Сингл и Сингл - ле Карре Джон - Страница 2
- Предыдущая
- 2/79
- Следующая
С неохотой он вспомнил многочисленных спутников Хобэна. Зачарованный пистолетом, он на какое-то время вообразил, что на склоне холма только он и Хобэн, лицом к лицу, и больше в пределах слышимости ни души. Такую ситуацию любой адвокат всегда надеется обратить себе на пользу. А теперь приходилось признать, что с самого отъезда из Стамбула Хобэна сопровождала свора малоприятных советников. Некие синьор д'Эмилио и мсье Франсуа возникли перед самым отлетом из аэропорта Стамбула в пальто, наброшенных на плечи, скрывающих руки. Уинзер предпочел их не замечать. Еще два нежелательных субъекта дожидались их в Даламане, на черном, как катафалк, «Лендровере», со своим водителем. Из Германии, объяснил Хобэн, представляя парочку. Имен не назвал. Они, конечно, могли приехать и из Германии, но в присутствии Уинзера говорили только по-турецки и носили костюмы гробовщиков, которые турки, проживающие в провинции, надевали на деловые встречи.
Новые руки схватили Уинзера за волосы и плечи, бросили на колени на песчаной тропе. Он услышал звяканье козьих колокольчиков и решил, что звонят колокола собора Святого Иоанна, сообщая о его похоронах. Другие руки освободили его от очков, мелочи, носового платка. Забрали драгоценный брифкейс, и он наблюдал за этим, словно в дурном сне: документы, удостоверяющие личность, гарантии его безопасности, переходили из одной пары рук к другой, упакованные в черную кожу стоимостью в шестьсот фунтов. Брифкейс этот он покупал в аэропорту Цюриха, в спешке, расплачиваясь наличными, снятыми с номерного счета, который он открыл по совету Тайгера. «Что ж, в следующий раз, когда тебя обуяет расточительность, купи мне приличную сумочку», — фыркнула Банни голосом, по которому чувствовалось, что этим ее требования не ограничатся. «Я перееду, — подумал он. — Банни получит Хампстед, я куплю квартиру в Цюрихе, в одном из новых домов на склоне холма. Тайгер поймет. Он тоже натерпелся от женщин!»
В глаза Уинзера словно плесканули желтой краской, он вскрикнул от боли. Грубые руки схватили его за запястья, потащили их за спину, вывернули в разные стороны. Его крик перелетал с одного холма на другой, пока не затих. Поначалу легонько, словно дантист, кто-то начал поднимать его голову, а потом резко дернул за волосы, подставив лицо под жаркие солнечные лучи.
— Так его и держите, — послышался приказ на английском, и, сощурившись, Уинзер увидел перед собой сероватые черты лица синьора д'Эмилио, седоволосого мужчины одного с ним возраста. «Синьор д'Эмилио — наш консультант из Неаполя», — представил его Хобэн, с присущей ему неприятной привычкой, один только бог знал, где он ее приобрел, тянуть слова на американо-русский манер. «Очень приятно», — ответил Уинзер, копируя Тайгера, который тоже начинал тянуть слова, когда что-то его не впечатляло, и одарил сеньора д'Эмилио сухой улыбкой. Стоя на коленях, с вывернутыми руками и плечами, Уинзер горько сожалел о том, что не проявил должной почтительности к синьору д'Эмилио, когда имелась такая возможность.
Д'Эмилио неспешно зашагал вверх по склону, и Уинзер с удовольствием шел бы сейчас рядом с ним рука об руку, как добрый друг, стараясь развеять ложное впечатление о себе, которое могло создаться после знакомства. Но его заставляли стоять на коленях, с лицом, запрокинутым к солнцу. Он плотно сжимал веки, но солнечные лучи все равно заливали глаза желтым потоком. Боль в коленях уже сравнялась с болью в вывернутых руках и плечах. Он тревожился за свои волосы. Никогда не хотел красить их, презирал тех, кто красил. Но когда парикмахер убеждал его воспользоваться оттеночным бальзамом, смываемым водой, и посмотреть, что из этого получится, Банни приказала ему не спорить. «Ты подумал о том, как мне тяжело, Альфред? Меня жалеют, глядя на твои седые, словно у старика, волосы». — «Но, дорогая, когда я женился на тебе, мои волосы были точно такого же цвета», — возразил Уинзер. «Значит, мне не повезло уже тогда», — ответила Банни.
«Мне нужно было последовать совету Тайгера, поселить ее где-нибудь неподалеку, скажем, в квартире на Долфин-сквер в Барбикане. Мне следовало уволить ее из секретарей и взять на содержание, чтобы избежать унизительного положения ее мужа». «Не женись на ней Уинзер, купи ее! Так оно дешевле», — убеждал его Тайгер, а потом подарил им обоим неделю на Барбадосе, чтоб было где провести медовый месяц. Он открыл глаза. Задался вопросом, а куда делась его широкополая панама, приобретенная в Стамбуле за шестьдесят долларов. Увидел, что его друг д'Эмилио уже надел ее на голову, к радости обоих турок в черных костюмах. Сначала они вместе смеялись. Потом обернулись и посмотрели на Уинзера, словно находились в зрительном зале, а Уинзер — на сцене. Строго. Вопросительно. Зрители — не участники. «Банни, наблюдающая, как я занимаюсь с ней любовью. Неплохо тебе там, внизу, не правда ли? Ох, скорее бы все закончилось, я устал». Он посмотрел на водителя машины, на которой они преодолели последний отрезок пути от подножия горы. «У него доброе лицо, он меня спасет. И замужняя дочь в Измире».
Но водитель, с добрым лицом или без оного, спал. В «Лендровере», черном, как катафалк, который стоял чуть ниже по проселку, второй водитель сидел с открытым ртом, глядя прямо перед собой, ничего не видя.
— Хобэн, — позвал Уинзер.
Тень легла на его глаза. Солнце уже поднялось так высоко, что человек, накрывший его своей тенью, должен был стоять очень близко. Уинзера тянуло в сон. Дельная мысль. Самое время заснуть, чтобы проснуться совсем в другом месте. Щурясь сквозь слипшиеся от пота ресницы, он увидел туфли из крокодиловой кожи, высовывающиеся из-под элегантных белых брюк с манжетами. Взгляд его сместился выше и наткнулся на смуглое лицо мсье Франсуа, еще одного сатрапа Хобэна. «Мсье Франсуа — наш топограф. Он проведет все необходимые замеры интересующего нас участка», — объявил Хобэн в аэропорту Стамбула, и Уинзер по глупости удостоил мсье Франсуа такой же сухой улыбкой, какая досталась синьору д'Эмилио.
Одна из крокодиловых туфель сдвинулась с места, и сквозь пелену сонливости в голове Уинзера сверкнула мысль, а не даст ли ему мсье Франсуа хорошего пинка. Однако обошлось без этого. Мсье Франсуа что-то совал под нос Уинзеру. «Диктофон, — решил Уинзер. — Стандартное решение. Он хочет, чтобы я заверил своих близких в том, что платить выкуп они будут за живого. Тайгер, сэр, это Альфред Уинзер, последний из Уинзеров, как вы, бывало, называли меня. Я хочу, чтобы вы знали, что я в полном порядке, волноваться не о чем, все прекрасно. Они — хорошие люди и заботятся обо мне. Я уважаю их идеи, какими бы они ни были, и, когда они освободят меня, а случится это сразу после получения ими выкупа, я буду выступать на их стороне на всех мировых форумах. И, надеюсь, вы не откажете мне, я пообещал, что вы тоже выступите в их защиту, они прекрасно знают, что ваше умение убеждать не знает равных…»
Он прикладывает предмет к моей щеке. Хмурится. Нет, это не диктофон — термометр. Нет, не термометр, прибор для измерения частоты пульса, он хочет убедиться, что я не отключусь. Он убирает прибор в карман. Идет вверх по склону, чтобы присоединиться к двум немецким туркам и синьору д'Эмилио в моей панаме.
Уинзер вдруг обнаружил, что обдулся, прилагая невероятные усилия исключить нежеланное. Темное пятно расплывалось с внутренней стороны левой брю-чины, и он никак не мог его скрыть. Потому что пребывал в ступоре, в ужасе. Переносился в другие места. В поздний час сидел в кабинете, поскольку не испытывал ни малейшего желания проводить долгий вечер дома, в ожидании, когда же Банни наконец вернется от матери, в дурном расположении духа и с пылающими щеками. Блаженствовал в спальне своей пухлой подружки из Чизуика, и она привязывала его руки к изголовью резинками от пояса для чулок, которые держала в ящике комода. Пребывал везде где угодно, но только не на склоне этого адского холма. Он засыпал, но оставался на коленях, ему по-прежнему выворачивали руки, причиняя жуткую боль. То ли камушки, то ли осколки ракушек в песке острыми краями врезались в коленные чашечки. «Античные гончарные изделия», — подумал он. Говорили же, что в этих местах полным-полно черепков римской посуды. Ходили слухи, что можно найти и золото. Только вчера в кабинете доктора Мирски в Стамбуле, озвучивая инвестиционные планы Сингла, он рисовал свите Хобэна самые радужные перспективы. Несведущим инвесторам, особенно мужланам-русским, это нравилось. «Золото, Хобэн! Сокровища, Хобэн! Древняя цивилизация, подумайте о том, что может лежать в этой земле!» Его отличало отменное красноречие, доводы звучали убедительно, он виртуозно вел свою партию. Даже Мирски, здоровенный поляк, которого Уинзер полагал выскочкой и помехой делу, восхищенно воскликнул: «Твой план, Альфред, настолько юридически чист, что его просто необходимо запретить!» — и загоготал, с такой силой хлопнув его по спине, что у Уинзера едва не подогнулись колени.
- Предыдущая
- 2/79
- Следующая
