Секретный пилигрим - ле Карре Джон - Страница 78

• Предыдущая
• 78/87
• Следующая

– И вы отвечали этим учителям?

– Только как Немо.

– Но вы с ними больше ничем этаким не занимались? – спросил я, пытаясь представить, определил ли он для себя границы, которые не мог переступить в этой своей первой тайной любовной истории. – То есть, если вам задавали простой вопрос, вы давали прямой ответ. Вы не конфузились.

– Ничуть! И причин для этого не было! Я старался быть предельно вежливым, подобно моим преподавателям. Это были профессора, а некоторые даже академики. Я был благодарен и прилежен. Это было самое малое, что они заслужили, учитывая, что обучение было бесплатным, добровольным и организовано в интересах развития взаимопонимания между людьми.

Опять во мне проснулся охотник. Я рассчитывал ходы, которые они должны были сделать, ведя с ним игру. Я пытался представить, как бы я сам повел эту игру, придумай Цирк что-нибудь столь же совершенное.

– И, наверное, после первых успехов стали приходить более серьезные задания: вместо простых стандартных упражнений – сочинения, эссе?

– Когда Совет преподавателей в Москве пришел к выводу, что я созрел для этого, да, меня перевели в категорию “свободного стиля”.

– Вы помните, какие темы вам давали?

Он покровительственно рассмеялся.

– Неужто вы думаете, что я их забыл? Пять ночей на каждую тему со словарем? Два часа сна, если повезет? Очнитесь, Нед, будьте добры!

Я виновато хмыкнул, записывая его слова.

– “Моя жизнь” была первая тема. Я рассказал им о “Танке”, не называя ни имен, разумеется, ни характера работы, естественно. Тем не менее, не стану отрицать, там присутствовал определенный элемент социальной оценки. Я подумал, что Совет имеет право знать это, особенно раз действует гласность и рушатся многие преграды на благо всего человечества.

– А следующая тема?

– “Мой дом”. Я рассказал им о своих планах соорудить бассейн. Им это понравилось. И о приготовлении пищи. Один из них – известный кулинар. После чего мне задали написать сочинение на тему “Мое любимое времяпрепровождение”. Я мог бы написать очень много, но не написал.

– Вы, наверное, описали свое увлечение музыкой?

– Не угадали.

Его ответ до сих пор звучит у меня в ушах как обвинение, как вопль товарища по несчастью. Как безнадежная мольба, посланная в эфир человеком, который, подобно мне, жаждал любви, пока еще не поздно.

– Я написал, что мое любимое времяпрепровождение – это “хорошая компания”, да будет вам известно, – сказал он, и его щеки мгновенно раздвинулись в диковатой улыбке. – Тот факт, что покуда в моей жизни мне нечасто везло с хорошей компанией, не мешает мне радоваться тем редким случаям, когда такое бывало. – Похоже, он запамятовал, что уже ответил на вопрос, и вдруг сказал то, что я мог бы сказать о Салли: – У меня было чувство, будто я отрекся от чего-то в своей жизни, а теперь желаю получить назад.

– Вашими более серьезными работами там тоже восхищались? Они тоже произвели на них впечатление? – спросил я, продолжая усердно заносить все в блокнот.

Он опять ухмыльнулся.

– Сдержанно, я полагаю. Отчасти. Кое-чем. С оговорками, естественно.

– Почему вы так считаете?

– Потому что в отличие от некоторых у них хватило учтивости и добросердечия, чтобы высказать свою признательность. Вот почему.

Высказали они ее, поведал Фревин, причем мне почти не пришлось его понукать, через некоего Сергея Модрияна, первого секретаря Советского посольства в Лондоне, которому в качестве преданного местного представителя Московского радио было поручено откликнуться на молитвы Фревина.

Подобно всем добрым ангелам, Модриян прибыл без предупреждения и в одну промозглую ноябрьскую субботу появился на пороге дома Фревина с дарами своей солидной конторы: бутылкой “Московской” водки, банкой севрюжьей икры и невысокого качества альбомом о балете Большого театра. А также с прекрасно напечатанным письмом, в котором за исключительные успехи в изучении русского языка мистер С.Немо провозглашался почетным студентом Московского государственного университета.

Но самым большим подарком оказалась магическая личность самого Модрияна, специально подготовленного, чтобы составить Фревину столь желанную компанию, которую он так откровенно описал в принесшем ему победу эссе.

Мы достигли пункта назначения. Фревин успокоился, Фревин торжествовал. Фревин – надолго ли – состоялся. Его голос освободился от своих пут; его бесцветное лицо светилось улыбкой человека, познавшего истинную любовь и жаждавшего поделиться своей удачей. Если бы на свете нашелся кто-нибудь, кто смог бы вызвать у меня такую улыбку, я сам стал бы другим человеком.

– Модриян, Нед? Сергей Модриян? О Нед, речь идет о самой высшей лиге, уверяю вас. Я понял с первого взгляда. Никаких тебе полумер, подумал я. Это человек основательный. Сразу выяснилось, что у нас одинаковое чувство юмора. Едкое, и никакого вранья. К тому же схожие интересы, вплоть до композиторов. – Он безуспешно пытался перейти на более сдержанный тон. – В жизни очень редко случается, в моей по крайней мере, чтобы вкусы двоих людей так естественно совпадали – но не в отношении женщин, ибо здесь, должен признаться, опыт Сергея превосходит мой. Отношение Сергея к женщинам, – он усердно старался звучать осуждающе, – здесь я хочу сказать следующее: если бы подобным образом вел себя кто-нибудь другой, мне было бы весьма трудно смириться с этим.

– Он знакомил вас с женщинами, Сирил?

Его лицо приняло выражение полного отрицания.

– Никак нет, благодарю покорно. Да я бы ему и не позволил. Да и он не счел бы возможным включить подобные действия в сферу наших взаимоотношений.

– И даже во время ваших совместных поездок в Россию? – предположил я, сделав еще один выпад.

– Нигде, благодарю покорно. Между прочим, это бы разрушило наши отношения. Убило бы наповал.

– Значит, все эти истории о его женщинах – всего лишь сказки?

– Ничего подобного. Сергей сам мне это сказал. Сергей Модриян совершенно безжалостен по отношению к женщинам. Его коллеги подтвердили мне это в частных разговорах. Безжалостен.

У меня нашлось время подивиться психологическим способностям Модрияна – а может, речь идет о способностях его хозяев? Ведь возникли же узы дружбы между Модрияном, безжалостным любителем женщин, и Фревином, безжалостно их отвергающим.

– Значит, вы и с его коллегами познакомились? – спросил я. – Полагаю, в Москве? На Рождество?

– Только с теми, кому он доверял. Они бесконечно уважают его. И в Ленинграде тоже. Я был не очень придирчив, права не имел. Я был почетным гостем и соглашался со всем, что они для меня приготовили.

Я не отрывал глаз от блокнота. Бог знает, что я там понаписал, абракадабру. Там потом попадались целые абзацы, в которых я не мог разобрать ни слова. Я заговорил совершенно бесцветным голосом:

– И все это было в честь ваших удивительных лингвистических способностей, Сирил? Или же вы уже стали оказывать Модрияну дружеские услуги? Например, снабжать его информацией или тому подобное. Переводить стали и так далее. Говорят, многие этим занимаются. Им, конечно, не положено это делать. Но ведь нельзя же осуждать тех, – верно ведь? – кто хочет помочь гласности, коль скоро она настала. Мы ждали достаточно долго. Но мне надо все это описать по порядку, Сирил. Иначе с меня три шкуры спустят.

Я не смел поднять глаз. Я просто продолжал писать. Я перевернул страницу и написал: “продолжай говорить, продолжай говорить, продолжай говорить”. И по-прежнему не поднимал глаз.

Он прошептал что-то нечленораздельное. Потом пробормотал:

– Нет. Не оказывал. Ни черта я не делал. – Его жалобный голос зазвучал громче. – Не говорите так, ладно? Не смейте. Ни вы, ни ваше Главное управление. “Снабжали его информацией” – да вы что? Как вы смеете! Я с вами разговариваю, Нед!

Я поднял голову, посасывая трубку и улыбаясь.

• Предыдущая
• 78/87
• Следующая