Отыгрывать эльфа не просто - Кондратьев Леонид Владимирович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/67
• Следующая

Ранним утром двадцать пятого июня тысяча девятьсот сорок первого года наш батальон переходит Вислу и к девяти часам утра выходит к русской границе. Между тем наши основные войска уже успели значительно продвинуться на восток. В нашу задачу входит наступление мобильными силами на Минск и блокирование крупной группировки русских в районе города Белосток. Наступление проходит до такой степени решительно, что отсутствует четкое разграничение сил противника и наших. В нескольких километрах от нас сражаются пехотинцы, что же касается русских, они севернее и южнее нас. Командование все больше и больше запутывается в текущей обстановке. Наш разведбатальон уже раздергали по ротам для подавления и захвата стихийно образующихся очагов сопротивления русских. После напрасных попыток выяснить более-менее ясную картину обстановки в голову приходит только одна мысль: «Враг для нас везде!» Многослойный пирог из окруженцев, заблудившихся русских и немецких батальонов, сводит с ума. В нескольких километрах восточнее Вельска у железнодорожной линии мы проезжаем последние посты охранения пехотного батальона. По обеим сторонам проселочной дороги, по которой направляемся на восток, простираются дремучие леса. Успеем ли мы добраться вовремя, чтобы оказать посильную помощь в захвате моста через реку Нарев, или его захватят без нас? Водитель все больше и больше насилует двигатель нашей четырехосной БМР, пытаясь выжать из него все, что возможно. Прищурившись от ветра, дующего в лицо, я слежу за пролетающей мимо действительностью этой войны. Справа и слева у дороги искореженные, сгоревшие русские танки, грузовики и телеги без лошадей. В одном месте обнаружили замаскированную противотанковую пушку, но Ганс Майер, наш башнер, резко повернув башню, палит из своей двухсантиметровой пушки, пробивая щит орудия и уничтожая прислугу. В этот раз нам повезло, и я надеюсь, что наше везение не оставит нас и в дальнейшем. Связавшись по радио со штабом, я выяснил, что мост еще не взят, так как отряд, отправленный его захватить, встретил на дороге сильное сопротивление из порядка десяти русских танков Т-26. Фактически мы остались единственной силой, которая может предотвратить взрыв или захват русскими моста. Вообще этот лес действует на меня угнетающе, держит нервы на пределе — это не светлые, приветливые леса Эльзаса. Нет, эти русские чащи, как будто вышедшие из-под кисти Босха, своими корявыми стволами и черными провалами теней сводят нас с ума, заставляя со все большим страхом оглядывать окрестности.

Внезапно в крышу нашей БМР-232 что-то ударило. Ганс высунул голову, попытался рассмотреть, что это было. В этот момент раздался взрыв, и меня охватила тьма…

3.07.1941

Сергей Корчагин

Допрос немецкого офицера не удался с самого начала. Оказывается, никто из нашей группы не знает немецкого языка. Дроу на вопрос об использовании магии напомнил мне о сломавшемся языковом амулете (вот никогда не привыкну к этим средневековым терминам!). Жестикуляция в области переговоров помогала мало — офицер то и дело начинал орать и вырываться. Из всей его речи в принципе были понятны только многочисленные «шайсе», «тойфель» и «руссише швайне». При приказе показать на карте наше местонахождение эта сволочь попыталась порвать и скомкать карту. Многочисленные предложения расстрелять этого гада посыпались со всех сторон после полутора часов безуспешных мероприятий с пленным.

Окончательно озверев, дроу стянул капюшон и начал ругаться на своем языке. Реакция немца не заставила себя долго ждать, он с большим любопытством осматривал допрашивающего и прислушивался к звукам незнакомой речи. Командир отозвал старшину в сторону, о чем-то с ним посовещался и отправил нас на поиски воды, выделив трофейные фляги и захваченную в бронеавтомобиле канистру. Сам же со старшиной остался на поляне с пленным. Довольно долго поплутав, мы натолкнулись на небольшой овражек с влажными глинистыми стенами. Выкопали на дне яму глубиной по колено и дождались момента, когда вода, просочившаяся через грунт, отстоится, напились и, наполнив емкости, двинулись в обратный путь.

Еще вчера я перезнакомился с ребятами. Парни оказались компанейскими — причем оба из одной деревни, да и на службу пошли вместе. Понарассказывали они мне о плене такого! Как раненых, которые в колонне идти не могли, прикладами забивали, как днями пить не давали, а о еде — так вообще разговор не шел. Про зверства эти парни с простым белорусским говором тихо рассказывают, а сами все белые и желваки на скулах так и играют. Поведал я в ответ, как из окружения с ребятами выходил, как друга своего в лесу хоронил. И хорошо вдруг стало на душе, выговорились мы.

Почти подойдя к поляне, увидели старшину, волокущего большую охапку сухих веток. На невысказанный вопрос, появившийся в наших глазах, старшина пожал плечами и произнес:

— Попросил принести. Зачем-то ему там дров побольше понадобилось…

Если бы в это время на стоянке присутствовал сторонний наблюдатель, он увидел бы следующую картину: вся поляна расчерчена линиями, по краям дымят три костерка, а в середине находится дроу. С какой-то детской, застенчивой улыбкой он медленно достает из привязанного к колышкам немца внутренности и аккуратно, в каком-то сложном порядке, раскладывает. При этом струйки крови, обильно выливающиеся из разреза на животе, моментально впитываются в землю и без следа исчезают…

Через некоторое время земля мелко задрожала, и тело все еще живого офицера, в распахнутых глазах которого застыл вопль приносимой в жертву души, стало медленно в нее погружаться. Когда немца и его внутренности уже наполовину засосало в ставшую вдруг податливой, как кисель, почву, в кустах зашуршало, и на поляну вывалились красноармейцы…

Ну тут, скажу, вывернуло нас не по-детски, все ведь видели — и руки с ногами оторванные, и как бойцы шевелящиеся кишки себе в живот засунуть пытаются. Но от такой мирной, идиллической картины в закатных лучах продрало нас до самых печенок. Сидит этот дроу на корточках около немца, а тот на глазах в землю проваливается, как в болото, засасывает его, и на лице такое — словами не передать, только мурашки по всему телу пробежали от выражения его глаз. А от дроу отблеск зеленоватый такой исходит, и на поляне воздух как будто искривляется. Побросали мы фляги, да и отбежали подальше. А ведь интересно, хоть и страшно до жути. А когда дроу петь тихим голосом начал, так вообще думали — от страха в землю врастем. Голос-то, он, конечно, тихий, да и слова непонятные, а красиво-то как — не передать. Не у каждой девки голосок-то такой будет, и выводит тонко-тонко. Да главная жуть не в этом состоит — подпевают ему, да так тихо, что с первого раза не поймешь кто.

Подпевают-то деревья, листвой шелестя и ветками поскрипывая, трава и та в такт голосу подрагивает и как бы сама к центру поляны тянется. И нам самим на сердце так легко-легко стало, как будто дед мой покойный к себе на колени посадил, курчавой своей бородой затылок щекочет и говорит ласково: «Ну что, внучек, опять коленку-то расшиб, негодник ты мой!» Смотрим то зверство, на поляне творимое, а у самих на глазах слезы стоят. Как потом из шепота древесного голос складываться стал, так вообще и бежать раздумали. Он, голос этот, как будто со всех сторон слышался, куда голову ни повернешь. Мы с парнями, пока разговор длился, извертелись все. Да причем головами вертим — глаза испуганные, а на лицах выражение счастья, как будто в отчий дом после долгой поездки вернулись. Поговорили они там, на поляне, всего минут пять, а я смотрю — у ребят царапины на лицах сами заживают. От немца-то к концу разговора одни колышки остались, в землю он втянулся. Ну а как голос-то говорить перестал, так мы на поляну вышли…

03.07.1941

• Предыдущая
• 14/67
• Следующая