Золотой треугольник - Леблан Морис - Страница 5

• Предыдущая
• 5/42
• Следующая

Восьми лет Патриций Бельваль, живший с отцом в Париже, был отправлен в Лондон во французскую школу, где проучился десять лет.

Первое время он получал еженедельно письма от отца, но однажды директор школы объявил мальчику, что теперь он сирота, но в школе останется до конца обучения, так как за него заплачено, а по наступлении совершеннолетия получит от английского поверенного своего отца наследство — двести тысяч франков.

Этих денег вряд ли могло хватить юноше весьма расточительному, который, несмотря на то, что его отправили в Алжир отбывать воинскую повинность, умудрился наделать на двадцать тысяч долгов, еще не получив наследства.

Таким образом, Бельваль начал с того, что растратил наследство, а потом принялся за работу. Обладая изобретательным умом, живой и энергичный, он добился того, что ему стали доверять в деловых сферах, нашел нужный ему капитал и приступил к делу…

Патриций пытался использовать силу водопадов, организовал доставку автомобилей в колонии, открывал новые пароходные линии и возглавлял множество предприятий, ведение которых ему хорошо удавалось.

Война оказалась для Бельваля новым и интересным приключением. Он бросался в опасности сломя голову, и на Марне сменил сержантские нашивки на погоны офицера. Но однажды ему задело снарядом ногу, и ее пришлось ампутировать. Два месяца спустя он добился, чтобы его, инвалида, сделали наблюдателем на аэродроме, и вскоре стал знаменитостью среди пилотов.

В конце концов вражеская шрапнель положила конец головокружительным выходкам Бельваля. Тяжело раненный в голову, он был отправлен в парижский госпиталь на Елисейских полях. И почти в то же время там появилась матушка Коралия.

Бельвалю сделали трепанацию черепа и последствия ее были мучительны. Однако он мужественно переносил страдания и даже поддерживал своих товарищей по несчастью, которые питали к нему восторженную привязанность. Капитан часто подтрунивал над ними, утешал, заставлял смеяться даже в самых мрачных ситуациях.

Однажды в госпиталь явился фабрикант и предложил сделать для Патриция искусственную ногу.

— Фальшивую ногу? — притворно изумился он в ответ на предложение. — Но к чему же? Разве только для того, чтобы обманывать людей, уверяя, что одна из моих ног вовсе не деревянная, а самая настоящая. Значит, милостивый государь, вы убеждены, что быть калекой — позор, что французский офицер, пострадавший за свою родину, должен это скрывать, как нечто постыдное?

— Да нет же, нет, капитан, напротив, — защищался огорошенный приемом негоциант.

— И сколько же стоит ваша игрушка?

— Пятьсот франков.

— Пятьсот франков! И вы воображаете, что найдется человек, способный выбросить такие деньги за деревянную ногу, тогда как останутся тысячи бедняков, которые будут довольствоваться простой деревяшкой?

Солдаты, соседи по кроватям, замерли от восторга. Матушка Коралия слушала и улыбалась. Что бы только не отдал Бельваль за эту улыбку!

Патриций увлекся Коралией с первого взгляда. Его трогала и ее тихая красота и нежность, с которой она склонялась над больными, пленяла грация движений. С первых мгновений она очаровала его голосом, походкой, легкой и неслышной. Он чувствовал, что это хрупкое существо нуждается в покровительстве.

Время показало, что капитан оказался прав, и был бесконечно счастлив, когда ему удалось вырвать Коралию из рук похитителей.

…Дождь из искр все продолжал литься на землю и, наблюдая его, Бельваль решил, что источник его находится где-то около Сены, между Трокадеро и вокзалом Пасси.

— Поднимемся выше, оттуда будет виднее, — сказал он себе.

На лестнице третьего этажа капитан заметил, что из-за двери комнаты Я-Бона проникает свет. Он заглянул в нее. Я-Бон спал в кресле перед разложенными на столе картами. На его плече храпела необычайно уродливая женщина. Рот ее был открыт, и в нем виднелись неровные черные зубы, а кожа лица, грубая и темная, лоснилась от жира. Это была кухарка Анжель.

Патриций наблюдал их с самым удовлетворенным видом. Уж если Я-Бон нашел себе возлюбленную, то и другие изуродованные герои войны могут не терять надежды на счастье.

Он дотронулся до плеча сенегальца, тот проснулся и улыбнулся или, вернее, улыбнулся прежде, чем проснулся, почувствовав приближение капитана.

— Ты мне нужен, Я-Бон.

Я-Бон заворчал от удовольствия и оттолкнул Анжель, которая упала на стол, но не проснулась.

Бельваль и Я-Бон вышли на улицу. Отсюда дождь из искр был менее заметен, его скрывали кроны деревьев. Они прошли по бульвару, сели в трамвай и доехали до проспекта Генри Мартэн. Оттуда было рукой подать до улицы Тур, которая упирается в Пасси.

По дороге Бельваль не переставал поверять свои планы Я-Бону, хотя знал, что тот особенно много не поймет. Но это у него стало привычкой… Я-Бон, его боевой товарищ и денщик, был предан Патрицию как собака. По странному совпадению их оперировали в один и тот же день, ранены в голову они были одновременно. Я-Бон был убежден, что все это случилось по повелению свыше и гордился одинаковой участью со своим капитаном. Он искренне верил, что и умрет в один день с ним.

Бельваль отвечал на эту рабскую привязанность дружеским отношением, но это не мешало ему частенько подтрунивать над Я-Боном, что неизменно приводило того в самый неистовый восторг. Сенегалец играл роль пассивного собеседника, советы которого не принимаются в расчет, но который отвечает за все неудачи…

— Что ты обо всем этом думаешь, господин Я-Бон? — спрашивал капитан, идя с ним по улице. — Мне думается, что все это продолжение той же истории.

Одни звуки, которые произносил Я-Бон, означали «да», а другие — «нет».

— Да, — промычал он.

— Стало быть, ты не сомневаешься, что матушке Коралии грозит новая опасность?

— Да…

— Хорошо… Значит, нам теперь остается узнать, откуда этот дождь искр… Вспомнив, что цеппелины восемь дней тому назад нам нанесли визит, я думаю… Ты меня слушаешь?

— Да…

— Думаю, что это сигнал какого-нибудь изменника, извещающий о новом набеге.

— Да…

— И вовсе не да… А нет… — рассердился капитан. — Как это может быть сигнал для цеппелина, когда из утреннего разговора в ресторане можно было понять, что этот дождь был уже дважды перед самой войной… Да и почему это непременно означает сигнал?

— Нет…

— Как нет! А что же тогда, по-твоему? Уж лучше бы ты молчал. По правде сказать, я тоже этого не знаю и даже догадаться не могу. Это сложная штука, я тебе скажу, и не по моим силам.

Пройдя улицу Тур, Патриций остановился. Он не знал, куда теперь идти. Небо было темным, искры пропали.

— Наверное, уже все закончено, — решил капитан. — А все ты виноват, Я-Бон, мы опоздали из-за тебя. Если бы ты не потерял столько времени, стараясь вырваться из объятий Анжели, мы поспели бы вовремя… Я, конечно, преклоняюсь перед ее чарами, но все же…

Болтая таким образом, он старался придумать, что же им теперь делать, и почти решил бросить эту затею, но тут с улицы Франклин вылетел автомобиль, и один из его пассажиров прокричал шоферу:

— Налево, а потом прямо, пока я не скажу.

Капитану показалось, что голос ему знаком.

— Может быть, этот тип в серой шляпе и есть один из тех, кто собирался похитить матушку Коралию?

— Да, — промычал Я-Бон.

— Не правда ли? Но тогда сигнал из искр объясняет его появление в этих местах… Теперь только бы не выпустить его из виду… Беги, Я-Бон!

Но Я-Бону не было никакой надобности бежать. Автомобиль свернул на улицу Раймон и остановился у дверей дома в трехстах метрах от перекрестка.

Из машины вышло пятеро человек. Один из них позвонил у дверей.

Прошло секунд тридцать, и Бельваль снова уловил звук колокольчика. Пассажиры автомобиля, тесно сгрудившись, стояли на тротуаре и ждали. Только после третьего звонка отворилась маленькая дверь. Последовала заминка, видимо, тот, кто был в доме, требовал объяснений. Потом двое из прибывших бесцеремонно оттолкнули спрашивающего и все пятеро вошли, захлопнув дверь.

• Предыдущая
• 5/42
• Следующая