Где-то на краю света - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/56
• Следующая

Должно быть, Таня готовит завтрак. Посуда позвякивала негромко, по-утреннему. Вот стукнула чашка, полилась вода.

Боже мой, какое счастье – завтрак! Блинчики с икрой и сметаной – огромная миска икры и маленькая мисочка сметаны, – тушеная оленина и кофе со сгущенкой! У нас на Севере нужно много и плотно есть, тут сухариком точно не обойдешься!

Лиля вдруг так захотела есть – и блинов, и оленины, а можно котлет из медвежатины, очень даже хорошо! – что внутри все как будто мелко задрожало, и рот наполнился голодной слюной. Никогда в жизни она не хотела есть так отчаянно.

– Таня! – хрипло закричала она, то есть ей показалось, что закричала, откинула одеяло и стала вылезать из постели. – Таня, я проснулась!..

Маленькая, она так кричала маме: «Я проснулась!» – и это означало, что мама должна бежать к ней, обнимать, целовать, тормошить и радоваться, что Лиля проснулась.

Странное дело, тело не слушалось. Только что все было спокойно и прекрасно, а тут вдруг во всех мышцах ожила злая боль, какая-то чужая, у Лили никогда так не болели мышцы. И голова. В голове загудело, поплыло, и она взялась за нее обеими руками.

Что такое было вчера? Или не вчера?.. Или этого не было? Или было не с ней?

Придерживая руками голову, она все-таки встала. Не было Таниного полированного серванта, полированного гардероба и полированных тумбочек. Плюшевых кресел не было тоже.

Она увидела просторное помещение, совсем незнакомое. На полу шкуры. На одной стене стеллажи, книги до потолка. На другой фотографии в рамках, откуда-то Лиле знакомые, старые друзья. Узкие высокие окна до половины прикрыты ставнями, так что солнечный свет лежит на чистом полу длинными горячими ломтями. Она наступила на ломоть солнца, зажмурилась от счастья, так стало тепло и приятно ступням, и постояла немного, а потом посмотрела.

Ноги были черными, как будто накануне Лиля окунала их в мазут. Только между пальцами немного светлой кожи.

– Господи, – пробормотала Лиля.

Позабыв про голову, в которой было как-то неладно, она толкнула белую деревянную дверь и остановилась.

В комнате, показавшейся ей огромной, на полу в солнечном столбе сидел, скрестив ноги, совершенно незнакомый человек. Перед ним на белой шкуре стояли тарелки и чашки. Напротив, точно так же скрестив ноги, сидел Олег Преображенцев и прихлебывал чай.

Завидев ее, он встал – одним движением, которое почему-то потрясло Лилю до глубины души. Должно быть, потому, что в голове у нее неладно. Нет, а разве можно так подняться?.. Это же очень неудобно. Она тут же попробовала скрестить ноги, чуть не упала, и Олег поддержал ее.

– Я слышал, ты завозилась, – сказал он, рассматривая ее. – Но думал, может, еще поспишь.

– Доброе утро, – поздоровалась Лиля. – Очень есть хочется и почему-то все болит.

Олег улыбнулся, а человек на шкуре кивнул.

Держась за Олега, Лиля кое-как опустилась на четвереньки, а потом плюхнулась. Вопрос, почему они сидят на полу, хотя рядом прекрасный широкий стол, мягкие стулья и еще кресла, ее не интересовал. Раз сидят, значит, так нужно, значит, и она будет сидеть с ними.

– Я Нутэвэкэт, – сказал человек и прихлебнул из кружки. – Из Инчоуна. Ходил в Канчалан брата навестить.

– Я Лиля Молчанова, из Москвы. Я здесь… в командировке.

Человек кивнул – в командировке, что ж тут непонятного. Все ясно.

В руке у нее оказалась кружка, она жадно отхлебнула – оказывается, ей страшно хотелось не только есть, но и пить, просто ужасно! Так хотелось пить, что она чуть было не расплескала чай.

Ах, какой чай. Она никогда в жизни не пила ничего лучше этого чая, черного цвета и странного вкуса.

Пока она пила, мужчины молчали, а потом выяснилось, что Олег все это время придерживает ее за спину, чтобы Лиля не завалилась.

– А поесть? – Она поставила кружку на шкуру. – Можно?

Она ела, не разбирая, Олег все подкладывал и подкладывал что-то ей на тарелку, а Нутэвэкэт из Инчоуна сказал, что в Уэлене работает косторезная мастерская. Олег покивал – это была важная новость. Лиля, не переставая жевать, сбоку взглянула на него и тоже покивала, наверное, так полагалось. Нутэвэкэт еще немного подумал и сообщил, что его упряжку вырезал из моржового клыка сам Сейгутегин и преподнес ему в подарок.

Олег Преображенцев ответил на странном языке, показавшемся Лиле похожим то ли на рык, то ли на птичий клекот, и она спросила, что именно он сказал.

Олег перевел. У Нутэвэкэта очень хорошая упряжка. Такими могут похвастаться только самые лучшие каюры вроде Тынетегина из Нешкана. Лиля опять покивала, с уважением.

Она все ела.

Олег не мог смотреть на нее, шарил глазами по сторонам, и ему казалось, что Нутэвэкэт отлично это понимает, пытается помочь, потому и завел светскую беседу за едой, что решительно не полагалось и считалось в тундре дурным тоном.

– В прежние времена, – сказал Нутэвэкэт по-русски, – охотники держали две упряжки. На одной в гости к соседям ходили, в стойбища или села, однако. На рыбалку. А другая только для охоты. На припае или дрейфующих льдах. Зимой без собак охоты нет. По льду на ногах далеко не уйдешь. Нерпичью лунку сам не унюхаешь. Собака нужна, однако.

Лиля сунулась в свою пустую кружку, Олег встал и налил ей еще чаю. Как он так встает со скрещенными ногами? Этот чрезвычайно важный вопрос очень занимал ее. Надо будет попробовать.

Вместе с чаем он принес ей две таблетки анальгина, сказав, что это совершенно необходимо. Лиля выпила таблетки. Ему видней.

После завтрака Нутэвэкэт стал собираться в путь. Олег тоже натянул пуховик и торбаса.

– Ты куда? – перепугалась Лиля.

– Проводить.

– Можно и мне проводить?

Он вдруг засмеялся, громко, от души.

– Как я рад тебя видеть, – ни с того ни с сего сказал он, взял ее за плечи и встряхнул. – Если бы ты знала, как я рад тебя видеть!

Она улыбалась ему навстречу, и сейчас совсем не время было обниматься – Нутэвэкэт возился в сенях, одевался, – но они обнялись очень крепко и как-то так, как будто между ними давно все ясно, все решено.

Так было тысячу лет до и еще будет тысячу лет после.

– Мы поговорим, – сказали они хором и посмотрели друг на друга, серьезно и внимательно.

Потом он нахлобучил на нее шапку, как вчера в землянке, скинул торбаса, сунул их Лиле, сам натянул унты, и они вывалились в просторный двор, на холодное и ослепительное солнце.

В этом солнце собаки поднимались на ноги, отряхивались, махали хвостами и ни с того ни с сего коротко взлаивали, приветствуя хозяина. Он покрикивал на них – видимо, тоже был рад видеть.

Олег помог Нутэвэкэту увязать на нарту поклажу. Потом сунул заранее приготовленный сверток.

– Водку не пью, – холодно сказал Нутэвэкэт по-чукотски. – Забери. Много охотников потеряло разум из-за этого зелья.

– Это чай, – объяснил Олег. – Плиточный. Я утром ходил к брату, у него взял. У него всегда есть. И сахар.

– Это хорошо, – согласился Нутэвэкэт. – Это можно.

– Спасибо тебе! – сказал Олег.

И оглянулся на Лилю, щурясь от солнца. В шапке, мужских торбасах и огромной куртке она походила на персонаж из плохого американского кино про Север. Как только он оглянулся, она подошла и стала рядом. И сунула руку Олегу в карман. И спросила:

– А можно собак погладить?

– Однако, можно и погладить.

Она вытащила руку, присела на корточки и погладила вожака за ушами. Он терпел с горделивым достоинством.

– Вот какая прекрасная собака, – сказала вожаку Лиля. – Замечательная собака!..

И переместилась к следующей.

– Ты слышал про охоту? – спросил Олег, глядя, как она чешет собак. – По радио объявили охоту.

Тут Нутэвэкэт покатился со смеху:

– Однако, зимняя охота скоро! На лахтака, на нерпу! Вот тебе охота!

– Я о другой охоте. Ты знаешь.

Нутэвэкэт перестал хохотать.

– Никто из тундры не охотится на твою женщину. Это чушь. – Он употребил другое слово, гораздо более энергичное. – Это дела городских. Значит, сам разберешься. Без нас.

• Предыдущая
• 40/56
• Следующая