Нина Сагайдак - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/36
• Следующая

Она прочитала листовку раз, другой, потом спрятала ее между книгами и долго стояла у окна, глядя на улицу, сосредоточенная, полная решимости, не по летам серьезная.

Скорей бы приходил Володя! Скорее!

Но в этот вечер она так и не увидела его. Часа три ждала, прохаживаясь возле калитки то на улице, то во дворе. Потом с каким-то удивлением вдруг поняла, что уже глубокая ночь: почувствовала, что замерзла, и пошла в дом.

«Где же Володя? Почему он не пришел? Неужели наскочил на патруль? Ведь при нем листовки… Что будет? Что делать?»

Мучительно тянулись часы. Нина ворочалась на постели, вставала, ходила по комнате, тихонько выходила во двор, выглядывала на улицу. Присматривалась, прислушивалась, надеясь если не увидеть, то хоть услышать, как крадется вдоль забора Володя.

Но тьма молчала. Ночь оставалась глухой, тишина нерушимой.

Когда девушка наконец вернулась в дом, был четвертый час утра. «Уже и до рассвета недалеко», — мелькнула горькая мысль. Не раздеваясь, она тяжело опустилась на кровать.

Где же он может быть? Неужели и вправду схватили немцы? А может… может, обманул? Дал ей одну листовку, а все другие сам пошел расклеивать по городу. Побоялся за нее. Она ему, конечно, не простит этого. Но уж лучше пусть будет так, чем иначе…

Уже светало, когда Нина забылась тяжелым, тревожным сном. И едва Лидия Леопольдовна скрипнула дверью, она сразу проснулась:

— Кто-нибудь пришел?

— Нет, — тихо ответила бабушка, — уже пора вставать: тебе же сегодня идти в клуб.

Да, да, конечно, она помнит… Сегодня надо идти в клуб. Нина сонно протирала глаза. И вдруг гулко и быстро забилось сердце. Никто не приходил! За окном уже белый день, и никто не приходил! Володя не приходил!

Девушка моментально вскочила, села на кровати. Что же на самом деле произошло? Не пришел вчера, не пришел сегодня…

Нина торопливо поела и быстро собралась в клуб.

— Ты сегодня уже начнешь репетиции?

— Не знаю, бабуся. Как Тина Яковлевна скажет… Ну, я пошла.

— В добрый час, внученька!

И дома, и по дороге в клуб тревога тяжким камнем давила на сердце. Но все же теплилась надежда… Была она то маленькой, едва тлеющей искоркой, такой маленькой, что казалось, блеснет сейчас в предсмертной судороге и угаснет; то неожиданно, словно под благодатным ветерком, набирала силу, робко разгоралась. И несмелый этот, дрожащий огонек придавал Нине какие-то силы, грел остуженное печалью сердце.

Она вдруг поверила, что вот сейчас перейдет железнодорожную линию, войдет во двор клуба и встретит Володю: он обязательно выйдет к ней навстречу. Он понимает, что виноват перед ней. Будет извиняться. Что ему ответить? Ведь он не такой, как другие, он хороший, очень хороший. Сейчас улыбнется и скажет: «А почему так поздно? Уж мы тут ждали, ждали да все жданки съели». Он любит встречать ее вот так, шутками-прибаутками. На людях ли, без них у него всегда найдется для нее веселое, ласковое слово. И веселое, и остроумное, и приветливое.

Но почему же его все-таки не видно? И в клубе тихо…

Она открыла дверь. Ей навстречу кинулись подружки.

— Ниночка, ты слышала? — Они обступили ее испуганным, встревоженным кружком. — Говорят, ночью немцы схватили Володю Янченко и расстреляли…

Нина оцепенела, уставилась на девушек широко открытыми, потрясенными, полными ужаса глазами. Потом опустила голову и едва слышно прошептала:

— Да как же это? Боже мой!

Она не выдержала. Из глаз брызнули слезы, без сил опустилась на стул, закрыла лицо руками.

Девушки пытались успокоить Нину, но она не слышала их, неотступно думая только об одном. Как это может быть? Только вчера видела Володю. Его могли арестовать, когда он шел к ней… Но расстрелять? Когда же, за что?.. Листовки?..

Она подняла глаза:

— За что же?

— Никто толком не знает. Люди видели, как немцы вели его на рассвете в лес, и вскоре послышались выстрелы. Говорят, будто немцы искали еще какую-то женщину по фамилии Янченко.

Нина смотрела перед собой неподвижным, словно ничего не видящим взором. Глаза ее сухо блестели. Ей хотелось бежать отсюда, но она продолжала сидеть на стуле, чувствуя какую-то страшную вялость в ногах. Она боялась, что это увидят подруги, и молчала, сцепив руки на коленях.

Вошла Лабушева. Она отослала девушек в зал репетировать, а сама подсела к Нине.

— Ты в самом деле не знаешь истинных причин, повлекших за собой такие последствия? — Она осторожно прикоснулась к плечу убитой горем девушки.

— Не знаю.

— А когда ты видела Володю?

— Вчера днем.

— И не говорил тебе ничего такого, что могло встревожить тебя?

— Нет…

— Странно… Неужели это какая-то роковая случайность?

— Ума не приложу, что могло случиться…

Обе помолчали.

— Родная моя Тина Яковлевна, — нарушила молчание Нина, — так мне тяжко, что я сейчас ничего делать не могу. Позвольте мне пойти домой. Не присылайте за мной. Я сама приду на репетиции, как только соберусь с силами…

— Хорошо. Но не засиживайся дома. Поверь мне: на людях легче переносить горе, чем в одиночестве.

Нина ничего не ответила, молча обняла Лабушеву и, вся как-то согнувшись, вышла из клуба.

…Как странно, что ничего не изменилось вокруг! По улице снуют озабоченные люди. Бегают дети; вон на крыше вспорхнула стайка воробьев; легкий ветер покачивает кусты желтой акации. Все двигается и живет, только сердце ее умерло. Такая ужасающая в нем пустота, словно похоронила она всех родных и близких и идет, идет неведомо куда, неведомо зачем.

Да в самом деле: куда идти? Домой? Что делать дома? Снова и снова думать о той ночи, которую провела во дворе, бесконечно шагая в ожидании встречи с Володей?.. Нет, не усидит она дома, пока не разузнает, как все это произошло. Где его взяли? Пойти к Виноградовой? Может быть, у нее на квартире?..

Виноградову она застала дома такой напуганной и растерянной, что ничего толком не добилась. Та лишь твердила, что мужа ее ни за что ни про что схватили и расстреляли, а теперь квартиранта постигла та же участь. На вопросы Нины, в чем повинен Янченко, монотонно повторяла:

— Ничегошеньки я не знаю. Не знаю. Да уйди ты, ради бога…

Есть ли на свете более скорбные руины, чем развалины человеческой мечты? Возможно ли — совсем недавно ходили они с Володей по улицам города, мечтали, надеялись, стремились? Верили, что скоро вместе уйдут в партизаны. А сегодня ничего не осталось от этих мечтаний… Все развеялось прахом…

Все? Нет, не все. А листовка — безмолвный свидетель их последней встречи?

Вот она, лежит перед глазами, взывает о мести: «Кровь за кровь, смерть за смерть!» Только Володя связывал ее с партийным подпольем… «А как быть теперь? Как отомстить за наших людей? Снова ждать, когда придет человек из партизанского отряда или партийного подполья! А доколе ждать? И придет ли вообще? Что делать? Невыносимо тяжело думать обо всем, что происходило. С неслыханной жестокостью надругаются фашисты над нашими людьми, уничтожают всех — и старых и малых. Страшно… Но, может быть, еще страшнее, еще невыносимей мысль о бездействии. И ты спрашиваешь себя, что делать? Конечно, бороться! До последнего вздоха, до последней капли крови!»

Вот только… как? Что можно сделать сегодня, сейчас, немедленно? Разве снова начать с листовок?.. А почему бы и нет? Ведь тогда листовка помогла ей найти друзей-подпольщиков — и Ольгу Осиповну, и Марию, и Володю. А сейчас перед ней лежит листовка, которую дал ей Володя. Где же листовки, которые они должны были расклеить той ночью вместе с Володей? Она готова сама расклеить их по всему городу! Пусть знают Володины убийцы, что здесь, на родине Щорса, их не боятся. Живые становятся на место павших и мстят за погибших… Нужно размножить полученную от Володи листовку. Раньше всего сделать это…

Нина закрылась в комнате, достала бумагу, карандаш, села за стол и углубилась в работу.

Когда первый десяток листовок был готов, вдруг пришла мысль: «А почему, собственно, только наклеивать? Ведь листовки можно положить в конверты и опустить в почтовые ящики на дверях некоторых знакомых, особенно таких, которые наверняка разнесут по городу новости, прочитанные в листовке, расскажут соседям, друзьям… Это, кстати, можно сделать сейчас, не дожидаясь ночи».

• Предыдущая
• 28/36
• Следующая