Один Рё и два Бу - Гурьян Ольга Марковна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая

— Э, Дзюэмон, ненасытный у тебя меч, и вечно тебе хочется рубить. Зачем это? Мальчик смышленый. Росточек у него невысок, плечи узкие — такой мальчик нам очень пригодится. Возьмем его с собой и обучим нашему ремеслу. Вот это будет хорошая плата за услугу… Как тебя зовут, мальчик?

Но мальчик молчал и только утирал слезы. Рокубэй сказал с презрительной усмешкой:

— Вижу, боишься ты назвать свое имя, чтобы, став разбойником, не опозорить его. Ну, живо, отвечай! Когда я приказываю, следует слушаться. Как тебя звать? Говори первое, что в голову придет, мне безразлично, какую выдумаешь себе кличку.

Мальчик открыл рот, схватился за голову, проглотил слюну и вдруг выкрикнул:

— Мурамори!

— Ну, что же, Мурамори так Мурамори. Утри нос и идем, Мурамори.

(Читатель, конечно, уже догадался, кто был этот мальчик, но мы для удобства рассказа уже будем дальше называть его этим новым именем.)

Дзюэмон мрачно слушал и вдруг сказал:

— Что же, ты так и собираешься вести его в наш дом? Чтобы наутро он побежал и донес на нас и тем самым вымолил себе прощение? Один раз предатель— всегда предатель. Завяжи ему, по крайней мере, глаза, чтобы он не узнал дороги.

Мурамори послушно вытянул шею. Дзюэмон завязал ему глаза и, затягивая узел, больно прихватил прядь волос. Потом оба разбойника схватили его под руки и потащили за собой. Зажатый между ними, он не мог упасть, но его ноги то и дело отделялись от земли, когда то перетаскивали его через какие-то заборы, то протискивали в тесные проходы, то бегом пересекали какую-нибудь широкую улицу или площадь.

Наконец он услышал, как загрохотали засовы и медленно заскрипела тяжелая дверь. Его втолкнули внутрь какого-то помещения, и он упал, ударившись о каменный пол. Застучал, высекая искры, кремень об огниво. Грубая рука сдернула повязку с его глаз. Прямо перед собой Мурамори увидел подобие тускло мерцающего паука — шесть распростертых, скрюченных, с изогнутыми ладонями, направленных прямо на него золотых рук. Мурамори пронзительно пискнул и потерял сознание.

С того мгновенья, как Мурамори очнулся в сыром полумраке заброшенного храма рядом с поверженной деревянной и позолоченной статуей шести-рукой богини, им овладело мрачное отчаяние. Храм стоял в самом сердце сложного сплетения тупиков и переулочков, на задворках каких-то разрушенных домов, и, если не знать к нему подхода, ни за что бы не найти его. Здесь было тихо и пустынно. Двор зарос горькими травами, с трудом пробивавшимися сквозь груды мусора. Иногда залетала заблудившаяся пчела, долго билась в серо-зеленой поросли и сердито улетала, голодная.

По утрам, когда разбойники отдыхали от ночных трудов, Мурамори печально гулял здесь, размышляя о своей жизни:

«Даже если бы я попытался уйти отсюда, заблудился бы я подобно мальчику, посланному за мисо, и не нашел бы я пути с этой отдаленной окраины к дому Хироси, А если бы и нашел, не посмел бы я туда войти. Что за злобный дух дернул меня за язык, так что невольно я выдал тайну ящичка с рисунком ириса? Ведь у меня были самые лучшие намерения — защитить этих женщин от любой опасности. Ведь в душе я очень храбрый. Не понимаю, что на меня нашло. А теперь уже никогда мне не вернуться. Что со мной будет, что ждет меня?..»

И он плакал так горько, что рукава его халата промокли насквозь. К тому же он ужасно боялся Дзюэмона, каждое мгновение ожидая, что сейчас разбойник выполнит свою угрозу — ни с того ни с сего отрубит ему голову.

Подобно древнему великану Бэнкэю, слуге Иосицунэ, Дзюэмон собирал мечи. Правда, было их у него не тысяча, а всего десять — двенадцать. Но, едва проснувшись, он доставал свои мечи из укромного тайника, где-то в темной глубине храма среди разбитых статуй. Он любовался ими, то размахивал, то вертел с такой быстротой, как воздух, колеблющийся над горячей почвой, так что они крутились подобно мельничным колесам. То он наносил воображаемые удары, все приемы знал в совершенстве и поочередно выполнял восьмисторонний взмах, колесо, поворот, вращение смерча, падение клинка, львиное скрежетание и лукавую увертку кленового листа. Огни плясали на острие меча, и Мурамори каждое мгновение ожидал, что сейчас меч вырвется из рук, синий, как молния, ударит его и рассечет так чисто, что там, где только что стоял он один, две его половины упадут близнецами на землю. Но Дзюэмон, наигравшись, проводил пальцем вдоль лезвия, дышал на него, протирал и снова прятал, завернув в шелковые тряпки. Кошелек, полный золота, порадовал бы его меньше, чем вновь добытый меч.

И собой Дзюэмон был страшен. Низкого роста, но широк в плечах, что казался квадратным. У него были густые, сросшиеся брови, толстые уши, взгляд исподлобья, руки обезьяны и голос отрывистый и низкий, как удар барабана. Иногда он подолгу, неподвижно уставившись, смотрел на Мурамори, и нельзя было понять, что у него в мыслях.

Но и от веселого щеголя Рокубэя тоже не приходилось ждать ни защиты, ни снисхождения. Рокубэй Пыл совершенно равнодушен к Мурамори, видно, только готовил себе в нем новое орудие. В первый же день он заговорил так:

— Не воображай, что мы взяли тебя из жалости или доброты или чтобы умаслить богов. Таких побуждений у нас нет, и ты должен отработать свое пропитание.

Мурамори поклонился и сказал:

— Приказывайте, господин. Я буду усердно выполнять мою работу.

Рокубэй посмотрел искоса, усмехнулся и продолжал:

— Наша работа, мальчик, полна опасностей, и нужно быть готовым встретить их. Тебе, малорослому и слабому, меч будет только помехой. Его вышибут у тебя из рук и обратят против тебя. Придется обучить тебя сноровке слабых, искусству уступать, тайной науке каратэ — какуто-дзюцу, умению защищаться голыми руками, используя силу противника ему же на погибель. Если ты будешь прилежно учиться, ребро твоей ладони станет острее меча, пальцы рук подобны кинжалу или клещам, ноги мощнее боевого молота.

С этого дня к душевным мукам Мурамори прибавились мучения телесные. Долгие часы подряд он ударял ребром ладони по углу черепицы или беспрерывно протыкал пальцами дыры в отвесно натянутой циновке. Сперва это казалось легко, потом руки распухли, кожа трескалась, пальцы кровоточили. Рокубэй говорил любезно:

— Со временем так закалишь свои руки, что сумеешь пальцами пробить насквозь грудную клетку человека и, раздвинув ребра, вырвать его сердце.

От одной этой мысли в животе Мурамори начинались спазмы, и он едва удерживал дурноту.

Однажды в самый разгар этих ужасных упражнений, когда Мурамори совсем уже изнемогал, а Рокубэй, сидя против него и прихлебывая сакэ из маленькой чашечки, повторял: «Не криви лицо, улыбайся. Еще раз. Еще…» — Дзюэмон неожиданно сказал:

— Дай отдохнуть мальчишке. Так ты, пожалуй, отобьешь у него охоту к нашему ремеслу. Надо ему хоть немного развлечься.

Мурамори сунул в рот ободранные до крови пальцы и, удивленный этой внезапной добротой, уставился на Дзюэмона, а тот продолжал:

— Борцы сумо уже разбили свои шатры в Кокугикане, и завтра начнутся состязания. Сам великий Кагамияма прибыл в Эдо и примет участие в борьбе.

— Кагамияма? — воскликнул Рокубэй, и, словно паутину метелкой, смело с его лица маску равнодушия. — Величайший из великанов, сильнейший из силачей!

И, перебивая друг друга, они принялись восторгаться знаменитым борцом:

— Он может в один присест съесть тридцать шесть чашек лапши и закусить их двадцатью белыми редьками!

— Нет, тридцать шесть коробок рисовых пирожков с рыбной начинкой съедает он зараз и запивает их шестью кувшинами сакэ!

— Он может, протянув руку, одним пальцем поднять мешок с рисом!

— Подобно своему учителю Рёгоку, он поднимает в каждой руке по корабельному якорю!

— Про него говорят, что однажды, когда разразилась внезапная гроза, а на улице какая-то девушка купалась в большой деревянной бочке, Кагамияма выбежал, схватил бочку с водой и с девушкой и мгновенно унес под крышу, так что, представьте себе, ни одна капля дождя не успела смочить красавицу.

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая