Звонок покойнику (Звонок мертвеца) - ле Карре Джон - Страница 7

• Предыдущая
• 7/30
• Следующая

– Держу пари, что то же самое вы говорите всем.

Смайли с улыбкой набрал номер Мастона. Мастон хотел его немедленно видеть. Он вернулся за столик. Мендель помешивал вторую чашку кофе с таким видом, будто бы эта операция требовала максимума внимания. Он жевал большой пирожок. Смайли остановился напротив него.

– Я должен вернуться в Лондон.

– Ну что ж, тогда волк останется в овчарне. (Он резко повернулся к Смайли.) Или я ошибаюсь?

Он говорил сквозь зубы, не переставая жевать.

– Если Феннан был убит, ничто не помешает газетчикам узнать об этом деле… Я полагаю, что это не понравилось бы Мастону. Он предпочел бы самоубийство, – добавил он как бы для себя. – Как бы там ни было, мы должны допустить такую возможность.

Смайли молчал. Он уже слышал, как Мастон разбивает его подозрения раздраженным смешком.

– Я ничего не знаю, – произнес он. – Я действительно абсолютно ничего об этом не знаю.

Надо возвращаться в Лондон, думал Смайли. В сверкающие палаты Мастона. И снова круговерть подозрений и упреков. И все то же нелепое отгораживание от человеческой трагедии тремя страницами отчета.

Снова пошел дождь, теплый и назойливый, и Смайли успел промокнуть по дороге в комиссариат. Он снял пальто и бросил его на сиденье машины. Смайли с облегчением покидал Уоллистон, несмотря на то, что ему предстояло вернуться в Лондон. Повернув на автостраду, краешком глаза он заметил силуэт Менделя в мокрой бесформенной шляпе, потемневшей от дождя, который упорно двигался своим тяжелым шагом к вокзалу. Смайли даже не подумал предложить подвезти его в Лондон и теперь упрекал себя за отсутствие предупредительности. Мендель, безразличный к щекотливости ситуации, открыл дверцу и сел в машину.

– Повезло, – заметил он. – Я боюсь поездов. Вы едете на Кембриджскую площадь? Вы можете меня подбросить до Вестминстера, а?

Автомобиль тронулся. Мендель вытащил старый зеленоватый кисет и свернул сигарету. Он поднес ее к губам, передумал, протянул Смайли и зажег ее своей необычной зажигалкой, которая выбросила громадное голубое пламя.

– У вас раздосадованный вид.

– Еще бы.

Молчание. Мендель продолжал:

– Беда всегда приходит оттуда, откуда не ждешь.

Они проехали семь или восемь километров, и Смайли остановил машину на обочине.

– Вы не будете возражать, если мы вернемся в Уоллистон?

– Неплохая мысль. Поедем расспросим миссис Феннан.

Смайли развернулся и медленно поехал по дороге в Мэрридэйл Лэйн.

Оставив Менделя в машине, он проследовал хорошо знакомой вымощенной гравием дорожкой.

Она открыла дверь и молча пригласила его войти в салон. На ней было то же платье, и Смайли спрашивал себя, что она делала после того, как он оставил ее.

Может быть, она бродила по дому или неподвижно сидела в гостиной? Или в комнате с кожаными креслами? Как она представляет себя вдовой? Осознала ли она уже до конца то, что с ней произошло, или она в том состоянии скрытого возбуждения, которое быстро сменяет траур? Может быть, она смотрелась в зеркало, безуспешно пытаясь заплакать, увидеть волнение, ужас, написанные на лице?

Ни он, ни она не садились – оба инстинктивно избегали повторения утреннего разговора.

– Я очень сожалею, что мне снова проходится вас беспокоить, миссис Феннан; но есть вопрос, который я должен был вам задать.

– Я думаю, это по поводу звонка, звонка из центральной?

– Да.

– Я так и знала, что это вас заинтригует. Женщина, страдающая бессонницей, которая просит, чтобы ее разбудили ранним утром.

Она старалась говорить непринужденно.

– Да. Я должен признаться, что мне это показалось странным. Вы часто ходите в театр?

– Раз в две недели. Вы знаете, я член Вэйбриджского театрального клуба. Я участвую во всех их начинаниях. Каждый первый вторник для меня автоматически бронируют место на все спектакли. В тот вторник мой муж работал допоздна. Он со мной никогда не ходил; он интересовался только классическими постановками.

– Но он любил Брехта, не так ли? Он очень интересовался гастролями «Берлинер ансамбль» в Лондоне.

Она посмотрела на него, потом внезапно улыбнулась. Впервые Смайли увидел эту улыбку. Она была пленительной; лицо ее засияло, как у ребенка. Смайли на мгновение представил, какой она была в детстве – неудавшийся мальчишка, проворный, тонкий, похожий на гадкого утенка. Полуженщина, полудевочка, говорливая обманщица. Он представил ее лукавым подростком, независимую, как дикая кошка, потом – голодную, съежившуюся в концлагере и цепляющуюся за жизнь любыми средствами. Эта патетическая улыбка напоминала то светлую невинность, то грозное оружие, используемое в борьбе за выживание.

– Боюсь, что причина этого звонка покажется вам смехотворной, – сказала она. – У меня очень плохая память, просто ужасная. Когда я иду прогуляться, то постоянно забываю сделать необходимые покупки, или, например, назначаю встречу и, как только кладу трубку, сразу об этом забываю. Я приглашаю друзей к себе на уик-энд, но когда они приходят, дома никого нет. Иногда, когда мне просто необходимо не забыть что-нибудь, я звоню в центральную и прошу, чтобы мне позвонили в назначенное время. Это как узелок на память, но узелок не может вам позвонить, так ведь?

Смайли проницательно посмотрел на нее. В горле у него пересохло, и, проглотив слюну, он спросил:

– И по какому поводу этот звонок, миссис Феннан?

И снова чарующая улыбка:

– Проблема в том… что я абсолютно не помню.

Смайли не спеша ехал в Лондон, совершенно забыв о присутствии Менделя.

Было время, когда Смайли расслаблялся, ведя машину, находя в нереальности длительного уединенного путешествия шанс отдохнуть своему беспокойному мозгу, так как усталость, приходящая после долгих часов езды, предоставляла возможность отвлечься от более серьезных проблем.

То, что он больше не может так укрощать свой мозг, наверное, было одним из неуловимых признаков зрелости. Сейчас он прибегал к мерам более суровым: однажды он даже пытался представить себя в европейском городе, отмечая, к примеру, магазины и дома Берна, перед которыми он прошел бы по дороге из собора в университет. Но, несмотря на эти энергичные умственные упражнения, тень действительности преследовала его и охотилась за его мечтаниями. Его спокойствие похитила Энн, придававшая большое значение действительности, научившая мужа осознавать реальность; и в конце концов, покинув Смайли, она лишила его всего.

Он и мысли не допускал, что Эльза Феннан убила своего мужа. Должно быть, инстинкт заставил ее защищать и накапливать ценности жизни, воздвигнуть вокруг себя символы обыденного существования. В ней не было никакой агрессивности, кроме желания защитить свои приобретения.

Кто знает? Как там у Гессе: «Странная вещь: в тумане каждый блуждает в одиночестве. Ни одно дерево не знает своего соседа, каждое само по себе». Мы не знаем ни тех, ни других, вздохнул Смайли. Как я могу осуждать Эльзу Феннан? Я могу понять ее страдания, ее выдумки, которые диктует ей страх, но что я о ней знаю? Ничего.

Мендель показал на указатель:

– Вон там я живу. Митчем. Это в самом деле недурно. Мне надоела неустроенность. Там я купил себе приличный домишко, чтобы в нем отдохнуть после отставки.

– Отставки? Вам еще долго ждать.

– Да. Три дня. Потому-то мне и доверили это дело. Все просто. Никаких осложнений. Дайте это старому Менделю, он все равно все испортит.

– Постойте, постойте. Я полагаю, что в понедельник мы оба станем безработными.

Он высадил Менделя у Скотланд-Ярда и поехал на Кембриджскую площадь.

Войдя в здание, он понял, что все уже в курсе; он понял это по выражению их лиц, по неуловимому изменению взглядов и поведения. Он направился прямо в кабинет Мастона. Когда он вошел, секретарша быстро подняла голову.

– Советник у себя?

– Да, он вас ждет. Он один. На вашем месте я бы постучала и вошла.

• Предыдущая
• 7/30
• Следующая