Шпион, вернувшийся с холода - ле Карре Джон - Страница 5
- Предыдущая
- 5/47
- Следующая
Лимас катился по наклонной плоскости.
В большинстве случаев этот процесс бывает довольно длительным, но с Лимасом дело обстояло иначе. На глазах у сослуживцев и коллег он стремительно превращался из человека, вполне достойно отстраненного от оперативной работы, в разобиженного жалкого пьянчужку. Произошло это буквально за пару месяцев. Пьяницам свойственна своеобразная, граничащая с глупостью простота – особенно когда им случается быть трезвыми, – некая отрешенность от мира, которую сторонний наблюдатель может принять за робость или неуверенность, и Лимас достиг этого состояния со сверхъестественной скоростью. Он стал врать по мелочам, одалживал мелкие суммы у секретарш и не возвращал, опаздывал на службу или норовил смыться пораньше под каким-нибудь нелепым предлогом. Сперва сослуживцы терпели его выходки: возможно, его падение пугало их, как, например, любого из нас пугает вид калек, нищих и инвалидов, потому что мы боимся, не дай Бог, и сами стать такими. Но в конце концов его нерадивость, грубая и беспричинная злость отвратили от него всех.
К всеобщему изумлению, Лимас, казалось, вовсе не был огорчен отстранением от оперативной работы. Его воля словно бы вдруг полностью угасла. Дебютирующие в разведке сотрудники, твердо убежденные в том, что такая служба не для простых смертных, с тревогой наблюдали за тем, как он все более утрачивал человеческий облик. Он все меньше внимания уделял своей внешности и реакции на него окружающих: завтракал в буфете, что подобало лишь младшему персоналу, все откровеннее прикладывался к бутылке. От него веяло одиночеством, трагическим одиночеством деятельных людей, которых преждевременно отстраняют от деятельности: пловца, вынужденного проститься с дорожкой, или актера, изгнанного со сцены.
Кое-кто утверждал, что он жестоко просчитался в Берлине, и его агентурную сеть свернули именно поэтому, но никто ничего не знал наверняка. Все были единодушны в том, что с ним обошлись с беспримерной жестокостью, даже если учесть, что отдел кадров и в остальном мало походил на благотворительное общество. На него показывали пальцем, как указывают на сошедшего со спортивной арены атлета, и говорили: «Это вон Лимас. Он вляпался в Берлине. Жутко видеть, как он себя доканывает».
И вдруг однажды он исчез. Ни с кем не попрощался, даже, судя по всему, с самим Контролером. Это, собственно говоря, не было особенно удивительным. Природа тайной службы такова, что прощание с нею, как правило, протекает отнюдь не в торжественной обстановке и без публичного вручения золотых часов, но даже по здешним меркам Лимас исчез слишком странно. Произошло это за несколько дней до истечения его контракта. Элси из бухгалтерии подкинула еще чуток информации: Лимас затребовал вперед наличными все, что ему причиталось, а это, по мнению всезнающей Элси, могло означать только одно: у него были финансовые затруднения. Выходное пособие – а оно не составляло даже четырехзначной цифры – Лимасу предстояло получить в конце месяца. Его карточку государственной страховки уже отослали. «Конечно, в отделе кадров знают, где он живет, но уж они-то никому этого не скажут, на то они и кадры», – заключила, фыркнув, Элси.
Затем пошли разговоры о недостаче. Откуда-то (как всегда, неизвестно, откуда именно) просочилось, что внезапное исчезновение Лимаса было связано с нехваткой какой-то суммы в расчетном отделе. И довольно приличной (не трехзначной, стало быть, а четырехзначной, согласно утверждению дамы с подсиненными волосами, работавшей телефонисткой), и эти деньги вернули почти полностью, задержав ему выплату пенсии. Многие отказывались поверить в это: если бы Алек вздумал сорвать куш, говорили они, он изобрел бы что-нибудь получше, чем махинации с бухгалтерскими счетами. Но те, кто не столь свято верил в выдающиеся криминальные способности Лимаса, указывали на его пристрастие к бутылке, на финансовые затруднения из-за ведения холостяцкого хозяйства и выплаты алиментов, на роковую и непривычную для него разницу между тем, что ему платили за границей и дома, а главное, на искушение, которое одолевает человека, имеющего доступ к большим деньгам и знающего, что его дни в Цирке сочтены. И все сошлись на том, что, если Алек в самом деле решил погреть руки и попался, с ним покончено раз и навсегда: бюро по трудоустройству перестанет замечать его, а отдел кадров не выдаст характеристики или выдаст такую ледяную, что любого потенциального нанимателя бросит от нее в дрожь. Стоит только допустить промашку, отдел кадров никогда не позволит тебе забыть о ней и сам тоже не забудет. Если Алек и впрямь грабанул кассу, гнев отдела кадров будет преследовать его до могилы, причем они не возьмут на себя даже похоронные расходы.
Недели две после исчезновения Лимаса кое-кто еще задумывался над тем, что с ним стало. Правда, его прежние друзья давно уже в душе расстались с ним. Он сделался довольно надоедливым брюзгой, вечно обрушивающим все новые обвинения на службу и ее руководство и особенно придиравшимся к «кавалеристам», которые, как он утверждал, превратили разведку в разновидность офицерского собрания. И никогда не упускал случая поиздеваться над американцами и их разведывательной службой. Казалось, он ненавидел их куда сильнее, чем восточногерманскую разведку, которую упоминал крайне редко. Лимас неоднократно намекал на то, что именно американцы виноваты в провале его агентуры, брань по их адресу стала его коньком, и худо приходилось тому, кто пытался его образумить. И вот даже те, кто давно знал и любил его, постепенно от него отвернулись. Исчезновение Лимаса вызвало лишь легкую рябь на воде, а когда подул другой ветер, о нем уже никто не помнил.
Квартирка у него была крошечная и убогая. Коричневые стены с дешевыми фотографиями. Вид из нее открывался на серую заднюю стену трехэтажного магазина, окна которого из соображений эстетики были выкрашены креозотом. Над магазином проживало итальянское семейство, скандалившее по вечерам и выбивавшее ковры по утрам. У Лимаса не было вещей, которые могли бы хоть немного оживить его жилище. Он купил только абажуры на лампочки, два комплекта постельного белья вместо грубой мешковины, предложенной хозяином. На все остальное он решил не обращать внимания: на цветные занавески, мятые и не подрубленные, вытертые коричневые дорожки, громоздкую темную мебель вроде той, что держат в портовых гостиницах. Желтая и дребезжащая газовая колонка за дополнительный шиллинг снабжала его горячей водой.
Пора было устраиваться на работу. Денег у него не было, буквально ни гроша. Так что слухи об ограблении кассы, возможно, не лишены были какой-то подоплеки. Предложения по трудоустройству, сделанные ему Цирком, он счел отвратительными и совершенно неподходящими. Сперва он решил попытать счастья в коммерции. Фирма, занимающаяся промышленными поставками клейких веществ, пошла навстречу его желанию занять место заместителя директора по кадрам. Не обратив внимания на малосимпатичную характеристику Цирка и на отсутствие специальной подготовки, они предложили ему шесть сотен в месяц. Лимас проработал там неделю и за это время совершенно провонял запахом разлагающегося рыбьего жира, который пропитал его одежду и волосы и преследовал его, точно смрад самой смерти. От этой вони не спасало никакое мытье, и в конце концов ему пришлось остричься почти наголо и выкинуть на помойку два своих костюма. Следующую неделю Лимас посвятил продаже энциклопедий пригородным домохозяйкам, но он был не из тех, кто мог бы им понравиться и кого они могли бы понять: им не было никакого дела до Лимаса, не говоря уж о его энциклопедиях. Каждый вечер он возвращался домой усталый с пачкой энциклопедий под мышкой. В конце недели он позвонил в книжную лавку и сообщил, что ему не удалось продать ни одного экземпляра. Не выразив особого удивления, ему сообщили, что, если он собирается уволиться, книги надлежит вернуть, и повесили рубку. Лимас в бешенстве выскочил из телефонной будки, оставив там всю пачку, пошел в кабак и напился в стельку на сумму в двадцать пять шиллингов, которой у него не оказалось. Его вышвырнули на улицу, когда он наорал на женщину, попытавшуюся было подцепить его, посоветовали больше туда не показываться, но уже через неделю позабыли свой совет. К Лимасу начали привыкать в этом кабаке.
- Предыдущая
- 5/47
- Следующая
