большой барабан, возвещавший начало и окончание спектакля. Корэдзуми подошел и небрежно ударил по барабану ручкой метлы. Раздался глухой стон, будто отзвук далекой битвы, стук копыта проскакавшего серого коня, и опять стало тихо.

— Скачите скорей, — прошептал Корэдзуми, глядя на барабан. Потом вздохнул, опустился на пол и, заломив руки, взмолился безмолвно: «Злые духи, помогите мне понять самого себя!»

Так он долго лежал, прижавшись лбом и щекой к полу, тоскливо надеясь, что вдруг действительно появится сверхъестественное создание и вдруг разрешит все его сомнения, которые никто и он сам не могли разрешить.

О, какие печальные мысли!

«Я долго не решался напомнить Дандзюро о его обещании. Я выбирал время, откладывая со дня на день, следил за выражением его лица, стараясь угадать, когда он будет настроен благосклонно. Наконец я спросил:

— Господин Дандзюро, осмелюсь напомнить о вашем обещании. Уже два года я живу в вашем доме и обучаюсь искусству у Юмэя и все еще не знаю, примут ли меня в число актеров.

Он усмехнулся презрительно и сказал:

— Кошка спит у очага, собака на сырой земле. Каждое животное знает свое место.

Я ответил:

— Ведь я человек, а не животное!

Тогда он стал кричать на меня:

— Два года ты живешь у меня в доме, на тебе хорошая одежда, ты ешь досыта, и даже время от времени дарю я тебе несколько монет, чтобы ты мог исполнить свои прихоти. Это ли не плата за случайную услугу? Что тебе еще надо? Но если я тебе действительно обещал, хоть и не помню этого, что же, завтра возьму тебя в театр. Только не воображай, что я позволю тебе играть роли героев.

— Я буду благодарен за маленькую роль. Дайте мне только выйти на сцену, и вы увидите, каков я и на что способен!

Он ответил холодно и брезгливо:

— Ты думаешь, я не вижу, каков ты? Стоит тебе начать играть, будто унесенный потоком, теряешь ты всякое понятие, начинаешь пороть чепуху, собьешь с толку играющих с тобой, так что они потеряют нить и не будут знать, что им ответить. Большой актер, обладающий опытом и знанием сцены, умеющий взвесить впечатление, которое он производит, может позволить себе импровизировать. А в том, что ты делаешь, нет ни смысла, ни красоты, и обычно это идет вразрез с действием. Впрочем, к чему я это говорю, когда ты не можешь понять меня?».

Корэдзуми ничего не ответил. Что он мог ответить? И теперь уже больше месяца он числился актером — «лошадиные ноги», а еще ни разу он не вышел на сцену.

«О Дандзюро! Когда я, глупый ребенок, впервые видел тебя восемь лет назад, мне казалось, что сверкающий бог ступил на подмостки и весь мир засиял небывалыми красками, открылись морские глубины и разверзлась высота неба. Разве это тот же Дандзюро, этот полный, пожилой человек, усталый, презрительный, погруженный в свои мысли, равнодушный. Ах, равнодушный ли? К своему сыну он неравнодушен. Дает ему лучшие роли, следит за ним горящими глазами, улыбается каждому его движению. Что есть у этого мальчика, чего нет у меня? Красив? Талантлив? Еще бы! С детства вдалбливали ему все тайны искусства, подготовили и поднесли ему успех! Всю жизнь он шел по легким дорожкам, ни разу не ушибся о камень. Сын Дандзюро! А не будь у Дандзюро сына, быть может, он понял бы, как преданно Корэдзуми любит его, восторгается им, поклоняется ему… О, как я несчастен! — закричал Корэдзуми. — Что мне делать!»

Он сел и оглянулся.

Уже совсем стемнело. Черным пятном в темноте стоял перед ним барабан. В отчаянии, в бешенстве от непризнанных своих восторгов, разбитых своих мечтаний Корэдзуми ударил барабан кулаком и закричал:

— Злые духи, придите мне на помощь! Вы, к кому я взываю, скачите скорее, скорее, скорей! Не хочу я играть одного из толпы, одного из свиты, незаметного, выступающего вшестером и восьмером вслед за героем, которым восхищаются зрители! Я не хочу, чтобы Дандзюро любил своего сына. Я хочу, чтобы он меня любил! Я красивый, я храбрый, я талантливый! Почему Дандзюро не видит этого?

Рыдая, он снова бросился на пол, опрокинул ведро, и холодная вода окатила его с ног до головы, так что он вскочил, задыхаясь, и с проклятиями, ничего не видя и не разбирая в темноте, принялся за уборку. Если духам не понравится его работа, так им и надо!

В то утро, когда Корэдзуми вернулся из башни Ягура, Юмэй встретил его радостный и торжественный.

— Поздравляю тебя, — сказал он. — Один из актеров внезапно заболел, и ты сегодня будешь исполнять его роль. Пьеса идет последней, движения простые, в час-два успеешь их выучить. А сейчас пойди отдохни. Ведь ты не спал всю ночь.

— О, какая радость! — воскликнул Корэдзуми. — Я лучше не буду спать и сейчас же начну учить слова.

— Никаких слов нет, — ответил Юмэй. — Твоя роль состоит в том, что в числе восьми слуг вероломного князя ты нападаешь из засады на благородного героя, и он всех вас побеждает. Ты будешь седьмой, выскочишь в свою очередь, подбежишь, а когда герой взмахнет мечом, сделаешь обратный кульбит, накроешь голову красным лоскутом в знак того, что ты убит, и выкатишься со сцены. Все это мы с тобой сделаем несколько раз, и ты сумеешь повторить без ошибки. А сейчас иди ложись. Я разбужу тебя.

Только Корэдзуми ушел к себе и лег, как двухстворчатая ширма у изголовья зашевелилась и оттуда выполз Ханроку. Он присел в ногах у Корэдзуми и спросил:

— Есть у тебя деньги?

— Нет, — с сожалением ответил Корэдзуми. — Я все потратил.

— Ах, как нехорошо, — сказал Ханроку и задумался.

— Зачем тебе деньги? — спросил Корэдзуми.

Ханроку посмотрел на него и коротко ответил:

— Нужно. — И опять замолчал, но не уходил. Наконец, глубоко вздыхая, он заговорил: — Корэдзуми, ты мой единственный друг. Сразу, как я увидел тебя, меня к тебе потянуло. Я тебе, так и быть, расскажу. Есть одна девушка…

— Девушка? — сказал Корэдзуми, отбросил одеяло и сел.

— Девушка, музыкантша в чайном доме. Как посмотришь на нее, глаза затуманивает — так мила. Такая красоточка! А веселенькая! Со всеми гостями щебечет, шутит, смеется так тоненько, будто пти или колокольчик.

— Какая тебе удача встретить такую девушку! — воскликнул Корэдзуми.

— Кому удача, но не мне, — мрачно возразил Ханроку. — Мне она нравится, а я ей нет. Смотреть на меня не хочет. Только и улыбнется, когда принесешь ей подарочек. А ты сам знаешь, заработок у меня совсем невелик, и подарки мои самые ничтожные, а после этого еще три дня ходишь голодный. И теперь ей захотелось парчовый пояс. Только об этом и говорит, даже всплакнула. Вот я и думаю, если бы я принес ей такой пояс, может быть, она стала бы благосклоннее ко мне. Так ты говоришь, у тебя нет денег?

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая