Стальные крылья - "Gedzerath" - Страница 4

всхлип

«Я не…»

шмыг

«Не сержу-у-у-усь» пробубнил я в его шерсть – «Прости меня, деда…» – « Ну, будет тебе, будет. Я уж весь мокрый» – и правда – на нас уже давно капали крупные, холодные капли собирающегося дождя. В фургончике уже ничто не напоминало о произошедшем разгроме, мебель и посуда уже были расставлены по своим местам. Увидев меня, хлопотавшая вокруг стола Бабуля привычно всплеснула копытами и порывисто обняла меня. Получив прощение стариков, я немного повеселел и мы вновь, в который раз, уселись вокруг стола. Принесенные мной из леса ягоды пошли на варенье, которое заботливая Бабуля понемногу добавляла в чай, каждый раз с улыбкой посматривая на меня. Может, ее воспоминания были связаны с этими ягодами? Или ее веселил тот малиновый запах, навсегда въевшийся в мою шерсть и дававший о себе знать при каждом волнении и физических нагрузках? Я этого не знал, и просто тихо пил чай, наслаждаясь шипением старенькой керосиновой лампы над столом, стуком дождя по крыше и негромкой беседой со стариками. – «У нас есть две дочки» – между тем, рассказывала Бабуля – «И обоих мы вывели в пони! Грасс – наша старшенькая. Хорошая девочка, умная и послушная. Она устроилась работать в Кантерлотский Замок, горничной. Жаль конечно, что она не пошла по моим следам, в медицину, но раз уж ей доверено прислуживать нашим богиням – то я и слова худого не скажу». Отпив из чашки, Бабуля с улыбкой покосилась на Деда – «А вот младшенькая, Кег – вся в Деда. Строптивая, непоседливая, да еще и пегас – просто огонь! Они с Дедом так и не ужились, вечно цапаясь по пустякам, пока в один прекрасный день Кег не собрала вещички, и не упорхнула в Клаудсдейл. Она ведь у нас пегас! Хоть пишет иногда…» – она вздохнула. – «Но они хотя бы вас навещают?» – тихо спросил я. Ответом мне стало неловкое молчание – «Вот поэтому вы тронулись в путь?». – «Они пишут все реже и реже. А навещать перестали давным-давно» – по щеке Бабули скатилась маленькая слеза, блеснувшая жемчужиной в свете старенькой керосинки. Порывисто поднявшись, я обошел стол и крепко прижал к себе обоих стариков, для верности обхватив их своими крыльями. – «Я никогда не брошу вас! Слышите? Вы подобрали на дороге не знакомую пони, и даже узнав о том, что с ней что-то не так, вы остались по-прежнему добры! Даже если нас разведет судьба – я всегда буду помнить вас! Я буду вам третьей, самой лучшей дочерью!» – выпалил я на одном дыхании. Какое-то очень теплое чувство, которому я не мог дать названия, возникло в моей груди, когда я сидел вот так и обнимал этих стариков. Обнявшись, мы долго сидели, слушая стук капель по крыше фургона. Наконец, Бабуля разомкнула объятья и поцеловала меня в щеку. – «Спасибо тебе, доченька. Видать там, в Сталлионграде, тебе солоно пришлось, раз ты не веришь больше в доброту пони вокруг тебя. Мы же видели, как ты пряталась каждый раз, когда мы встречали повозки и дилижансы, а от пегасов чуть ли не забивалась под фургон!» – она грустно улыбнулась и покачала головой – «Поверь, пони Эквестрии хорошие. Не все они добрые, не все – честные, но тут никто не захочет причинить тебе зла». – «Я тоже никому не хочу причинять зла. Но что-то недоброе происходит со мной, и я хочу выяснить – что именно» – я сел, сжав голову копытами – «Почему меня чуть не утопили в реке? Почему у меня в сумках столько непонятных вещей? Почему приглашение на учебу написано в стиле «Да если бы не приказ – мы бы рядом с тобой даже srat’ не сели!»? Как это все связано?». – «Знаешь что, дочка? Не мучай себя понапрасну. Я думаю, все разрешиться со временем. А ежели нет – я все еще сотенный гвардии Кантерлота!» – залихватски выпятил грудь Дед – «Хоть и бывший! Черкну кому надо во дворце – тебя и примут. А с твоей кьютимаркой – и подавно! Думаешь, есть еще пегасы, способные поднимать такие тяжести? Там есть умные головы. Они помогут!». – «Ну, вот на этом остановимся!» – подытожила Бабуля, приворачивая лампу так, что в ней еле теплился крохотный язычок пламени. – «А теперь, мои хорошие – живо спать!». Однажды вечером, вновь везя фургон, я заметил, что холмы и перелески уступили место по-осеннему голым полям, усеянным снопами сжатых злаков. Я не мог определить, что за культуры выращивали пони – да не очень-то и стремился сделать это. Судя по выпечке Бабули Беррислоп, они выращивали рожь и пшеницу, но я вряд ли бы отличил одно от другого в первозданном виде. «Не очень-то и хотелось!» – фыркнул я – «Если только я не собираюсь стать фермером вместе со стариками». Но я чувствовал, что меня ждет другая судьба, нежели обработка бескрайних полей. – «Ефо один пеехот – и мы на мефте. Хуффингстон. Теефня, хде ходилафь Лиф. Офятем там на фтахофти» – прошамкал вернувшийся от реки Дед. Он догонял фургон, неся во рту котелок, наполненный водой, поэтому мне пришлось напрячь воображение, чтобы понять, о чем он говорит. Улыбнувшись, я покосился на заходящее солнце, и мягким движением попытался забрать у него котелок, взявшись зубами за свободную часть ручки. – «Эй, не ффитай меня фтахой хасфалиной!» – возмутился он и, мотнув головой, легко выдернул у меня котелок – «Я еще могу попофоть пагу пизонов, дофенька! И уф тофно фпрафлюфь ф котлом!». – «Можешь, можешь! А еще ты можешь болтать, пока не вспомнишь, что каша без воды не свариться!» – высунувшись из окошка, серая земнопони погрозила Деду копытом – «Скраппи уже знает, что тебе не терпится добраться до деревни, вот и решила тянуть фургон всю ночь. А ты, старый, все воду принести не можешь!». Похоже, что старики были взволнованы скорым приездом в родные для Лиф края, и ворчали чуть ли не каждую минуту. Сварив кашу, Бабуля остановила фургон и погнала нас мыть копыта. После ужина, она долго рассказывала забавные истории из своего детства, пока утомленный Дед не задремал, положив голову на стол. Я посмеивался, слушая забавные истории из жизни молодой и наивной кобылки, которой была Лиф Беррислоп, и смотрел на пламя лампы, пляшущее в старых глазах бабули. Она заново переживала произошедшее, и я радовался вместе с ней, испытывая непередаваемое чувство сопричастности к чужой радости. Хотя – уже не чужой. Ведь я всем сердцем желал стать для них кем-то, неважно – сыном или дочерью, раз уж меня закинула в это тело непонятная сила, и радости и печали Бабули отныне были и моими. Наконец, наговорившись, мы растолкали Деда и я стал желать моим новым родственникам приятных снов. Уговорившись, что я разбужу их на рассвете, я терпеливо выслушал просьбы надеть шарф, не усердствовать и держать ноги сухими, после чего с улыбкой вышел в ночь. Ночное небо раскинулось над моей головой, неторопливо покачиваясь в такт с шагами. Я мерно шагал по дороге, везя за собой поскрипывающий фургон, в котором спали притомившиеся старики. Я нарочно отпросился у них в эту ночь для того, чтобы хорошенько подумать над всем, что произошло со мной за эти дни. Сердце сжималось в непонятном предчувствии, и, чтобы не беспокоить стариков, я отговорился бессонницей, предложив тянуть фургон до самого утра. Полная луна ярко освещала мой путь, а в голове постепенно стягивала прутья упругая стальная клетка. Я начал чувствовать ее, падая на холм возле леса. Каждый день, я чувствовал, как она сжимается, подтягивая друг к другу свои гибкие стальные прутья, сжимая в замок принадлежавшую мне память. Словно чужая воля сковала мой мозг, запрещая вспоминать прошлое и заставляя жадно впитывать настоящее. Она разрешала мне учиться, но не разрешала оценивать происходящее. Словно я был игрушкой, инструментом в чьих-то цепких руках. Эта мысль должна была бы вызвать во мне злость, но я почувствовал только незначительный дискомфорт, через мгновение смытый мыслями о будущих проблемах. Как меня примут в Хуффингстоне? В дороге я мог прятаться от проезжающих мимо нас, но как только мы прибудем в эту деревню, мне придется тесно общаться с совершенно незнакомыми мне пони и не факт, что они будут ко мне добры, как Беррислопы. А если меня обнаружат пегасы? Бабуля говорила о том, что они не переносят выходцев из Сталлионграда... Вопросы, вопросы, вопросы. И ни на один из них я не мог получить ответ, даже если бы очень захотел. Клетка лишила меня воли к мышлению и прогнозированию. На секунду, я испугался. «Шизофрения! Растительное существование!» – но через секунду страх ушел, сменившись вялой апатией. На железную клетку накинули темный бархатный полог, скрывающий все сомнения и страхи, оставляющий только одну, довлеющую надо мной уверенность – когда придет время, мне скажут, что делать. Глава 6 Пробуждение ото сна Животные меня боялись. Я понял это за пару дней пребывания в Хуффингстоне, но не встречаться с ними я не мог – для этого мне нужно было сделаться либо невидимкой, либо – испариться. Сложно было даже пройти по улицам деревни, не говоря уже о том, чтобы быть незаметным. Как только я приближался к ферме Салт Креккера, все животные начинали метаться по загонам и пастбищу, оглашая округу мычанием, лаем и чириканьем. Лишь старый пес Буггурт, живший в этой семье на протяжении уже двух поколений, оставался рядом с хозяином и его сыновьями, но делал он это явно через силу, скуля и прячась за ногами хозяев. Лишь стоило мне взлететь, как птицы, вьющие свои гнезда в окрестностях деревни, с паническим писком разлетались кто куда, забиваясь под кровлю домов и прячась в кронах деревьев. Я не мог найти объяснение этому феномену. Дикие животные, свободно живущие в лесах, не обращали на меня ни малейшего внимания, а некоторые – даже пытались закусить мной, как впервые встреченный месяц назад волк. Даже кот, впервые встреченный мной в красном фургончике Беррислопов – и тот куда-то пропал после нашей потасовки, к большому сожалению Бабули. Мне оставалось только одно – поменьше шататься по Хуффингстону. Не хватало мне еще окончить свою жизнь на костре… или весах. С уткой в обнимку. Близилась зима, и наша жизнь в Хуффингстоне понемногу наладилась. Или устоялась. Дед Беррислоп по-прежнему гонял меня на ежедневных занятиях, нередко продолжавшихся с утра до позднего вечера. Каждое утро мы поднимались с восходом солнца и в любую погоду, не смотря на дождь и ветер, отправлялись на скошенный луг. Это место очень быстро превратилось для меня в подобие плаца и пыточного застенка в одном флаконе – Дед не давал мне ни малейшей поблажки. Грозно топорща усы, криками и насмешками он гонял меня над лугом, заставляя то спускаться к самой земле и висеть над ней, не совершая ни малейшего движения крыльями, то требовал подняться над лугом и раз за разом облетать десяток облаков, каждый раз – в разном, одному ему известном порядке. Кутаясь в поношенный плащ из тяжелой, непромокаемой ткани, он задумчиво грыз в зубах веточку дерева, периодически оглашая луг лютой смесью из русских (которые я уже понемногу считал Сталлионградскими) и английских фраз. Здесь этот вполне знакомый мне язык назывался Эквестрийским, и был широко распространен даже за пределами страны пони. – «Krylo! Крылья держи ровно! Перьями не черти! Не на параде, tvoyu mat’!» – неистовствовал он каждый раз, когда я, до судорог в спине напрягая выворачивающиеся крылья, в очередной раз пытался приземлиться точно по центру сложенного из тюков соломы квадрата. Резкий боковой ветер и тяжелые мешки, свешивающиеся с плеч и спины, никоим образом не облегчали мою задачу, а мелкий, но надоедливый дождь превращал крылья в тяжелые, мокрые простыни. «Почти… Почти-и-и-и-а-а-а-аааай!» – резкий порыв ветра нередко швырял меня на землю, и крылья с ногами вперемешку торчали из колючей, мокрой соломы. Выгребшись из разворошенных вязок, с соломой, застрявшей в волосах, я виновато брел к Деду, таща за собой тяжелые мешки. – «Nahrena nahrenachil dohrena? Rashrenachivay nahren!» – звучит несколько не в тему, но Деду крайне нравилась эта «многоэтажная» конструкция, означающая, что мне нужно распутывать веревки на плотной, широкой сбруе, обхватывающей мое тело от груди до хвоста, выпутываться из перекрутившихся на мне мешков… И начинать все заново. Если Дед оставался доволен моим прогрессом, то мы заканчивали занятия, собирали раскиданные от частых «неудачных приземлений» тюки соломы и шли домой, где нас уже ждала Бабуля Беррислоп. Каждый раз добрая старушка с неудовольствием посматривала на большие примитивные часы, размашисто двигавшие маятником над ее кроватью, и принималась собирать на стол. Готовила она просто замечательно, хотя я и не мог сравнить ее стряпню с плодами трудов других пони – столовались мы по-прежнему в красном домике на колесах. Старый дом, принадлежавший некогда большому семейству Беррислоп, отошел другому семейству, переселившемуся в деревню лет десять назад. Как я понял из разговоров Бабули, это была обычная эквестрийская практика – бесхозный дом через непродолжительное время заселялся вновь. Выехавшие жильцы очень редко предъявляли права на старый дом, и даже считали хорошим тоном уведомить местные власти об освобождении занимаемой жилплощади. И мы, поприветствовав новых жильцов старого дома, «припарковали» наш вагончик под деревом на краю деревни, соорудив из одолженного радушными сельчанами тента небольшую веранду. В хорошую погоду именно она становилась нашей кухней, на которой по утрам и вечерам гудела железная печь. Еда, которую я с жадностью поглощал до и после каждой тренировки, была довольно проста – жареные или вареные овощи, каши, салаты и чай с домашней выпечкой. Большинство продуктов мы получали от местных жителей, которым я помогал в их довольно нелегком труде. Будучи городским жителем, только в этой деревеньке пони я по-настоящему понял, как труден и монотонен сельский быт. Глядя на земнопони, работавших от зари до заката, я проникся к ним чувством глубокого уважения за их трудолюбие, усердие и выносливость. Понячее население деревушки было разным по характеру, возрасту и воспитанию. Среди радушных и немного наивных тугодумов встречались задиралы, скромники, и даже имелась своя, местного разлива знаменитость. В первый же день я услышал историю про великую и могучую волшебницу, не раз спасавшую страну от великих бедствий и странствующую по Эквестрии в поисках зла, которое она собиралась искоренить. «Эльминстер и Мерлин в одном флаконе!» – опрометчиво фыркнул я, за что сразу же впал в немилость у местной задиралы – Свитти Грасс. Она была пегасом, ответственным за погоду над Хуффингстоном. Уже позже, я понял, что допустил промашку, попытавшись по уже устоявшейся привычке сныкаться за домом при виде пролетающего пегаса. Легковозбудимая, резкая как оса, желтая зараза все-таки заметила и выследила меня, а моя реакция разу же поставила меня на место аутсайдера в ее жизненном списке ценностей. Несмотря на сладкое названия, эта стервочка сразу же решила расставить все, что у нее было, над всеми известными ей буквами алфавита, и с удручающим постоянством принялась меня шпынять. Я не обижался на выкрики и насмешки в мой адрес, а вот камни в тюках соломы стали для меня неприятным сюрпризом и мне приходилось перетряхивать все свои принадлежности всякий раз перед тренировкой. Деда она побаивалась, а вот я стал для нее отличной отдушиной в скучной деревенской рутине. Ну да я не обижался. Я уже перестал на что-либо обижаться. В начале, меня немного волновало, что Грасс сообщит обо мне «куда следует», после чего мне придется прятаться от комиссии недовольных пегасов, желающих узнать, куда же делась их «не слишком ожидаемая» ученица. Но все обошлось – проходил день за днем, но никто из ее «начальства» не заинтересовался появлением в одной из деревенек юга нового пегаса. Вскоре, у меня возникло подозрение что занятие, которым так гордилась Свитти Грасс, не самое почетное у пегасов Клаудсдейла, и я выбросил ее из головы. Наступила зима. Снежок, начавшийся поздним вечером, перерос в настоящий снегопад, пронзительный осенний ветер стих, и снег медленно и неслышно укутывал землю в белый саван зимы. – «Что с тобой, дочка?» – спросил меня Дед, когда я сидел и молча смотрел в засыпаемое снегом окно – «Я погляжу, тебе не нравится зима?». Я вежливо улыбнулся, прижался к его боку, и вновь перевел взгляд на заиндевевшее стекло. Со мной уже давно происходило что-то неладное. Я старался как мог, скрывая это от окружающих, но все чаще и чаще ловил на себе озабоченные взгляды знавших меня пони. Даже моторная, вечно возбужденная Свитти Грасс, больше не доставала меня, ограничиваясь ехидным «Бууууууууу!», пролетая мимо меня. А мне… Мне было все равно. Я чувствовал, что мои воспоминания никуда не делись, что они по-прежнему со мной – но желания вспоминать что-либо уже не было. Каждый день был наполнен чувством повседневности, каждое событие лишь откладывалось в голове как факт, не вызывая никаких эмоций. Эмоций… Отсутствие эмоций и желаний постепенно превращали меня в механическую куклу. Кукла ходила, говорила, помогала Крэккерам таскать тяжелые повозки и не приближалась к ферме, молча выслушивала становящиеся все более редкими подколы и придирки Грасс, мягко улыбалась в ответ на вечерние рассказы Бабули… А внутри была пустота. Где-то там, в этой пустоте, кто-то бил тревогу и кричал, бросаясь на стены клетки в попытке расшевелить, растормошить, разозлить – но все без толку. День сменялся днем, и я иногда замечал, что Бабуля Беррислоп украдкой утирает слезы, считая, что я этого не замечаю. Вот и сейчас, я ничего не ответил Деду, а лишь прижался и молча обнял его. Я начал засыпать. – «Кто ты? Зачем ты здесь? Кто привел тебя?» – настойчиво спрашивал женский голос. Открыв глаза, я увидел лишь серые тени, подрагивающие и искажающиеся на ветру. Моих стариков нигде не было видно, а знакомые предметы, которых я пытался коснуться, рассыпались черной трухой, с шорохом исчезавшей в темноте. Воздух нес мимо окошка клубы серой, жирно блестящей пыли, напомнившей мне… Но сосредоточиться и вспомнить, где же именно я видел этот порошок, мне не давал голос, звучащий, казалось, со всех сторон. Он отражался от стен фургончика, тонувшего во мраке и освещавшегося только тусклым светом окон, пробирался в мою голову и раз за разом повторял одни и те же вопросы: – Кто ты? Зачем ты пришел? Зачем ты это сделал? Не в меру любопытная личность не унималась, вопросы сыпались все чаще и чаще, а голос становился все более угрожающим, пока не перешел на крик, громовыми раскатами сотрясавший пространство вокруг меня. – «ТЫ – ПАРАЗИТ! ТЫ – ЧЕРВЬ, ПОКУСИВШИЙСЯ НА ДУШУ ОДНОЙ ИЗ НАШИХ ПОДДАННЫХ! МЫ ПРИГОВАРИВАЕМ ТЕБЯ К ССЫЛКЕ ВО ТЬМЕ – НАВЕКИ! НАВЕКИ! НАВЕКИ!». Выкрикнув последние слова, голос затих, и лишь вдалеке, заглушаемый шорохом пыли, раздавался еле слышный звон, словно тонкие стальные трубочки, сталкиваясь, плясали на ветру. Вскочив, я пинком распахнул дверь темного фургона и вывалился из этого неподвижного серого сумрака. Ветер с наслаждением бросил мне в лицо охапку серой дряни, зашуршал в развевающейся гриве, заполоскал косички хвоста. Звон раздавался все дальше, где-то в лесу, и я бросился на этот звук, спотыкаясь и проваливаясь по колено в серый снег. Добредя до деревьев, я остановился. Ветер стих, но серый снег становился все глубже, я проваливался в него по самое брюхо, при каждом прыжке вздымая клубы блестящей пыли. И впервые с момента появления в этом странном мире, меня охватила злость. – «Что, думаешь, остановишь меня посыпав графитом, тварь?» – орал я, грудью раздвигая серые сугробы – «Решили поиграться в некромантию, сволочи? Да я вам всем глаза через нос высосу, мрази! Убийцы! Паразиты!». Задыхаясь и крича, я пробирался на звон. Позванивание множества трубочек постепенно сливалось в двойное диссонансное «динь-динь», глухое и надтреснутое. «Словно усталое сердце» – успел подумать я, вырываясь из серых сугробов на поляну. Черные стены деревьев, матовая седина просвечивающего сквозь них неба – и дверь. Белоснежный проем на угольном снегу в обрамлении извитых колонн. Проваливаясь в сугробы, я двинулся в сторону этой двери, чувствуя себя роботом Вертером. «Миииеееелоооофооооон!» – осклабившись, прохрипел я, вспомнив робота Вертера – «Ха! Ха! Ха! Счаз я выле…». Договорить я не успел. Справа от меня, из леса, медленно выходила фигура пони, белеющая на фоне черного снега. Шатаясь, она тяжело тащилась мою сторону, раскачиваясь при каждом шаге. Голова, шея, спина – все было засыпано тяжелым темным снегом. Наконец, не успев отойти и пяти шагов, фигура упала, а вместе с ней – оборвался и звон, затихавший при каждом моем прыжке к белому провалу. «Дед». Внезапно, белый проем стал исчезать, все быстрее и быстрее затягиваясь чернотой, словно кто-то закрывал его от меня. Я был уверен, что мог добежать до него, но… «Дед!». Отвернувшись от белого прямоугольника, я бросился назад. – «Да пошли вы все в jopu!» – заорал я, подныривая под лежащего деда – «ЭрПэГэшники херовы! Перед выбором меня решили поставить?! Да я даже выбирать не собираюсь!». Взвалить его себе на шею оказалось очень не просто, но глубокий сугроб, в котором он лежал, позволил мне засунуть под него сначала голову, затем шею, и наконец, перекатить его себе на спину. С трудом разогнув передние ноги, я повернулся и изо всех сил взмахнул крыльями, бросая себя в сторону закрывающегося прохода. Белый свет истаивал, затягиваясь чернотой, и лишь в последний момент, неуклюжим прыжком мне удалось заскочить в узкую белую щель. – «Бляяяяяяяяяяяяяя!» – опора под моими ногами исчезла, резавший глаза белый свет исчез и мы, вращаясь, полетели во тьму. Я почувствовал, как тело Деда тяжело соскользнуло с моей спины, но в последний момент, извернувшись, я вцепился в него всеми четырьмя ногами, и распахнул крылья. Удар об воздух был настолько силен, что мне понадобились недюжинные усилия, чтобы не выронить тяжелого старика. Тяжело взмахивая крыльями, я висел в чернильной темноте, чувствуя, как холодный ветер пробирает меня до костей. Липкий снег делал крылья все тяжелее и тяжелее, а струи холодного воздуха, казалось, стараются оторвать меня от моей ноши. Тьма, снег и тяжесть неподвижного тела подо мной – не об этом ли говорил проклятый голос? Изгнание во тьме, значит? Умно, умно! Преступник, навсегда заключенный с телом жертвы – очень изобретательно придумано, а главное – со знанием дела! Снижение не требовало больших усилий, поэтому у меня было время обдумать ситуацию. Я вновь был способен полноценно мыслить, строить планы и вспоминать прошлое, и это ощущение захватило меня целиком. Мы снижались в темноту. Периодически в разрывах туч мелькал огромный, серебряный диск луны, и пятна света выхватывали из темноты под нами лес, черными пальцами ветвей угрожающе тянувшийся к небу. Где-то впереди, я видел, лежало пустое пространство, как озеро блестевшее белым снегом. Внезапно, в темноте загорелся огонек. Дрожащая и пропадающая точка желтого света придала мне сил, и, заработав крыльями, я ринулся к нему. Пятен света становилось все больше и больше – я надеялся, что эти огни предназначались нам, и тянулся к ним, все больше набирая скорость. Наконец, снизившись, я увидел цепочку четырехногих фигурок, освещенных светом факелов и фонарей, бредущих по заснеженному полю. Внезапно, ветер стих, небо постепенно очищалось от тяжелых туч, и фигурки зашагали бодрее. Выполнив вираж, я пронесся над пони, поднятым ветром сбросив с Солт Креккера его знаменитую остроконечную шляпу. Под ободряющие крики, донесшиеся сзади меня, мы понеслись в деревню, ориентируясь на огромный костер, мелькающий где-то впереди. Небо над нами продолжало расчищаться, и в просвете туч я увидел лихорадочно мечущуюся фигурку, яростно пинавшую тяжелые, неповоротливые комки снежной ваты. Это надо же – Свитти Грасс решила придти к нам на помощь? Не ожидал… Но раздумывать над прихотливостью судьбы времени уже не оставалось – мы влетали в деревню. По улицам подо мной скакали фигурки пони, лихорадочно тащивших дрова к деревенской площади, на которой, ревя и сыпля искрами в ночное небо, ревел исполинский костер! Щелчки сырого дерева отражались от стен домов как выстрелы, а пара ответственных пони следила за вылетающими из огня угольками, длинными лопатами закидывая их обратно в огонь. Сопя как змей, я приземлился перед группой пони, собравшихся вокруг костра. В одном из них я узнал Бабулю, с отчаянным криком бросившуюся к нам. Опустившись, я положил Деда на снег и помахал подскакавшим к нам пони. Чувствуя внезапно накатившую усталость, я не мог даже сопротивляться, когда кто-то повел меня прочь от костра, в тепло большого дома. Постоянно оглядываясь через плечо, я видел Деда, которого несли на импровизированных носилках аж шестеро добровольных помощников. На все мои слабые попытки вырваться и подбежать к носилкам мне отвечали лишь добродушным подталкиванием, а затем окружили со всех сторон, и, облегченно переговариваясь, повели в дом. Позже, отмокая в огромной бадье с горячей водой, я узнал, что случилось. – «Вечером, к нам прибежала Лиф» – рассказывала матушка Креккер, подливая из большого железного ведра горячей воды – «Она рассказала нам, что ты внезапно пропала, и Санни отправился тебя искать. Глянули мы в окно – а там ночь, вьюга метет и ветер завывает. Поверишь ли – все, как один, вышли на поиски! Развели костер побольше – вдруг ты полетишь, да и заметишь…». Я низко опустил голову притворяясь, будто хочу окунуться поглубже. Похоже, каждый пони в этой деревне помнил, что у меня есть крылья, а из моей тупой головы этот факт вылетал постоянно, если не сказать больше. «Однажды моя забывчивость втянет мою же задницу в крупные неприятности…». – «Мои-то вернулись уже. Продрогли, теперь отогреваются у костра. Кажись, кто-то даже сидр притащил, теперь всю ночь гулять будут, празднуя ваше спасение» – она недовольно нахмурилась – «Я уж им сказала, чтобы тебя и Деда не дергали, отдых вам надобен!». В очередной раз подлив мне горячей воды, она потрепала меня по гриве, и вышла. Окунувшись по самую мордочку, я довольно забулькал горячей водой. Как хорошо было быть в тепле… *** Дед серьезно болел. Только через пять дней он смог открыть глаза. С той тяжелой ночи мы с Бабулей по очереди дежурили возле его постели, поя травяными настоями, кормя и убирая за ним. Я видел боль в его глазах – эту боль я видел много раз. Старый, сильный вояка страдал от внезапной беспомощности и стыда, что двум женщинам (ну, или полутора, если быть до конца честным) приходится кормить и обтирать его, как маленького ребенка. Стараясь смягчить эту боль, я обнимал его, гладил его по гриве и шептал слова благодарности за спасение из объятий ночи. Мы договорились с Бабулей не сообщать ему всех подробностей произошедшего. Для жителей Хуффингстона, не избалованных новостями и событиями, Санни Беррислоп стал новой местной знаменитостью. Моя история о глупой кобылке, потерявшейся в буране и героически спасенной Дедом, прошла на удивление гладко и стала официальной версией, устроившей практически всех. Конечно, наиболее проницательные пони, такие, как старики Креккеры, пытались задавать мне очень неудобные вопросы, но страдальческое выражение мордочки и слезы на глазах довольно скоро научили их не затрагивать больную для меня тему. Но с Бабулей такой фокус не прошел… – «И в этот момент я увидела, что дверь эта стала закрываться гораздо медленнее. Я не знаю, что это значит, Бабуля. Почему с Дедом на плечах мне удалось доскакать до двери по глубоким сугробам гораздо быстрее, чем без него? Может, это испытание какое-то?» – «Ох, доченька, не знаю я, что это могло быть» – печально вздохнула Бабуля, заботливо поя Деда из чашки теплым чаем – «А скажи… Почудиться тебе это не могло?». – «Конечно могло! А падение с ohrenennoy высоты тоже привиделось? Я ж тогда его чуть не выронила, когда крыльями махать стала. Да и снижалась так, что деревенских чуть по снегу не раскидало, когда мимо пролетала – так мы разогнались! Им это тоже показалось? Дед снова застонал, сипло закашлял и выпростал переднюю ногу из-под одеяла, стараясь прикоснуться ко мне. Очнувшись, он был слишком слаб, чтобы говорить, даже в своей немногословной манере, но каждый раз, он слабо улыбался, когда я оказывался поблизости. Стиснув своими копытами его ногу, я продолжил самобичевание: – «А как я там вообще оказалась? Мы с Дедом мирно прикорнули у окошка, а открыла глаза я уже там. Ты же не думаешь, Бабуль, что я poperlas в лес по своей воле, да еще и на ночь глядя? Для чего – чтобы рискнуть его жизнью? Да я скорее отгрызу себе ноги, чем причиню вам боль!». – Нет конечно… Но что мы могли подумать? Мы все придремали, а когда проснулись – тебя уже и след простыл. Вот Дед и пошел в лес, тебя искать. Слава Богиням, что ты его нашла…» – Бабуля снова потрясенно нахмурилась, кладя на лоб Деда холодное полотенце – Но тогда все становится совсем непонятным. Как же ты могла найти его, если в этот момент ты находилась… где-то не здесь?. – Не знаю! – я вскочил, и нервно прошелся по фургончику, по пути понюхав отвар, приготовленный Бабулей для Деда. «Фууу, ну и гадость!». Дед вновь забулькал, захрипел, зайдясь в приступе сотрясающего тело кашля. Прислушавшись, я оттеснил Бабулю от постели больного к выходу и поманил за собой на улицу. – «Его состояние ухудшается» – сказал я без обиняков и положив большой конский болт на свою «конспирацию» – «Судя по кашлю, я бы предположила пневмонию, причем – как минимум. Еще мне не нравиться то, что он слишком мало… выделяет из себя – как бы к ней не присоединился пиелонефрит… Нужно срочно доставить его в больницу!». Глаза Бабули расширились в испуге и изумлении. – «Но, доченька… Почему ты думаешь, что…» – невнятно забормотала она в испуге – «Откуда ты…» – «Потом! Все потом!» – я властно повел копытом. Вот ведь черт, за столько лет работы этот жест стал для меня привычным, и по привычке, я использовал его и тут, словно разговаривал с родственниками очередного больного. Но этот «больной» был на данный момент одним из самых дорогих мне существ, и я не собирался ждать и смотреть, как он угасает. – «Ему необходимо срочно попасть в больницу! Одними настоями мы его не вытащим, ему необходим курс лечения под руководством настоящего врача!». Обойдя Бабулю, я приоткрыл дверь в фургон и обернувшись, тихо прошептал: – «Это я виновата в его болезни! И что б мне остаться в том страшном месте, если я не приложу все силы, чтобы спасти его!» *** Утро встретило нас ярким солнцем. Снежные тучи, разогнанные при нашем спасении Свитти Грасс, растаяли без следа, а новые пока не поступали с фабрики Клаудсдейла, где, видимо, еще не знали о приключившейся у нас неприятности. Желтая пегаска, хохоча, скакала по нескольким оставшимся облачкам, обдавая проходящих под ней жителей деревни градом снежинок и совсем не торопилась лететь за следующими. Виной тому была снежная буря, свирепствующая на юго-востоке Эквестрии, на устранение которой и были брошены все свободные пегасы облачного города. С самого утра, я бодро носился по деревне, собирая необходимые мне вещи и заручаясь помощью других пони. Новость о том, что «герою Хуффингстона» необходима срочная помощь врача, распространилась среди жителей быстрее пожара. Своего врача в деревне не было уже давно, а ближайшая больница находилась в небольшом городке Боусвиль, отрезанного от нас полосой непогоды. Поэтому мой план – перенести домик Беррислопов в Поннивиль – был признан диким и сумасшедшим. Но за неимением другого выхода Хуффингстонцы не стали отказывать мне в помощи и, с умилившей меня немецкой обстоятельностью, принялись собирать нас в дальнее путешествие. Этот план пришел мне в голову поздно вечером и вызвал взрыв паники у Бабули и грозно нахмуренные брови Деда. Но другого выхода у нас просто не было. – «Мы отрезаны от поселений юга и востока страны, если верить Свитти Грасс» – обстоятельно втолковывал я старикам – «А единственное доступное нам поселение, Понивиль, располагается за горами на юге. До него ближе всего – два дня лету, если верить той же Грасс. Я уверена, что смогу донести наш фургон до места целым и невредимым». С полудня вокруг фургона кипела работа – соскучившись по настоящей работе, пони работали споро, готовя наш фургон к перелету. Я носился по деревне, в основном выполняя мелкие поручения в стиле «принеси-подай», разносил горячий обед работникам и препирался со ставшей абсолютно невыносимой Свитти Грасс, решившей, будто ее противодействие моей затее – несомненно героическое деяние, которое непременно поставит ее вровень с пегасами прошлого. Желтая бестия сновала по деревне, пытаясь отговорить других пони от помощи мне, но большинство просто добродушно прогоняли разошедшуюся летунью и лишь некоторые, от нечего делать, вступали с ней в спор. Меня мало волновало ее мнение. «Главное, чтобы мой план выполнялся как намечено, остальное же – от лукавого». В поисках крепких веревок, я заскочил в амбар Креккеров. Большое, если не сказать огромное деревянное строение было больше самого дома семейства, служа ригой[9], складом, и, как оказалось, еще выполняя еще одну, не запланированную хозяевами функцию… Довольно деликатного характера. Прошмыгнув внутрь, я быстро закрыл за собой дверь, сохраняя тепло внутри. Огромное пространство амбара было заставлено снопами соломы, мешками с зерном, ящиками с овощами. Возле стены, тускло поблескивая лезвиями, притаились колесная жатка и плуг, с нетерпением ожидающие новой весны. Искомые веревки обнаружились только на втором этаже амбара. И похоже, они были уже кем-то заняты. Аккуратно поднявшись по лестнице, я увидел прелестную картину – на больших бухтах веревки привольно расположилась парочка знакомых мне пони. Широко расставив подгибающиеся ножки, Минни Креккер, старшая дочь четы Креккеров, счастливо постанывала, двигаясь вперед и назад под нависающим над ней жеребцом. Судя по синей заднице с кьютимаркой в виде серпа, это был ни кто иной, как Скинни Мот – предмет воздыхания большинства молодых кобылок деревни. «Ловкая кобылка» – подумал я, задумчиво глядя на их колыхающиеся задницы – «Однако, нужно уже что-то делать – веревки сами к фургону не прилетят…». К счастью, влюбленная парочка уже заканчивала свои развлечение – их движения ускорились, а шумное дыхание, влажные шлепки и стоны разносились уже по всему амбару. Наконец, с удовлетворенным вскриком, парочка замерла, сплетясь в одну фантасмагорическую фигуру. Нужно было срочно спасать положение – не хватало мне еще славы вуайеристки[10], блин. Я огляделся и поднял с пола лежавшую дощечку… – «Бесподобно!» – балаганным голосом громко сказал я, заставив парочку лихорадочно отлепиться друг от друга и забиться в угол. Пища от страха, кобылка прыжком укрылась за резко повернувшимся ко мне Скинни. – «Какое чувство ритма! Какая пластика! Какая бесподобная, я не побоюсь этого слова, техника исполнения!» – продолжал прикалываться я, одновременно поднимая над головой дощечку – «Вердикт жюри – пять и ноль! И нашим сегодняшним победителем в конкурсе «перепихушки в сарае» становится пара под номером один – Минни Креккер и Скинни Мот!». Молодая парочка, тяжело дыша, молча взирала на меня, не делая попыток выйти из угла. – «Уфф, как ты нас напугала…» – отдуваясь, пробормотал Скинни. Тяжело поводя боками, он сел, и мрачно уставился на меня. Минни быстро юркнула ему за спину, по-прежнему со страхом глядя на меня. Ну да, ее отец отличался строгостью характера, и по слухам, уже не раз давал отлуп разным женихам, и не только из самой деревни, поэтому страх девочки был вполне обоснован… – «Я? А что я?» – пожав плечами, я стал навьючивать на себя бухты веревок – «Я так… Plushkami baluyus! Да вы продолжайте, продолжайте! Не отвлекайтесь на меня…». Навьючив на себя гору этого добра, я тяжело слетел вниз и с громким смешком выскользнул за дверь. Не буду портить ребятам праздник. Работы по подготовке фургона продолжались до следующего утра. Наш экипаж был должен вынести двухдневный перелет в зимнем небе, поэтому трудолюбивые пони укрепили все внешние части фургона, по моей просьбе прибив к задней его части две длинные широкие доски, которые должны были предотвращать вращение фургона во время полета. Фонари, прикрепленные на углах домика, должны были служить ориентиром для пролетающих пегасов, которых мы могли повстречать, хотя лично я сомневался в их необходимости. Но как говорится, Chem by ditya ne teshilos… Сбруя для переноски фургона была сделана добротно, хотя и с большой долей импровизации. Плотный пук веревок обхватывал мое тело впереди и позади крыльев, и через фиксирующий узел, расположенный под животом, расходился паутиной веревок, накрепко прибитых к бокам фургона. Санни Грасс только хохотала, глядя на то, как я