Два товарища - Эгарт Марк Моисеевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/38
• Следующая

Костя и Слава сидели, свесив ноги с деревянного настила пристани. Море неслышно лежало внизу. Отражения звезд и пристанских огней чуть колебались в темной воде. Но все это: тишина, теплый вечер, море — не существовало сейчас для мальчиков.

Иная, грозная и прекрасная жизнь вставала перед ними. Как будто приоткрылась завеса и прошлое глянуло им в глаза: бескрайняя степь, блеск клинков, конский топот… и могучая фигура матроса Баклана, и озаренное луной лицо девушки….

Неужели все это было? И старик Познахирко партизанил в том отряде, а Дарья Степановна, тетя Даша — та самая Одарка?

— Эх! — воскликнул Костя, сорвал с головы тюбетейку, смял ее в руке. — Вот то были люди! Настоящие герои! А теперь…

— Почему же? — возразил Слава. — И теперь могут быть герои.

Оба они опять подумали о Костиной тетке, стараясь соединить образ этой молчаливой, строгой, ничем до сих пор не примечательной в их глазах женщины с образом той чудесной Одарки, которая не побоялась ни врагов, ни самой смерти, чтобы спасти Баклана.

— Как бы я хотел!.. — сказал вдруг Костя с силой, встал и принялся ходить по пристани.

Они еще долго разговаривали о том, что узнали из рассказа Епифана Кондратьевича, особенно о матросе Баклане, чей прах партизаны перенесли после войны и похоронили на острове в устье Казанки, на высоком кургане, откуда видно море.

Домой Костя вернулся поздно. Домработница Федосья, старушка, начала, по своему обыкновению, ворчать. Костя не слушал. Он поужинал, сел в своем углу. Ему вдруг представилось, какая длинная и грустная-грустная жизнь у тети Даши. Он походил по комнате, остановился перед ее дверью:

— Тетя Даша, можно к тебе?

— Входи, Костик.

Тетя Даша стояла у раскрытого окна, прислонясь головой к стене. Ее лицо впервые поразило Костю своей печальной красотой.

— Чего тебе, Костик?

— Ничего. Я у Епифана Кондратьевича был. Правда, что он когда-то партизанил, немцев, гетманцев бил? И… матрос Баклан? — Костя бросил быстрый взгляд на тетку.

Она отошла от окна, начала поправлять черные, пышные, тронутые сединой волосы.

— Так он об этом рассказывал?

Костя кивнул головой и потупился, испытывая сильное желание обнять тетю Дашу, рассказать все, что он узнал и понял и что он думает теперь о ней. Но он продолжал стоять, переступая с ноги на ногу, чувствуя на себе внимательный взгляд, говоривший, казалось ему, только одно: что он для тети Даши все еще маленький мальчик.

Костя вдруг мучительно покраснел, так что жарко стало. Что-то пискнуло у него в горле, он подбежал к тете Даше, обхватил ее руками за шею, поцеловал и выбежал вон.

Утром явился Слава с новостью: приехал из Одессы его дядя-капитан. Вид у Славы был таинственный и значительный. Он вызвал Костю во двор и сообщил, что папа с дядей Мишей заспорили, а о чем, он точно не знает, но догадывается.

— Ну? — перебил Костя. Он терпеть не мог, когда Слава тянул.

— В море, — прошептал Слава. — Папа опять собирается в море. Корабельным врачом. Он хочет, чтобы дядя ему помог, а дядя не соглашается.

Взойдя на веранду дома Шумилиных, мальчики увидели, что доктор и капитан дальнего плавания заняты самым мирным делом: играют в шахматы. Правда, отправившись на разведку, Слава обнаружил в отцовском кабинете раскрытый чемодан и заметил, что мать чем-то недовольна. Других признаков отъезда не было.

Костю эта история перестала интересовать. Он решил пойти к Познахирко и расспросить его поподробнее о партизанах, о матросе Баклане и о тете Даше. Но Познахирко отсутствовал.

Костя вернулся домой и до вечера читал «Всадника без головы», потом лег спать.

Следующий день был воскресный. Костя, Слава и Борька Познахирко с утра успели дважды выкупаться и лежали нагишом на берегу, обсуждая вопрос: куда пойдет Епифан Кондратьевич на ловлю камсы — к Каменной косе или в сторону мыса?

Настя Познахирко пробежала по двору, мелькая босыми ногами, крикнула:

— Разлеглись, бесстыдники! Другого места вам нет!

Из-за ограды высунулась сморщенная физиономия Федосьи, звавшей Костю завтракать.

— Ладно, сейчас, — отвечал занятый спором Костя.

В эту минуту над морем послышался звук мотора. Мальчики разом подняли головы к небу, стараясь разглядеть самолет. Почтовые машины проходили над городом два раза в неделю, обычно к полудню, и звук был другой. Поэтому опять возник спор: почтовый это самолет или нет? Костя утверждал, что это бомбардировщик.

Сильный, сверлящий воздух звук нарастал. Уже можно было различить фюзеляж и опознавательные знаки на крыльях. Косте, во всяком случае, казалось, что он видит пятиконечные звезды на них. Ослепительно сверкнув на солнце металлическими частями, самолет повернул, оглашая тишину утра ревом мотора, и стремительно ринулся вниз.

— Садится… на воду сядет… гидра! — крикнул Борька Познахирко, расставив длинные ноги-ходули.

Все трое жадно смотрели на снижающуюся машину. Остановилась и смотрела, заслонясь рукой от солнца, и Настя. Одна Федосья трясла головой и продолжала сердито звать Костю.

Самолет не собирался, однако, садиться на воду. Он промчался совсем низко над морем и берегом — как раз в том месте, где стояли три голых мальчика. В то самое мгновение, когда он оказался у них над головой, раздался острый, щелкающий звук. Борька удивленно ахнул и повалился, опрокинув при падении Костю.

Когда Костя поднялся на ноги, он увидел, что Борька лежит скорчившись, держась руками за коленку, возле него расползается красное пятно, а Слава, бледный как бумага, кричит что-то страшным голосом и показывает в сторону забора. На заборе, запрокинув голову, с которой свалился платок, висела Федосья.

Костя непонимающими глазами посмотрел на нее и кинулся к Борьке. Тот стонал, испуганно таращил на Костю глаза и пытался отползти от лужи крови, которую смывала и не могла смыть волна.

Гул самолета удалялся, но все еще слышались короткие пробивающие воздух звуки, а с улицы доносились крики и топот бегущих людей.

Вдвоем со Славой, у которого дрожали и не слушались руки, Костя поднял Борьку и перенес повыше, на траву, потом, за неимением лучшего, схватил свою майку, разорвал на полосы и начал перевязывать ему ногу. Кровотечение уменьшилось, а боль усиливалась. Длинное лицо Борьки посерело под слоем загара, зубы стучали.

— Позови Настю! — приказал Костя Славе.

Настя уже сама бежала к берегу и, увидев брата, вскрикнула, всплеснула руками.

— Не кричи! — строго остановил ее Костя, стараясь быть спокойнее. — Давай перенесем его в дом.

Он начал поднимать Борьку, но заметил, что стоит нагишом перед Настей, и побежал одеваться.

Спустя четверть часа Борька. Познахирко, аккуратно перевязанный, лежал на своей кровати. Настя умчалась за доктором. Старика Познахирко не было дома, он ушел спозаранку на базар. Косте и Славе пришлось остаться возле раненого товарища. Но Косте не сиделось. Он решил, что остаться может один Слава, а он выйдет на улицу узнать, в чем дело, откуда взялся этот чертов самолет, стреляющий в людей.

— Вот! — сказал вдруг мрачным голосом Слава, не проронивший до сих пор ни слова. — Вот, вот! — Круглое румяное лицо его словно сразу похудело, губы задрожали.

— Чего — вот? — не понял Костя и, не дослушав, направился к двери.

Проходя по двору к калитке, он опять увидел Федосью. Ее голова была по-прежнему запрокинута на забор, коричневый, в цветочках, платок свисал складками.

— Федосья! Федосья! — несмело позвал Костя и увидел на ее желтом морщинистом лице черное круглое отверстие, которое облепили мухи. Ему стало так страшно, что он опрометью выбежал на улицу.

Но и на улице было страшно. Возле бульвара лежал ничком какой-то грузный мужчина, а поодаль от него испуганно жалась кучка женщин. Со стороны площади вели под руки молоденькую плачущую девушку. Она вырывалась и кричала: «Мама! Пустите меня к маме!» А на площади стояла санитарная машина, люди в белых халатах что-то делали, но что, Костя не мог разглядеть: милиция не пропускала никого.

• Предыдущая
• 6/38
• Следующая