А с Алёшкой мы друзья - Мамлин Геннадий Семенович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая

— Как же это не велел? — несколько придя в себя, спросил я. — Не можем же мы вместо Серко в телегу впрягчись?

— Впрягчись! — передразнил меня Лёнька. — Серко и впрягай, а Гнедой ещё с неделю без работы постоит.

И только тут я заметил, что в дальнем углу конюшни стояла ещё одна лошадь. Она была серого цвета, и я сразу понял, почему её назвали Серко. Мы все трое подошли к ней поближе. Сразу было видно, что характер у неё беспокойный. Она лихо двигала острыми ушами. К тому же Серко была модницей: она носила чёлку и коротко подстриженную гриву.

— Ничего лошадка, — сказал я с видом знатока.

— Видал! — подтолкнул Лёнька Алёшу. — Лошадка! Это тебе не лошадка, а конь.

— Вижу, что не верблюд, — ответил я, хотя и не понял, какая разница между лошадью и конём. — А как он вообще? Не очень?

Я хотел спросить про норов коня, и Лёнька правильно понял меня.

— Характер есть. Упрям. И с кнутом к нему лучше не подходить. Не любит он этого. Если ударишь, с места не сойдёт.

— Ну и правильно, — сказал я, осторожно дотрагиваясь до крутой шеи коня, — к домашнему животному надо с лаской подходить. Давай, Лёнька, запрягай нам коня.

— Сам не маленький, запряжёшь. А у меня тут, между прочим, больше делов нет. Я к этому коню приставлен был. Теперь в правление за новым заданием пойду.

Он пошёл и, обернувшись уже за воротами, крикнул:

— Смотри, чтобы шлея набок не съехала. Он в упряжке порядок любит. Аккуратист.

— Ладно, учи учёного, — сказал я упавшим голосом и с надеждой посмотрел на Алёшу.

Он ещё не сказал ни слова, просто стоял и смотрел на меня.

— Чего стоишь? Запрягай, — равнодушно произнёс он и облокотился о жердь, показывая этим, что будет стоять и смотреть, как я буду это делать. — Тебе в жеребьёвке повезло. Любишь кататься — люби и саночки возить.

Делать было нечего, и я принялся запрягать.

Я огляделся и увидел, что сбруя висит на стене. Хитро соединённые кожаные ремни я оставил на потом, а начать решил с хомута, похожего на пристежной воротничок без рубашки. Сделан этот воротничок был из толстой кожи.

Папа говорил про лошадь и собаку, что к одной надо подходить спереди, а к другой сзади. Только я никак не мог вспомнить, к кому с какой стороны надо подходить. Я подумал и сообразил, что хомут всё равно не наденешь с хвоста, так что, хочешь не хочешь, а придётся лезть под самую лошадиную морду.

Серко смотрел на меня с любопытством. Я поднял хомут и начал напяливать его на голову коня. Я делал это не без опаски: зубы у Серко были подлиннее, чем у волка. Конь был терпелив, я тоже. Но как я ни пыхтел, как ни уговаривал коня протиснуть голову в хомут, ничего у нас не выходило. Я решил сдвинуть его назад, чтобы мне было попросторнее. Я оттолкнул коня ладонью, но он не пошёл. Я оттолкнул его двумя руками, он только головой замотал.

— Эй, Алёша! — крикнул я. — Чего стоишь? Оттяни его за хвост.

Но Алёша мне не ответил. Как каменный стоял он с травинкой во рту и смотрел на меня. Тогда я упёрся ногами в стену, а спиною в грудь коня, так что его морда оказалась у меня над головой. Но как я ни кряхтел, я не мог ни на шаг сдвинуть эту огромную тушу. Вдруг Серко повернулся и пошёл, а я шлёпнулся на спину. Я вскочил и бросился за конём. Двор вокруг конюшни был огорожен жердями, но ворота были открыты. Серко шёл к ним широким, спокойным шагом. Я обогнал его и закрыл ворота. Теперь далеко убежать он не мог, но даваться мне в руки он всё равно не собирался. Вот тут-то и началась настоящая потеха. Я бегал вокруг коня, кричал и махал на него руками, а он, не обращая на меня внимания, пощипывал траву.

А Алёша стоял с травинкой во рту и смотрел на это. Теперь я понял, почему он не хочет мне помочь. По дороге к конюшне я сказал ему глупую фразу. «Подумаешь, — сказал я, — лошадь не вертолёт. Надо быть последним дураком, чтобы не суметь справиться с ней». И вот теперь он стоял и смотрел, как я сам доказывал себе, какой я есть последний на свете дурак.

Прибежал Лёнька и закричал:

— Чего же это вы делаете с конём? Не умеете запрягать, так бы и сказали. Зачем же его по двору гонять?

Тогда Алёша выплюнул свою травинку и спокойно сказал:

— А с чего это ты взял, что мы не умеем запрягать?

— А с того, что вы из Москвы приехали. Мне в правлении сказали.

— А хоть и из Ленинграда! Выходит, если мы приезжие, значит хуже тебя?

— Хуже не хуже, а не вашего это ума дело — коня запрягать. А ну, ты! Перестань руками махать, не пугай коня. Отойди, сам запрягу.

— Чудак человек! Ты лучше не кричи, а сядь на брёвнышко и отдохни. Мы, если хочешь знать, коня специально вывели во двор. Застоялся он у тебя, вот мы и гоняем его, чтобы размять.

Алёша подошёл к Серко, взял его за уздечку и потянул за собой. Это было непостижимо, но упрямый конь вмиг позабыл о своём упрямстве, высоко поднял голову и послушно пошёл за Алёшей.

А всего, что произошло дальше, я уж никак не мог ожидать.

Алёша потрепал коня по шее, поднял хомут, и то ли шире стал хомут, то ли голова у лошади Серко стала уже, но хомут сразу оказался на месте. В этом была своя хитрость. Алёша надевал хомут вверх ногами, а потом, уже на шее, перевернул его. Алёша расправил на туловище коня шлею, перекинув через неё хвост, на спину коня положил маленькое седло и пристегнул его широким, как у пожарного, ремнём.

Не веря своим глазам, смотрел я, как он неторопливо делал всё это. Потом Алёша поставил коня между оглоблями телеги, лежащими на земле, и поднял одну из них левой рукой. Внизу у хомута с каждой стороны была кожаная петля. Алёша подцепил её кончиком дуги, повернул дугу, и она оказалась прикреплённой к оглобле. Даже не взглянув на меня, он пошёл к другой оглобле, поднял её и приставил к ней дугу. Перекинув сверху через оглоблю вторую кожаную петлю, он ловко насадил её на торчащий кончик дуги. Теперь конь был впряжён в телегу, но был он похож на расхлябанного человека с распахнутым воротником. Снизу на хомуте были два деревянных крюка и рядом болтался длинный ремешок. Алёша обкрутил ремешок вокруг крюков и стал тянуть за него, упёршись в крюк ногой. Крюки сошлись, и хомут, как застёгнутый на пуговицу воротничок, сразу плотно обхватил лошадиную шею. Но и это ещё было не всё. На одной оглобле посередине был ремешок, который надо было пропустить через колечко на маленьком седле на спине коня и привязать его к другой оглобле. Потом Алёша размотал и пристегнул вожжи и ловко, одним движением засунул коню в рот удила.

Если бы Алёша сел за руль автомобиля и повёз меня по самым оживлённым улицам Москвы, я удивился бы меньше.

Лёнька подошёл к телеге, ухватился двумя руками за оглоблю, потряс её и одобрительно сказал:

— Ладно, вроде бы сойдёт, — Он пошёл и открыл ворота. — Трогай! Только шибко не гони: конь с норовом, понесёт — не удержишь.

— Где же ты лошадь научился запрягать? — спросил я у Алёши.

— Известно где, в деревне. Мы с отцом каждый год к его брату ездим гостить. На охоту ходим, сено косим и вообще отдыхаем от городских дел.

Жеребьёвка жеребьёвкой, но было бы просто смешным напоминать о ней Алёше. Я взобрался на телегу, рассчитывая быть простым пассажиром. Но Алёша дал мне в руки вожжи.

— Держи. Только осторожней, забор не сверни, музыкант.

— Будь уверен, — облегчённо вздохнул я. — Ты не смотри, что я запрягать не могу, лошадью править — совсем другое дело.

Алёша уселся на телегу с другой стороны, но Лёнька попросил его помочь запереть конюшню. Серко положил голову на оглоблю и смотрел на меня, словно не веря, что мне доверили командовать им, но я показал ему вожжи, крепко зажатые в моих руках, и он, поверив, отвернулся и принялся махать головой. И вдруг, не дожидаясь моей команды, он пошёл вперёд.

— Но! — сказал я, чтобы остановить его, но он не остановился.

— Но! Но! Куда ты? — крикнул я упрямому коню и дёрнул вожжи, чтобы потянуть его назад, но Серко только прибавил шагу.

— Но-о-о! — закричал я что есть духу и погрозил кулаком. Но конь не хотел останавливаться. Он побежал. Телега дёрнулась, и я опрокинулся на спину и выронил вожжи.

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая