Еще жива - Шарай Владислав - Страница 2

• Предыдущая
• 2/71
• Следующая

Громкие голоса проникают сквозь стену, напоминая мне о том, что хоть я и одинока, но здесь не одна.

— Это соль.

— Это, черт возьми, не соль.

Раздается глухой удар кулаком по деревянному столу.

— Говорю тебе, это соль.

Пока за стеной продолжается перебранка, я мысленно пересчитываю свои пожитки: рюкзак, ботинки, непромокаемый плащ, плюшевая обезьянка и обернутые в полиэтилен ненужный теперь паспорт и письмо, которое у меня не хватает смелости прочесть. Это все, что у меня есть в этой обшарпанной комнате. Думаю, такой же убогой она была и до конца света — бедное хозяйство, недостаток денег для поддержания порядка.

— Если это не соль, то что же это тогда?

— Кукурузный сироп с высоким содержанием глюкозы. — В голосе ответившего звучит превосходство уверенного в своей правоте человека.

Может, он и прав. Кто знает?

— Соль, кукурузный сироп. Какая разница? — спрашиваю я у стен, но ответа они не дают.

Позади меня начинается какое-то движение. Я оборачиваюсь и вижу Лизу-без-фамилии, стоящую в дверях. Она стала еще более тощей, чем была, когда я появилась здесь неделю назад. Лиза моложе меня на десять лет. Англичанка из города, название которого заканчивается на — шир. Дочь одного из мужчин, находящихся в соседней комнате, и племянница второго.

— Не имеет значения, что приводит к болезни. По крайней мере теперь. — Она смотрит на меня тревожными глазами. Но это обман: Лиза слепа от рождения. — Правда?

Времени у меня в обрез — я должна успеть на корабль, если хочу попасть в Грецию.

Я наклоняюсь, поднимаю свой рюкзак, надеваю на плечи, ставшие еще более костлявыми. В пыльном зеркале на стене видно, как они выступают под тонкой футболкой.

— Конечно нет, — говорю я ей.

Когда первая слеза скатывается по щеке Лизы, я отдаю то, что у меня для нее осталось: обнимаю и нежно глажу ее тонкие волосы.

До вазы я и не подозревала, сколько во мне твердости.

Забытая ваза.

Моя квартира представляет собой современную крепость. Замки, цепочки, код, который нужно правильно набрать с трех попыток, иначе явится охрана и потребует от меня подтверждения, что я именно тот человек, за которого себя выдаю. И все это вмонтировано в довольно хлипкую деревянную раму.

Одиннадцать часов мытья полов и туалетов и уборки мусора в замкнутом пространстве. Одиннадцать часов, во время которых можно коротко переговорить только с безответными мышами. Сейчас мои глаза печет от прошедшего дня и хочется их вынуть из глазниц и ополоснуть водой.

Когда дверь наконец открывается, я уже знаю. Поначалу я думаю, что дело в красном глазке автоответчика, подмигивающем мне из кухни. Но нет, это явно другое. В воздухе витает что-то чужое, как будто кто-то, проникший в квартиру в мое отсутствие, трогал мои вещи, не оставляя на них следов.

Золотистый свет заливает гостиную практически сразу же, как только мои пальцы касаются выключателя. Я моргаю, пока на глазах не появляется защитная влага. Зрачки сужаются, как им и положено, и я наконец могу пройти в светлое помещение, не споткнувшись.

Говорят, что это паранойя, если тебя на самом деле не преследуют. Нет, у меня не бегут по затылку мурашки, заставляя озираться, но я не ошибаюсь насчет воздуха: кто-то его побеспокоил в мое отсутствие и в нем появилось что-то чужое.

Ваза.

Не такая, в которую ставят цветы, нет. Эта выглядит как музейный экспонат, произведение гончарного искусства, которое старше, чем этот город, — об этом говорит въевшаяся в поры грязь. И эта древняя ваза наполняет мое жилище тенями давно умерших и похороненных людей.

Я могла бы осмотреть ее, поднять с пола и убрать отсюда. Но есть вещи, после прикосновения к которым все будет уже не так, как прежде. Я — продукт второсортных фильмов, которые я видела в своей жизни, суеверий, о которых когда-либо слышала.

Я должна осмотреть эту вазу, но мои пальцы отказываются повиноваться, оберегая меня от того, к чему это может привести. Вместо этого они берут телефон.

Комендант нашего дома отвечает на звонок после восьмого гудка. Я спрашиваю, не пускал ли он кого-нибудь в мое жилище, но его сознание витает где-то в иных измерениях. Проходит целая вечность. Тем временем я представляю, как он чешет себе яйца — просто по привычке, а не по какой-то иной причине, — подсчитывая в уме, сколько пива осталось у него в холодильнике.

— Нет, — говорит он в конце концов. — Что-нибудь пропало?

— Нет.

— Тогда в чем проблема?

Я нажимаю отбой. Считаю до десяти. Когда я оборачиваюсь, ваза стоит на том же месте в моей гостиной, точно посередине между диваном и телевизором.

Дальше в моем списке служба охраны.

— Нет, — отвечают мне, — мы не зафиксировали проникновения в ваши апартаменты в течение дня.

— А как насчет пяти минут назад?

Тишина.

— Да, конечно. — И потом следует предложение: — Прислать к вам кого-нибудь?

От полиции пользы не больше. Никто не вламывается, чтобы оставить вещи, объясняют мне. Это, должно быть, презент от тайного обожателя. Или, может, я просто чокнутая. Они, конечно, прямо об этом не говорят, но употребляют пустые вежливые слова, чтобы мне не оставалось ничего другого, как повесить трубку.

Затем я вспоминаю мигающую лампочку на автоответчике. Когда я нажимаю на кнопку воспроизведения, из динамика бубнит голос моей матери:

— Зои, Зои, ты дома?

Потом пауза. И снова:

— Нет, дорогой, это автоответчик.

Еще пауза.

— Так я и оставляю сообщение. Что значит «говори громче»?

Слышно, как она шутливо шлепает отца, отгоняя его от телефона.

— Звонила твоя сестра. Говорила, что хочет, чтобы ты кое с кем встретилась.

Ее голос понижается до шепота, который никак не назовешь тактичным.

— Я полагаю, это мужчина. В любом случае, думаю, ты бы могла ей позвонить. Приходи ужинать в субботу и все мне о нем расскажешь. Будем только мы, девочки.

Опять пауза.

— Ах, и ты, конечно. Ты почти девочка, — говорит она отцу.

Я представляю его добродушно смеющимся у нее за спиной.

— Дорогая, перезвони мне. Я могла бы позвонить тебе на мобильный, но ты же знаешь, я всегда надеюсь, что у тебя в это время кто-то есть.

Обычно я испытываю небольшую вспышку ярости, когда она звонит со сводническими предложениями. Но сейчас…

Жаль, что мамы здесь нет. Потому что эта ваза не моя.

Кто-то побывал в моей квартире.

Удивительная вещь — человеческий организм. Это фабрика по производству кислоты, трансформирующей обычную пищу в жгучее месиво.

В эти дни меня часто рвет. Я достигла в этом выдающихся результатов. Я могу наклониться вот так вперед, и мои ботинки совершенно исчезнут из виду. Если бы конец света не наступил, я стала бы чемпионом в этой дисциплине.

Как только я чувствую, что завтрак поднимается вверх, я заталкиваю в себя яблоко. Помогает.

— Ты должна идти? — спрашивает Лиза.

Она кусает нижнюю губу, отчего нежная кожа наливается кровью.

— Мне нужно добраться до Бриндизи.[3]

Мы стоим во дворе фермерской усадьбы, погруженные во влажный нерассеивающийся туман. Светлые камни, которыми облицованы стены дома, поросли плюшевым мхом. Мой велосипед прислонен к водяной колонке, которой давно никто не пользуется. В какое-то время хозяева изыскали средства, чтобы сделать водопровод, отвечающий требованиям двадцатого века, но так и оставили колонку, то ли ради очарования старины, то ли просто руки не дошли убрать ее. Велосипед синего цвета, и раньше он принадлежал не мне. Он был куплен не за деньги. Я расплатилась за него всего одним-единственным поцелуем неподалеку от аэропорта Леонардо да Винчи в Фьюмичино.[4] Без языка. Только удивительное ощущение нежности от норвежца, который не хотел умирать, не обнявшись напоследок.

• Предыдущая
• 2/71
• Следующая